Посторожишь моего сторожа? - Даяна Р. Шеман

наверняка на производстве не соблюдаются правила безопасности. Вы скажете: в нашей стране все делается в наилучшем виде! Но я уверяю вас, у нас тоже умеют делать дешево и отвратительно. Уверена, станет хуже, скоро прибудут французы, и они ничего не умеют. Моя нынешняя горничная работает у меня только потому, что мне нужно улучшать французский. Но прежнюю я рассчитала, потому что за один месяц она умудрилась разбить сахарницу и потерять вилку. Я не понимаю, как она заработала неплохую рекомендацию?

— Значит, Катерина хорошо живет с Альбертом?

Аппель чувствовал: Мария только изображает, что рисует, но более занята рассматриванием его спины. Закрыв глаза, он закончил 4 шага (он правильно посчитал!). В 12 см и 6 мм от левой ноги была пропасть.

— Осторожнее! У вас не закружится голова?..

— Вы правы, что хотите остаться: тут замечательно.

— У вас закрыты глаза?

— Нет. Я смотрю в небо…

— О, я в восторге! Вы смогли справиться со страхом!

— Конечно, мне очень жаль, что с вашей сестрой случилось…

— Вы все же пришли говорить о Кате, — с озабоченным смешком перебила она. — Скажите честно: что вам от нее нужно?

— Меня беспокоит ее состояние. Вы знаете, какие хорошие отношения у меня… с Альбертом. И его состояние зависит от состояния вашей сестры. Мне жаль это констатировать, конечно… Поэтому мой интерес связан с заботой о моем ближайшем друге.

Мария усмехнулась — он хорошо слышал.

— Боюсь, не нам решать, как Альберту жить с ней. На месте Альберта я показала бы Катю хорошему врачу, но он считает, что…

— Но вы ее сестра, вы имеете право решать… вместо него.

Он слушал, как ловко кисть ее скользит вниз и вверх, вниз и вверх, оставляя тонкие полосы. Правая нога (ровно 13 см от края) слегка дрожала — от колена к голени.

— Мсье Аппель! Мсье Аппель!

По траве бежала женщина. В недоумении, что зовут именно его, он повернулся. На мгновение показалось, что он потеряет равновесие и свалится вниз, но Аппель успел развести руки в стороны и остался на ногах. Мария застыла в ужасе с грязной кистью у плеча. Черно-белая горничная добежала до них и теперь встала, тяжело дыша и протягивая Аппелю листок и ручку.

— Я говорила вам быть осторожнее!.. Боже мой! Зачем нужно бороться со страхом, если это может стоить жизни?

Он не слушал ворчание Марии. Знакомый черный герб на бумаге заслонял собой все.

— Вы, конечно, уверены, что это мне?

— Простите, мсье Аппель.

Он отступил от пропасти на 58 см. Его немного трясло. Горничная боялась пошевелить протянутой рукой.

— Вы должны расписаться… что вы получили. Это обязательно, мсье Аппель.

После колебания он забрал у нее листок и, приложив его к запястью, расписался у головы имперского орла (12 см). Ниже было написано: «"Единая Империя" поздравляет вас с успешным призывом».

— Что это?

Голос у нее внезапно сел. Ей захотелось прочистить горло, но было как-то неловко. Апрель сгорбился, уменьшился разом, легкая неуверенность сменилась откровенным страхом. Показалось, что сейчас он потеряет сознание. Но Аппель сглотнул — она заметила, как шевельнулось у него в горле — и медленно убрал письмо в карман. Лицо его было румяно от ветра, а руки — вот они, эти руки, неестественно побелели.

— Конечно, ничего серьезного… — И Аппель заулыбался. Зубы его — она тоже заметила — были слишком белы. Неужели и зубам его было страшно?

— Значит, вас призывают…

Он опустил глаза и повторно сглотнул.

— Это фронт? Прямо на фронт?

— Я не знаю, конечно… Наверное, фронт. В любом случае, это не штаб.

— Вы… столько лет работали на партию… Неужели «Empire Today» за вас не заступится?

— О, я всю жизнь писал ужасные статьи, вы, конечно же, правы. Но… это мой шанс!

Боже, отчего мужчины не замечают, как нелепы они в попытках скрыть свои чувства?

Несколько раз — с перерывом — он улыбался, а после, поняв, что ее не обманешь, уставился в небо. Она давила в себе желание закричать: «Мне жаль, мне очень жаль, очень-очень, так жаль!». Но ей было неловко.

— Война — это…

— Что? — спросила она.

— Война — это страшно, конечно, — со странным оптимизмом заговорил Аппель. — Но должен же кто-то воевать… наш великий путь… нужно уметь собой жертвовать! Как вы считаете?

— Я, право, не знаю.

— У вас нет своего мнения?

— Я только женщина, — с усмешкой ответила она и взялась за ближайшую кисть. — А вы хотите, чтобы я высказывалась о политике и войне?

Аппель открыл рот, чтобы ей возразить — что за потребность у мужчин вечно спорить? — но тут слева пронзительно завизжали. Было похоже, что некто женского пола наткнулся в кустах на змею. Впрочем, поблизости змей не было, Мария не встречала тут ни одной. И все же она встала — пришлось отодвинуть картину — и зашагала в сторону протяжного визга. Но тот, кто кричал в ужасе, уже замолчал. Мария в нерешительности остановилась.

— Наверное, это маньяк, — весело сказал Аппель. Ему было приятно, что не он один нынче страдает.

— Не мелите чушь. Тут маньяки не водятся.

— Откуда вам знать?

— Оттуда, что я тут живу, — категорично сказала Мария, — поэтому мне лучше знать, водятся тут маньяки или нет.

— А, конечно, тогда это вражеский диверсант. Сейчас он будет прятаться, а ночью придет к нам и убьет нас во сне.

— Перестанете вы болтать чушь или нет?..

Заплакала женщина. Она бежала, спотыкаясь от слез и постанывая от боли в ногах. Мгновением позже из-за поворота показалась знакомая горничная — она неслась, путаясь в длинной юбке и распустив волосы, как пиратский флаг.

— Мадам Мария! Мадам Мария! Там, там…

Мария стояла, выпрямившись в недоумении. Горничная не приблизилась к ней, а встала в десяти метрах, как в страхе, что ее могут ударить.

— В чем дело?

— Мадемуазель Катерина бросилась с моста!

Она, казалось, не расслышала. В ней ничего не изменилось. Лишь полминуты спустя — в молчании — она интенсивно заморгала глазами. Пасмурный свет — отчего стало пасмурно? — ослеплял ее.

— Я… что-то я… — Она прикоснулась ко лбу.

— Мадам Мария! Пожалуйста! Честное слово, я ничего не могла, я не успела…

— Вы уверены? — резко перебил ее Аппель. — С чего вы это взяли?

— Простите, мсье Аппель. Клянусь, я не успела помочь. Я не успела, я бы очень хотела… Умоляю, простите!

И горничная отвратительно зарыдала. Марии захотелось на нее закричать. Вой, со слезами, со слюной изо рта, действовал ей на нервы сильнее сирены воздушной тревоги. Она, должно быть, попыталась воскликнуть: «Хватит плакать! Я ненавижу ваш голос!» — но