Семейство Холмских. Часть пятая - Дмитрий Бегичев

Съ нетерпѣніемъ и явнымъ неудовольствіемъ слушала Свіяжскую Елисавета. Предостереженіе не только не сдѣлало никакой пользы, но разсердило ее, и она, въ запальчивости, наговорила Свіяжской много грубостей, объявивъ рѣшительно, что удивляется: по какому праву взялась она дѣлать ей такіе оскорбительные упреки?

"Впрочемъ, ежели-бы я и въ самомъ дѣлѣ была виновата , въ чемъ вы, по дружбѣ и по родству , такъ откровенно объясняете мнѣ подозрѣніе ваше" – сказала съ досадою Елисавета – "то самъ мужъ мой, невѣрностію и поступками своими противъ меня, далъ мнѣ на это все право; онъ возобновилъ прежнюю связь съ гнусною Лезбосовою, хотя клялся мнѣ никогда не видаться съ нею. Жокондовъ добрый и умный человѣкъ; онъ рекомендованъ мнѣ самимъ мужемъ моимъ, и я не понимаю, почему мнѣ лишать себя его пріятнаго общества? Это капризъ, и я не уважила-бы такого вздорнаго требованія даже и со стороны самой маменьки; слѣдовательно, тѣмъ менѣе еще прошу вступаться въ мои дѣла людей постороннихъ ."

Свіяжская хладнокровно выслушала всю эту неприличную и грубую выходку Елисаветы.

"Послушай, мой другъ: кажется, я совсѣмъ не посторонняя въ вашемъ семействѣ; я поставила себѣ долгомъ предостеречь тебя, говорила отъ души; и очень сожалѣю, что ты разсердилась за дружескій совѣтъ. Но я сдѣлала свое дѣло, и еще тебѣ повторяю: остерегись – ты готовишь себѣ большое несчастіе, и послѣ сама согласишься, что я говорила тебѣ правду."

"Благодарю за эту правду. Но, кажется, уже невозможно мнѣ быть несчастливѣе теперешняго!" отвѣчала Елисавета, задыхаясь отъ слезъ. – "Что я переношу и какова моя жизнь – одному Богу извѣстно!" Свіяжская съ состраданіемъ смотрѣла на нее, и не говорила ни слова. Утирая свои слезы, одумавшись и раскаяваясь сама въ грубостяхъ, сказанныхъ Свіяжской, Елисавета просила y нея прощенія и цѣловала ея руки.

Въ это время вошелъ Князь Рамирскій, вмѣстѣ съ Софьею, изъ сада. Принесли самоваръ, и Миссъ Клокъ приступила къ разливанію чая. Всѣ были задумчивы и молчали. Одна Свіяжская сохранила хладнокровіе, и чтобы поддержать кое-какъ разговоръ, обратилась къ Князю Рамирскому, съ вопросами о любимомъ его предметѣ, хозяйствѣ. Вступивъ на эту столь извѣстную ему стезю, Князь разговорился, разсказывалъ всѣ подробности о посѣвъ и урожаѣ въ разныхъ деревняхъ своихъ. Между тѣмъ карета Свіяжской была подвезена къ крыльцу. Елисавета плакала, и, цѣлуясь съ нею, просила еще разъ, потихоньку, прощенія въ грубостяхъ своихъ. Обнимая Софью, нарочно говорила она съ нею по Англійски, чтобы мужъ ея не могъ понять. Она умоляла ее, тотчасъ по пріѣздѣ къ Аглаевымъ, увѣдомить, въ какомъ положеніи найдетъ она сестру, и что ежели ей нужно пособіе, то она, тайно отъ тирана своего, пришлетъ ей всѣ свои брильянты. Мужъ и жена проводили такимъ образомъ гостей своихъ до кареты.

Въ близкомъ разстояніи отъ деревни Князя Рамирскаго встрѣтился имъ Жокондовъ, одѣтый щегольски, ѣдущій въ кабріолетѣ, на парѣ Англійскихъ, красивыхъ лошадей. Онъ спѣшилъ, какъ видно было, на обыкновенное дежурство свое къ Елисаветѣ.

"Всегда, когда вижу я такого необыкновеннаго франта" – сказала Свіяжская – "приходитъ мнѣ въ голову сужденіе, не помню какого-то автора. "Надобно вообразить себѣ," говоритъ онъ, "самаго отличнѣйшаго нашего щеголя, одѣтаго по послѣднему нумеру Парижскаго моднаго журнала – какимъ шутомъ и уродомъ показался-бы онъ добрымъ Китайцамъ въ Пекинѣ?" Но франтовство этого обветшалаго волокиты, Жокондова, въ сторону, a я опасаюсь, что онъ довершитъ несчастіе доброй, но весьма вѣтренной и взбалмошной нашей Елизаветы…. и погубитъ ее." Свіяжская сообщила Софьѣ разговоръ свой съ Елисаветою, сказанныя ею грубости, и раскаяніе о томъ, что она забылась.

– Къ счастію, что вы такъ добры, разсудительны, отвѣчала Софья, и такъ равнодушно перенесли ея грубости. Какъ можно было благонамѣренность вашу и дружескій совѣтъ принять съ такою непріятностію? Но сколько несчастныхъ супружествъ удалось уже мнѣ видѣть – въ особенности-же, примѣръ сестеръ моихъ приводитъ меня въ ужасъ! Какъ тяжела обязанность, которую я на себя принимаю…. Почему мнѣ думать, что для меня будетъ исключеніе изъ общаго правила!

"Милый другъ мой," отвѣчала Свіяжская, – ты ежедневно читаешь Священное Писаніе. Вспомни слова: царствіе небесное нудится . Это значитъ, что должно трудиться, для пріобрѣтенія душевнаго спокойствія и счастія призывать Бога въ помощь, усердно молиться, имѣть безпрерывное и внимательнейшее наблюденіе за собою, ничего безъ размышленія не дѣлать, смотрѣть на послѣдствія, руководствоваться отличительнымъ преимуществомъ, даннымъ человѣку – здравымъ разсудкомъ. Повѣрь, что большая часть несчастій и огорченій нашихъ происходитъ отъ насъ самихъ, и что величайшій врагъ человѣку – онъ самъ себѣ!"

Глава II

Лафатеръ брался узнавать характеръ каждаго человѣка по почерку его; тѣмъ съ большею достовѣрностію можно опредѣлительно заключить о свойствахъ хозяина и отца семейства по образу его жизни и порядку въ его домѣ.

Неизвѣстный.

Съ стѣсненнымъ сердцемъ и со слезами на глазахъ приближились путешественницы наши къ Пріютову. Какая противоположность нынѣшняго пріѣзда ихъ и перваго ихъ посѣщенія! Проѣзжая мимо сада, увидѣли онѣ все въ запущеніи: куртины заросли и заглохли; аллеи были не выметены; вездѣ росли крапива и рѣпейникъ; прекрасная бесѣдка, гдѣ онѣ въ первый пріѣздъ свой пили чай, совсѣмъ завалилась; листья, спавшіе съ деревъ на столь, бывшій посрединѣ бесѣдки, не были счищены; дерновыя скамьи заросли, любимый Аглаевымъ храмъ Гименея являлся также въ развалинахъ, и гипсовая статуя, бывшая на пьедесталѣ среди храма, отъ дождей пожелтѣла и почти совсѣмъ разсыпалась; заборъ около сада вездѣ обрушился; въ цвѣтникахъ ходили на свободѣ телята. Всѣ строенія, поддержкою которыхъ въ хорошемъ видъ прежде такъ занимался Аглаевъ, увидѣли онѣ въ совершенномъ упадкѣ. Дождикъ и непріятная сырая погода еще болѣе усиливали грусть.

Никто не вышелъ къ нимъ на крыльцо. Въ лакейской была отвратительная нечистота и тяжелый воздухъ; недогорѣвшіе, сальные огарки валялись по столу и по лавками; немытыя тарелки стояли въ углу; большая дворная собака, отыскивая куски хлѣба и кости, валявшіяся подъ лавками, довершала украшеніе этой комнаты. Изъ служителей нашли тутъ одного только мальчика, въ замаранномъ сюртукѣ, изъ домашняго толстаго сукна: – локти y него были разодраны, лицо неумыто, волосы нерасчесаны; но и этотъ мальчишка преспокойно спалъ на лавкѣ. Залаявшая и бросившаяся въ дверь собака разбудила его. "Дома-ли господа?" – спросила, сквозь слезы, Софья. – Барина нѣтъ дома – отвѣчалъ оторопѣвшій мальчикъ – a барыни, и старая и молодая, дома. – Свіяжская и Софья вошли въ залу. И тутъ были такой-же безпорядокъ и нечистота: оборванные обои висѣли по стѣнамъ, и на потолкѣ видны были слѣды течи, съ полусогнившей тесовой крышки дома; балки нависли до того, что угрожали безпрестанно паденіемъ.

Катерина, предувѣдомленная нянею, увидѣвшею изъ дѣтской, что къ крыльцу подъѣхала карета, думала, что кто нибудь изъ сосѣдей пріѣхалъ навѣститъ ее. Она спѣшила надѣть чепчикъ и платокъ, и встрѣтила гостей въ залѣ. Со слезами бросились объ сестры въ объятья другъ друга. Катерина до такой степени похудѣла, была такъ блѣдна, желта, горесть такъ сильно изнурила ея здоровье, что ее совсѣмъ узнать было невозможно. – "Гдѣ маменька?" спросила Софья, проливая горькія слезы и смотря на сестру. – Она еще послѣ болѣзни своей не совсѣмъ оправилась. Нынѣшнюю ночь худо почивала, и теперь, кажется, уснула. – "Но гдѣ-же твои дѣти? Двухъ меньшихъ я совсѣмъ не знаю." – Ихъ сей часъ приведутъ сюда.

Между тѣмъ, старая Холмская, лежавшая y себя въ комнатѣ, на постелѣ, услышавъ бѣготню и шопотъ въ дѣвичѣй, догадалась, что вѣрно пріѣхали уже давно ожидаемые, любезные ея гости, кое-какъ встала съ постели и спѣшила къ нимъ. Поддерживаемая служанкою своею, вошла она въ гостиную. Софья бросилась цѣловать ея руки. Радость матери, при свиданіи съ дочерью, которая одна ей осталась въ утѣшеніе, была чрезмѣрна. Старушка упала въ обморокъ. Софья испугалась; всѣ бросились помогать ей; она скоро опамятовалась.

"Что вы, маменька? Какъ себя чувствуете?" спрашивала Софья, цѣлуя ее. – Ничего, мой другъ, все прошло; радость видѣть тебя и твою благодѣтельницу оживила меня; я чувствую себя очень хорошо – отвѣчала Холмская, цѣлуя и прижимая Софью въ своихъ объятіяхъ.