Вспышка молнии - Макс Бутт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это время Давыдов с хмурым выражением лица смотрел в иллюминатор. Летать он не особо любил. Он не любил то, как закладывало уши от перепада давления. Не любил полумрак, царивший в салоне самолета. Не любил тесные сиденья, с трудом вмещавшие его тучное тело. Не любил узкие проходы между креслами, не любил маленькие туалетные комнатки. Не любил воздушные ямы, в которые так часто попадали самолеты за время полета. Однако у крылатых машин было решающее преимущество, — скорость. А скорость позволяла сэкономить время. А время Давыдов очень ценил.
Особенно он начал ценить его после того, как однажды ненароком заглянул в свой паспорт. Увидев дату рождения и изрядно истрепавшуюся страничку с фотографией почти двадцатилетней давности, Степан Яковлевич призадумался. Времени и вправду оставалось не так уж и много. Ему сейчас шестьдесят три. А сколько он еще сможет сохранять прежнюю работоспособность? Два года? Пять лет? А что потом? Давыдов превратиться в дряхлого старика, который никогда и ни при каких условиях не сможет угнаться за молодыми. Может быть, права была Ирина и ему нужно уйти, пока не стало поздно. Найти преемника, передать все дела, наблюдать со стороны, периодически давая полезные советы.
Это возможно, но не сейчас. Сейчас, когда в деле Степана Яковлевича наметились большие перемены…
За стеклом иллюминатора вдали сверкнула молния. Ее вспышка на мгновение озарила все вокруг себя. Угрюмо клубящиеся тучи и темно-серую пелену за ними.
Один миг.
Вспышка.
Давыдов неожиданно вспомнил свое детство. Будучи еще маленьким мальчиком, он увлекался динозаврами и прочими доисторическими тварями, жившими десятки и сотни миллионов лет тому назад. Ему нравился их диковинный, подчас устрашающий облик. Нравилось то, какими большими они были. Нравилась тайна, окружавшая жизнь этих вымерших созданий. А еще Давыдова интересовала история Земли. Движения континентов, глобальные смены климата, титанические по своим масштабам процессы. Как-то раз Степа решил перевести весь неизмеримо долгий жизненный путь Земли в 24 часа. Как если бы вся история нашей планеты заняла не более суток. Маленький Степан Яковлевич провозился полдня. Умножал, делил, записывал, потом рисовал огромный циферблат и на нем разными цветами отмечал эпохи, эры и важнейшие события. Первая, нулевая секунда, это появление простейшей жизни на Земле. Далее следуют долгие часы, вплоть до половины шестого после полудня. Все это время на нашей планете нет ничего кроме одноклеточных микробов и водорослей.
А далее резкий скачок!
Следующие пару часов жизнь начинает резко изменяться, усложняться. Она завоевывает Землю. Она приобретает новые формы, появляются целые классы живых организмов. К девяти часам вечера рыбы вышли на сушу. А еще через пару делений циферблата, наступила пора динозавров. Правда век их оказался недолог и занял на часах Земли всего каких-то сорок минут. И вот, когда на часах уже было примерно без десяти полночь, млекопитающие овладели опустевшим после глобального вымирания планетой.
А что же человек?
Его историю у маленького Степы так изобразить и не получилось. Как бы ни был велик изображенный им циферблат, но отметить на нем четверть секунды, мальчишка не смог. Слишком мал тот отрезок времени, который на этом свете живут люди. По меркам Земли одно мгновение.
Вспышка!
Что же тогда говорить о жизни одного человека? И вправду, как говорят некоторые мудрецы, мы всего лишь песчинка в масштабах вселенной, бесследно затерявшаяся во времени. Наверно, потому многие так торопятся, стремятся сделать как можно больше. Они понимают, насколько на самом деле короток срок отпущенный человеку на этом свете.
Степану Яковлевичу невольно вспомнились слова его отца. Он говорил, что на надгробии указывают дату рождения и дату смерти, а между ними тире. Нужно чтобы это тире было чем-то заполнено, как можно большим количеством свершений. Этим принципом впоследствии и руководствовался Давыдов, став взрослым. Он работал, работал и работал, стараясь делать как можно больше, заполняя тот самый воображаемый прочерк, наибольшим возможным количеством поступков.
Мысли Давыдова прервала еще одна вспышка молнии. Она мелькнула совсем рядом, казалось, даже коснулась крыла самолета. Однако никаких последствий это не возымело. Степана Яковлевича лишь ненадолго ослепило. Потерев глаза, он посмотрел по сторонам. Пассажиры будто ничего не заметили. Кто-то из них спал, кто-то читал книгу, а кто-то вел беседы друг с другом о каких-то неизвестных, но возможно очень важных вещах.
Авиалайнер так же не менял курса, не набирал высоты и не снижался. Он упрямо рассекал мрачно-серую пелену своими крыльями, продолжая полет по намеченному маршруту.
Но разве не положено крылатым машинам держатся подальше от грозового фронта?..
Еще одна вспышка!
Почти беззвучная. Слышен был лишь тихий треск. Но вспышка эта была настолько яркой, что казалось, возникла в самом салоне аэробуса. У Давыдова внезапно перехватило дыхание. Дрожащей вспотевшей рукой он ослабил галстук и стал судорожно расстегивать воротник рубашки. Хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег, и постоянно моргая, мужчина посмотрел на своего соседа. Тот сидел в наушниках и невозмутимо смотрел какое-то кино на планшете.
Неужели последней вспышки никто не заметил? Почему?
Давыдов тянет руку. Он хочет нажать на кнопку и вызвать стюардессу. Но тут его снова ослепляет сгусток яркого света. На этот раз, казалось, он возник прямо перед лицом Степана Яковлевича.
Ошарашенный и сбитый с толку, мужчина вжался в кресло. Он вдруг понял, что не может двинуться. Словно его парализовало.
Давыдов хочет позвать на помощь, но не может. Губы отказываются повиноваться, а язык онемел, словно превратился в вату.
И снова вспышка!
Снова она затмевает собой окружающий мир на несколько секунд.
Почему никто не замечает этого?
Что происходит?
Мозг Степана Яковлевича кричит, хотя сам предприниматель не может произнести и звука.
Еще одна вспышка, тихий треск и тьма.
3.
Тьма окружила Давыдова со всех сторон. Абсолютная тьма и абсолютная тишина. Он попробовал двинуться и понял, что продолжает сидеть в кресле. И темно вокруг от того, что глаза Степана Яковлевича были закрыты.
Мужчина медленно, словно с опаской разомкнул веки и посмотрел по сторонам. Он по-прежнему находился в салоне аэробуса, но был совершенно один. Ни пассажиров, ни стюардесс. Все сидения пусты. В помещении
