Я знаю, что ты знаешь, что я знаю… - Ирэн Роздобудько

Сегодня будет все, как всегда, – сначала душ, потом маска на лицо, пару часов дневного сна (если эта старая карга фрау Шульце не вызовет полотеров или еще каких-нибудь придурков, которые ухаживают за домом) – и она заблестит как новая копейка. И легкой походкой (которая ближе к ночи превратится в движение подбитого немцами танка) полетит на работу – красивая, загадочная и недосягаемая. Звезда!

Но блистать ей суждено не здесь. Хватит. Впереди – другие горизонты. И поэтому нужно потерпеть и не тратить много сил на этот черновик жизни. Скоро эта страница будет перевернута. Впереди – долгожданный контракт в Бельгии. Татьяна сгребла деньги, посчитала их, с довольным видом кивнула и спрятала в прореху на спине плюшевого медведя.

…К вечеру из-под глаз исчезли синяки, щеки порозовели, глаза профессионально заблестели. Все было, как всегда. Но что-то изменилось…

Татьяна подумала – что именно и почему? Неужели из-за разговора с хозяйкой – фрау Шульце?

– Вы действительно очень похожи на нее… – задумчиво пробормотала старая дама, когда Татьяна стояла на пороге, отправляясь на работу.

И в ответ на немой вопрос добавила:

– На Марлен. Я видела ее так близко, как сейчас вижу вас… Она заказывала у моего мужа украшения. Знаете, она не была такой уж красивой, как на экране и фото. Всегда ругалась с операторами, которые неправильно освещали ее лицо – сверху, а не снизу. Но у нее был большой плюс: она всегда была собой. Ей не нужно было никого копировать…

Это прозвучало, как упрек, хотя взгляд у фрау был приветливым и, скорее всего, ничего плохого она не имела в виду. Но Татьяна смутилась и покраснела, будто получила пощечину. Кивнула и молча вышла за дверь.

В ту же слякоть, сырость, в снежную кашу, под тяжелое вымя небес, висящее прямо над головой. А в конечном итоге – в свое одиночество под одиноким фонарем.

…Кто это придумал – эту мерзость и условность, которая выглядит пародией на аристократизм: нюхать бокал и делать из него глоток вина перед тем, как дать «добро» официанту. Мол, наливай!

Татьяна ни разу не видела, чтобы посетитель возразил. Тебе налили – ты попробовал – так пей же, хоть залейся. И не строй из себя потомка принца Датского!

В ее клубе или в маленьких ресторанчиках городка это выглядит смешно. Лысый урод в футболке, который привел свою пассию на обед, с видом знатока раскручивает напиток в бокале, сует туда свой нос, глотает, прищурив глаза, и важно кивает официанту, одетому как лорд из палаты лордов.

Боже, сколько в мире выдумано ритуалов, идиотских действий, направленных только на то, чтобы скоротать время! И все ради того, чтобы ни о чем не думать, а весело хохотать, зевать, слоняться туда-сюда, наблюдать за другими – и не задумываться. О, наверняка те, кто придумал подобные развлечения для других – все эти шоу с прыжками в мешках! – как раз и знают, что делают. Своими надуманными условностями они просто отвлекают человечество от других вопросов. Так мать дает ребенку кучу всяких игрушек, чтобы он ей не мешал.

Нюхать бокал с видом знатока в ресторанах – тоже что-то вроде игры. Татьяна ненавидела, когда ее клиенты, посетители клуба, предлагали ей этот ритуал – раскачивать каплю вина и совать нос в бокал. Все напитки, которые могли здесь предложить, она знала наперечет.

Редкая гадость…

…Татьяна бросила на столик коробку с гримом и еще раз внимательно оглядела себя в зеркале.

Все же что-то изменилось в глазах! Хотя и нет времени лучше присмотреться к себе. Подумать. Вспомнить себя такой, какой она была когда-то, и понять ту, какой хочет быть в будущем, чтобы никого не копировать.

А еще найти между этими двумя «я» себя, такой, какой она есть сейчас, теперь, в этот момент, когда думает о тех двух, как о посторонних людях. И те две «посторонние» женщины нравятся ей больше, чем она сама теперь – в этот самый миг. Она, которая сидит перед большим зеркалом в ярко освещенной гримерке и механическим движением крошит в пальцах кусочек голубых теней. Так вот, в прошлом она была такой, какой хочет быть в будущем, – женщиной «с ореолом».

Что это такое? Татьяна искренне считала, что все женщины делятся на две категории: «с ореолом» и «без». Этих последних, конечно, больше. И им не повезло! Хотя они сами в этом виноваты: слишком приземленные, слишком простые, слишком прямолинейно говорят и действуют, и даже – двигаются. Вокруг них нет никакого ореола – подходи и бери, не обжигая рук. Как морковь в магазине.

А первые – умнее: если сама неспособна излучать это таинственный свет – создай его вокруг себя искусственными методами. Ее «методом» стало пение.

А уже позже появились эти медленные движения, манеры, слова, которые придали образу – хоть и не своему! – естественность и шарм. Возможно, такими были звезды прошлого. Ведь Марлен Дитрих, под которую она здесь работает, не была красавицей. Но это была женщина «с ореолом», и поэтому ее жизнь сложилась так ярко. А ей, Татьяне, уже в школе даже учителя прочили необычную жизнь. Возможно, не такую уж выдающуюся, а именно – необычную, не такую, как у других. И то, что она решилась приехать сюда – одна из ее составляющих. Но – не судьбоносных. Так, перевалочный пункт между этими двумя «я».

А там – посмотрим…

В гримерку заглянул администратор Вил:

– Вчера герр Брюгге жаловался, что ты не была с ним любезной.

А почему я должна быть с ними любезной? – вскинулась Татьяна. – Он, кстати, благодаря мне выцедил две бутылки «Пино Гриджо» и еще заказал три десерта! Я чуть с ума не сошла. И вообще, Вильгельм, я не проститутка. Я актриса!

Вил засмеялся так вдохновенно, что несвежий запах из его рта донесся даже до того места, где сидела Татьяна. Она поморщилась:

– Что ты от меня хочешь?

– А что ты тут из себя корчишь? – ответил он вопросом на вопрос. – Актриса! Ты тут для того, чтобы привлекать клиентов, пока ты им нравишься. Тоже мне – Марлен! Да мой дед такую деревенщину, как ты, к стенке ставил еще мокренькими!

Он заржал, причмокнул влажным ртом и хлопнул дверью.

Настроение испортилось. Настроение снова было таким же, как вчера под фонарем, – тоска и слякоть. Еще к этому всему прибавилась тошнота после реплики наглого администратора.

Татьяна подкрасила губы, прошла длинным коридором к эстраде, выглянула из-за кулис в зал. За столиками сидели мужчины. На круглой эстраде лениво вертелась на шесте полуобнаженная хорватка Лия.

В правом углу, как всегда, расположился герр Брюгге – толстый, лысый, скупой. И, как поговаривали, очень богатый. Каждый вечер он заказывал для нее одни и те же пирожные, которые она просто крошила в пальцах, раскручивая господина на дорогие напитки.

Сейчас она должна выйти к микрофону под шум голосов и прищелкивания языками, исполнить свой номер – несколько песенок и «на закуску», как обычно, «Лили». Потом обойдет столики: по десять-двадцать минут с каждым, кто захочет налить ей бокальчик того, что она пожелает (а «пожелает» она тоже, как обычно, самое дорогое и – незаметно сплюнет во второй бокал с водой…). Будет улыбаться, шутить. А потом наступят трудные часы с завсегдатаем – герром Брюгге, который будет лапать под столом ее колени и уговаривать выйти в туалет: «Мне много не нужно…»

Проклятые фашисты! Откуда взялась эта ненависть? Татьяна вдруг представила, что все присутствующие оказались в военных формах офицеров СС, и крепко стиснула зубы: «Ох, зря, зря ты это сказал, Вил…»

Лия заканчивала выступление. Музыка умолкла, свет приглушили, как всегда перед ее появлением. Завсегдатаи оживились в ожидании выступления.

Зазвучали первые аккорды марша, под который она всегда выходила к микрофону.

И это тоже показалось ей издевательством.

Татьяна сделала глубокий вдох и шагнула в круг света. Раздались аплодисменты и одобрительный свист. Татьяна моргнула, но видение не исчезало – она видела перед собой офицеров СС. А сама стала той девочкой, которая когда-то плакала над фильмом «Список Шиндлера» и думала, что она никогда и ни за что не покорилась бы врагу. Первые аккорды уже прозвучали, и оркестр растерянно замолк.

Наступила тишина.

В углу сцены она увидела улыбающегося Вильгельма, который махнул рукой и показал высунутый из кулака средний палец.

Татьяна подошла к микрофону и…

Не спиш, мій синочку? А ніч, мов картинка в саду…

Про що ти сумуєш, якими мандруєш світами?

Кого все рятуєш? Чому ти не слухаєш мами,

Коли моє серце так гостро віщуе біду?..

Не спиш, мій синочку… А хлопці поснули давно,

Хоч ти так просив, щоб самого тебе не кидали.

Хтось каже крізь сон, що з води вийшло добре вино,

І скиглить всю ніч за кущем те дівча із Маґдали…

Голос существовал как бы отдельно от нее. Она даже не узнала его, настолько забытым было звучание родного языка. Голос вытекал из нее, как кровь, смешанная с медом, затапливал все пространство, и черные фигурки за столами замерли, как в детской игре. Они не могли понимать слов, но ее голос властно заставлял их молчать, ведь в каждое слово она вкладывала тот смысл, который не нуждался в переводе…