Беатриче Ченчи - Франческо Гверацци

И он велел Марцио взять какую-то соломенную куклу и отнести ее в зал, куда выходили комнаты его жены и детей; сам он отвел Нерона в другую комнату и стал дразнить и задорить его, потом, распахнув вдруг дверь в залу, пустил его на соломенную куклу. Собака, не помня себя от ярости, прыгая и лая отчаянно, кидается на куклу и рвет ее на клочки. Граф находил особенную отраду, любуясь подвигами этого животного, и вот что говорил он Марцио:

– Это сын мой возлюбленный, и я воспитал его так, чтоб он мог защищать меня от врагов и от друзей, в особенности от моих возлюбленных детей; от жены, еще более любимой, а также немножко и от тебя (и при этом он трепал его по плечу), мой вернейший Марцио.

Нагнавши таким образом страх и ужас на весь дом, он вернулся в свою комнату, где уже потребность самой натуры, побежденной усталостью, принудила его отдаться краткому и прерывистому сну. Когда он встал, лицо его было пасмурно.

– Я видел скверный сон, Марцио!.. Мне снилось, что я обедал с моими покойниками. Это означает близкую смерть… Но прежде, чем я отправлюсь туда обедать, многие, Марцио, очень многие опередят меня, чтоб приготовить мне стол.

– Ваше сиятельство, пришли письма из королевства с нарочными…

Граф протянул руку за ними. Марцио продолжал:

– И из Испании с обыкновенной почтой; я их положил в кабинете на бюро.

– Хорошо. Идем…

И поддерживаемый Марцио, сопровождаемый Нероном, старик отправился к кабинету.

Великолепное августовское солнце едва всходило, золотя своими юными лучами лазоревый небосклон.

Граф подошел к балкону и, глядя на величественное светило, бормотал какие-то таинственные слова. Марцио, проникнутый радостью при виде этого великолепного неба и света, не мог удержаться, чтоб не воскликнуть:

– Божественное солнце!

При этом возгласе, глаза графа, обыкновенно потухшие, загорелись подобно молнии в туче, и он устремил их на небо. Если правда, что Юлиан-отступник бросил в небо кровь, которая текла из его смертельной раны, то он должен был бросить ее именно так, как был брошен этот взгляд, и с таким же намерением.

– Марцио, если б солнце было свечой, которую можно потупил, дунув на нее, ты бы потушил ее?

– Я? Боже упаси, эчеленца! Я оставил бы его, пусть горит.

– А я так – потушил бы!

Калигула желал, чтоб у римского народа была одна голова, чтоб отрубить ее одним ударом; граф Ченчи желал уничтожить солнце.

Он сел к письменной конторке, развернул и прочел одно письмо, затем другое, третье, сперва спокойно, потом с раздражением, и наконец все они полетели в сторону, сопровождаемые бранными словами.

– Все счастливы! О, Боже! ты это делаешь, право, мне на зло!

И, сжав кулак, он опустил его изо всей силы. Случаю было угодно, чтоб кулак попал прямо в лоб Нерону, который, подняв морду, следил внимательными глазами за движениями своего хозяина. Собака подскочила от злости и кинулась в дверь, распахнула ее и скрылась, ворча и лая. Граф принялся звать ее и наконец последовал за нею, проговорив с горьким смехом:

– Видишь, Марцио, будь это сын, он бы укусил меня!

Глава II. Преступление

Марцио пригласил господина с красным лицом войти в кабинет к графу, который ждал его, стоя, и едва лишь увидел его, поклонился с большой любезностью, говоря:

– Добро пожаловать, князь: в чем можем мы вам быть полезны?

– Граф, мне нужно поговорить с вами, только тут есть лишний.

– Марцио, выйди.

Марцио, поклонившись, вышел. Князь пошел вслед за ним, чтоб удостовериться, что он хорошо закрыл дверь; задернул занавеску и потом подошел к графу, не мало удивленному всеми этими предосторожностями. Граф попросил его сесть и, не делая ни малейшего движения, приготовился слушать.

– Граф! теперь Катилина начнет свою исповедь. Но прежде всего скажу вам, что, уважая в вас человека с сердцем и умом, могущего помочь и советом и рукою, я обращаюсь к вам и за тем и за другим, и надеюсь, что вы мне не откажете.

– Говорите, князь.

– Моя бесстыдная родительница, – начал князь тихим голосом: – своим развратом позорит дом мой, и частью и ваш, как состоящий в родстве с нашим. Лета, вместо того чтоб потушить, только разжигают в её старых костях позорное сладострастие. Огромный доход, доставшийся ей по распоряжению моего глупого отца, она расточает со своими гнусными любовниками. По всему Риму ходят на нее памфлеты. Я вижу насмешки на всех лицах; куда бы я ни пошел, я слышу оскорбительные речи… Кровь кипит в моих жилах… Зло дошло уже до такой степени, что нет другого средства, кроме… Ну, скажите мне, граф, что мне делать?

– Светлейшая синьора Констанция ди-Санта-Кроче! Да в своем ли вы уме?.. Полноте. Если вы это говорите, чтоб посмеяться, то я вам советую выбирать шутки поприличнее; если же вы говорите серьёзно, то убеждаю вас, сын мой, не поддаваться искушениям диавола, который, как отец лжи, смущает умы коварными образами…

– Граф, оставим диавола в покое. Я могу доставить вам доказательства слишком явные и позорящие.

– Посмотрим.

– Слушайте. Она оставляет меня, так сказать, по уши в нищете, между тем как сама она тратит все доходы на гайдуков и лакеев и на целую ватагу детей их, которые свили гнездо во дворце не хуже ласточек. Меня она с глаз гонит; не хочет слышать обо мне; – обо мне, граф, слышите, обо мне, который бы и думать не посмел о том, что она делает, если б она обращалась, как достойная мать с достойным сыном. И, чтоб уж сразу открыть вам все, вчера она выгнала меня из дому… из моего дворца… из дворца моих предков!..

– Дальше, есть еще что?

– Да разве этого мало?

– Мне даже кажется слишком много: и, по правде сказать, я уже давно заметил, что княгиня Констанция питает к вам, прости ее Господи, естественную ненависть. Сегодня ровно неделя с тех пор, как она мне много говорила про вас…

– Да?.. Что же говорила вам обо мне эта несчастная?

– Подкладывать дрова на огонь – не христианское дело, и потому я умолчу.

– Теперь, граф, пожар, зажженный вашими словами, так силен, что вы уж немного можете прибавить; и с вашим умом вы это легко поймете.

– Слишком понимаю! И притом, мне тяжело молчать, потому что мои слова могут послужить вам руководством и не допустят вас дурно кончить. Синьора Констанция объявила положительно, в присутствии нескольких значительных прелатов и римских баронов, что вы будете позором вашего рода; что вы вор… убийца… и, пуще всего, лжец…

– Она сказала это?

И Санта-Кроче покраснел от бешенства, как раскаленный уголь; голос его дрожал.

– Кроме того, она говорила, что вы низким образом проматываете всё своё достояние; что вы за деньги заложили ростовщикам-жидам ваш дворец и что она должна была выкупить его из своего кармана, для того, чтоб избежать стыда идти жить в чужом наёмном доме; она говорила, что не раз платила ваши долги и что вы каждый день делаете новые, ещё большие и худшие; что вы отчаянный игрок; что нет той гадости, в которую вы не влезли бы по уши; что вы отрицаете Бога и всякое уважение к человечеству… Наконец, что, в довершение всей гнусности вашего поведения, вы сделались пьяницей, напиваясь до состояния животного вином и водкой, и вас часто приносят домой в ужасном виде.