Юрий Трифонов: Великая сила недосказанного - Семен Экштут

Сергей не смог использовать те плюсы, которые давало ему положение музейного работника: спокойная обстановка, отсутствие интриг в коллективе, свободный доступ к ещё не вовлечённым в научный оборот музейным фондам и наличие свободного времени. Вспомним, что именно работая в областном музее, кумир шестидесятников Натан Яковлевич Эйдельман написал и блестяще защитил кандидатскую диссертацию, выпустил книгу и фактически начал единственную в своем роде карьеру независимого историка и исторического писателя. Семь лет — это большой срок. И если исследователь подготовил за это время рукопись, которая так и не была издана, то это свидетельствует либо о том, что тема исследования не вписывалась в официальную концепцию, либо качество проведённого исследования оставляло желать лучшего, а сам автор не проявил должной настойчивости и упорства по продвижению своей рукописи в печать. Иными словами, рукопись Троицкого была мало талантлива, а сам он недостаточно целеустремлён, чтобы переломить ситуацию. Книги Эйдельмана абсолютно не вписывались в официальные каноны историописания, но они были до такой степени талантливы, что смогли преодолеть все препоны и рогатки. Так историк создал себе имя, а потом уже это имя работало на него. Реальный историк Натан Эйдельман был ровесником литературного персонажа Сергея Троицкого.

Сошлёмся на авторитетное свидетельство другого реального историка, исключительно результативно работавшего именно в те годы, о которых рассказывает в своей повести Юрий Трифонов. «Неизбежная сращённость, органическая связь человека и его творчества мне кажутся очень существенными. В моей жизни это было особенно важным, потому что сплошь и рядом обнаруживалось: тот или иной мой коллега, обладающий несомненными научными потенциями, не создал того, что он мог создать, потому что у него не хватило характера, не хватило воли, стойкости для перенесения всех невзгод, которые на него обрушились, не хватило силы для того, чтобы устоять, несмотря на ту мерзкую атмосферу, в которой мы росли детьми, мужали, продолжали жить вплоть до конца истекшего столетия. Ум никому не помешал, но главное для человека — его характер, и как раз на этом споткнулись очень многие. <…> И те, кто выдержал испытание, скорее могли создать что-то полезное и ценное, даже при средних способностях»[189].

Работая в музее, Сергей не имел ни денег, ни заманчивых карьерных перспектив. Отсутствие интриг в музее объяснялось очень просто: там нечего было делить и некуда было расти по службе. В институте, куда пришёл работать Сергей, ситуация была принципиально иной: «обещанья, надежды, проекты, страсти, группировки, опасности на каждом шагу…»[190] Всё это кипение страстей было вызвано причинами сугубо материальными. В институте было что делить, ибо защитивший диссертацию сотрудник фактически получал пожизненную ренту — весомую ежемесячную прибавку к зарплате и обретал перспективу карьерного роста, делая мощный рывок вперёд по сравнению со своими неостепенёнными коллегами. Количество научных ставок, особенно ставок старших научных сотрудников, было ограничено штатным расписанием, и вырвавшийся вперёд и занявший такую ставку сотрудник если и не лишал своих менее расторопных коллег каких-либо карьерных перспектив, то делал эти перспективы до чрезвычайности проблематичными и сильно пролонгированными во времени. Рассуждавший о «тончайшем нерве истории» Сергей Троицкий, судя по всему, не только плохо разбирался в неписаных правилах поведения корпорации, которые вырабатывались если не веками, то десятилетиями, но и не считал нужным придерживаться этих правил. Его взяли в институт на известных условиях, тема будущей диссертации была включена в план института, и когда Сергей настоял на перемене темы, он создал этим определённые трудности руководству и невольно нарушил сложившуюся расстановку сил в институте. Разумеется, эти трудности не были большими, однако по своему положению мэнээса Сергей ещё не имел права на подобную несговорчивость и тем самым заработал себе немало если не врагов, то недоброжелателей.

По неписаным правилам аспиранты, лаборанты и мэнээсы, особенно — неостепенённые, считались зависимой частью научного коллектива. Они зависели от своего научного руководителя, от заведующего сектором или отделом, от учёного секретаря института, от его директора и председателя Учёного совета. И эту зависимость можно было уподобить зависимости клиента от своего патрона, вассала от своего феодала или сеньора. Степень этой зависимости, её характер и продолжительность во многом определялись уровнем личной порядочности руководителя. (Когда в конце 1979 года я закончил очную аспирантуру и защитил диссертацию, передо мной встала проблема поиска работы. Заведующий кафедрой одного из провинциальных университетов готов был взять меня на работу, но выдвинул обязательное условие трудоустройства: ближайшие три года я буду «пахать» на него и лишь после истечения этого срока получу «вольную» и смогу заняться своей собственной научной работой. Это условие нельзя было назвать кабальным, ибо иные руководители заставляли «пахать» на себя не менее пяти лет, и все эти годы подневольный сотрудник остерегался публиковать статьи под своим собственным именем, предпочитая соавторство с руководителем.) В научных институтах известная степень свободы и независимости наступала лишь после защиты кандидатской диссертации и получения ставки старшего научного сотрудника, в вузе — после получения ставки старшего преподавателя или доцента. Поскольку в те времена между мэнээсом и эсэнэсом не было промежуточной ступени, переход от мэнээса к эсэнэсу был самым настоящим качественным скачком — ощутимо менялась не только зарплата, человек обретал принципиально иной социальный статус. Ожидание этого перехода могло растянуться на долгие годы: в эпоху застоя в московских академических институтах кандидаты наук ожидали не менее восьми-десяти лет. Вот почему во многих институтах так процветали интриги, и институт, в котором работал Сергей Троицкий, не составлял исключения из этого правила: «Праскухин против Демченко, Демченко против Кисловского, потом Гена Климук…»[191] Именно Гена Климук, некогда бывший близким другом Троицкого, очень жёстко дал понять Сергею, что его упорное нежелание придерживаться неписаных правил поведения может очень плохо для него кончиться. Гена Климук занимал ключевой пост учёного секретаря института, и за его спиной стояла весьма влиятельная группировка. «Одно было ясно: они могут сделать так, что защита не состоится»[192].

Было ещё одно очень существенное обстоятельство, которое могло повлиять на грядущую защиту. Сергей сумел раздобыть список секретных агентов московской охранки, начиная с десятых годов и вплоть до февраля 1917 года. Список был куплен у какого-то пропойцы за символическую сумму в 30 рублей. Это была очень ценная находка. Ничего подобного в архивах не сохранилось: во время Февральской революции все списки секретных агентов были уничтожены. Сергею удалось установить подлинность приобретённого списка: в Городце им был найден некто Кошельков, почтенный старец, в молодые годы работавший на охранку. Судя по всему, институтские коллеги узнали об этой сенсационной находке. Кисловский, возглавлявший Учёный совет института, захотел использовать этот список в своей докторской диссертации и через Климука попросил Сергея уступить ему уникальный документ. Сергей наотрез отказался, чем фактически поставил крест на своей защите. Кисловский был, безусловно, непорядочным человеком: он не гнушался использовать в личных целях своё исключительное положение председателя Учёного совета. Однако и поведение Сергея было в высшей степени инфантильным. Он не сумел защитить свою находку. Хотя публикация вновь выявленного источника была делом непростым, в сложившейся ситуации надо было срочно опубликовать этот документ со своими комментариями, тогда никто не смог бы использовать злополучный список в своей работе без ссылки на его публикацию. Вместо этого Сергей, который был человеком импульсивным, растрезвонил всем о своей находке. Институтские коллеги знали даже то, что списки находятся в папке с розовыми тесёмками. Сергей не поддался на шантаж Климука, за которым стоял влиятельный Кисловский, чем фактически загубил не только свою защиту, но и своё будущее в институте — свою другую жизнь в науке. На одной чаше весов лежал список секретных агентов, на другой — будущее. Конечно, список было жаль отдавать, а поддаваться шантажу — унизительно. Но жизнь требовала от Сергея взрослого поступка. В конце концов, этот список был лишь малой частью тех разнообразных подготовительных материалов, которые были собраны Сергеем для написания диссертации. Эти выписки занимали тридцать шесть толстых общих тетрадей, и на этом фоне даже очень ценный список не мог существенно сказаться на его научных исследованиях.