Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

Глава 10

Кричат дуракам: «Дураки! Дураки!..»А им это очень обидно.

Мы повесили все объявления, и буквально через час раздался первый звонок. Я не думала, что кто-то так быстро заинтересуется моим пианино, поэтому даже толком ни с кем не посоветовалась, как дорого его продавать. Я только слышала от кого-то, что пианино сейчас ничего не стоят, и лишь очень приблизительно могла представить себе, сколько может стоить инструмент, который не настраивали как минимум тридцать лет. Назвала сходу сумму побольше, и мужчина, звонивший мне, очень обрадовался.

– Можно прямо сейчас забрать? – спросил он. – Судя по номеру телефона, мы с вами соседи.

Если бы не пятьдесят два рубля, оставшиеся на все про все, можно было бы и подождать следующего звонка. Но я вдруг поняла, что через какие-то два часа смогу пойти и купить Грише больших зеленых яблок, сочных и сладких, себе – хорошего чая с жасмином (можно и без) и меда… Из всех сладостей я предпочитаю именно мед. Мне так долго мои правильные мама с папой не давали шоколада, зефира и соевых батончиков, что, попробовав их впервые лет в двенадцать, я очень удивилась – а за что же их все так любят? И на всю жизнь осталась адептом домашнего варенья и меда.

Продам пианино – и не надо будет опять варить на ужин макароны, изобретая из остатков укропа, морковки и кукурузного масла соус, чтобы было не так уж обидно.

Грише, правда, моя немудреная стряпня пришлась по вкусу. Он с удовольствием ел даже утреннюю кашу. Что еще раз доказывает – детишек можно кормить очень простыми блюдами, но приготовленными собственноручно и желательно от души.

Конечно, продавать пианино, чтобы поесть, – последнее дело… Но, с другой стороны, а где мне взять денег? На книжке осталось, кажется, две тысячи рублей. Я себя быстро уговорила. Впереди замаячила хорошо до меня проторенная дорожка многих бедолаг, не справившихся с жизнью: денег нет – оглядись вокруг, в комнате наверняка найдется приличная вещь, чего-нибудь да стоящая…

Я поняла вдруг, что мне гораздо труднее продать свою вещь, чем отдать ее подружке. Но ждать Соньку или теперь вот Шабалкину еще три года… Да и все равно его давно нужно продать! Ийка занималась на «Заре», а то, второе, много лет служит книжной полкой… Кстати, может, я слишком мало денег попросила? – мелькнула у меня мысль, и я, чувствуя себя ужасно, все же сказала:

– Знаете, наверно, мы будем продавать за… триста долларов.

– И правильно! – вдруг сразу сказал мужчина. – У вас, судя по всему, хороший инструмент, и продавать его нужно именно за триста. Так я приду?

– Да, приходите. А машину вы найдете? Сейчас поздновато…

– У меня фургончик. Диктуйте адрес.

Мужчина приехал не так быстро, как я ожидала. Но наш супермаркет работает круглосуточно, поэтому я предупредила Гришу, что мы еще раз пойдем с ним на улицу. Мальчик с радостью кивнул. Я уже успела распределить в голове все деньги – сто вернуть на книжку, сто оставить для Ийки, а сто разменять и не отказывать себе, по крайней мере, в еде. В Сардинии говорят: «Лучше плохо одеваться, чем плохо есть». Лучше, конечно, хорошо одеваться и хорошо кушать, а еще лучше вообще не думать в таких категориях и не знать недостатка ни в чем…

Прошло около полутора часов, когда раздался звонок в дверь. Домофон у нас регулярно ломается, и сейчас дверь подъезда была открыта.

Если бы не взгляд, мужчина был бы очень симпатичным. Среднего роста, с хорошей шевелюрой, крепкий и уверенный в движениях. Вот только я никак не могла увидеть его глаз. Он смотрел как-то странно, вбок, и я даже решила, что он косит. И тут же одернула себя – не Лилиной ли болезнью я потихоньку заболеваю? Совершенно случайного мужчину вдруг принялась оценивать и осматривать…

Мужчина быстро прошел в комнату, скинув грязные сапоги у порога. Один сапог упал, развалившись изнанкой кверху, и я невольно обратила внимание на темный, толстый, выношенный мех и наспех, поверху пришитую грубую молнию.

– Вы написали, что пианино немецкое? – спросил он, при этом решительно, профессионально открыв верхнюю крышку, глянул внутрь, провел левой рукой по клавиатуре. Крупные пальцы двигались по клавишам ловко и равнодушно.

– Да… Или австрийское. Я точно не знаю. Могу позвонить родителям, уточнить.

– Не надо! – Не оборачиваясь, остановил он меня рукой, и что-то в его жесте показалось мне неприятным, еще неприятнее, чем убегающий взгляд. – Но ведь на нем же написано «Заря».

– Так это не то пианино. То – в маленькой комнате. Вы же не спросили, сами подошли. Вон, смотрите, за дверью, в углу. Свет сбоку включается… – Я едва успевала за ним.

Мужчина уже был в комнате, включил свет и так же быстро провел рукой по клавиатуре и по струнам под верхней крышкой. Он делал все так четко и уверенно, что я поняла: я имею дело либо с профессиональным настройщиком (почему-то на музыканта он был совсем не похож), либо… с профессиональным вором. Слишком легко он ориентировался в чужой квартире.

– А у вас мужчин нет?

Он по-прежнему не оборачивался, и странная манера общаться еще больше насторожила меня. Я даже не сразу поняла, о чем он спрашивает.

– Я говорю, никого нет, кто мог бы помочь? А то меня друг подвел, я поэтому не сразу приехал… Прождал его…

– Нет, – ответила я и только потом спохватилась.

Мы настолько небогато живем, что проблем такого рода – впустить ли в дом чужого, дружелюбно рассказать, где лежит старинная прабабушкина брошь (по семейному преданию, очень дорогая, но не имеющая цены, поскольку ни у кого рука так и не поднялась отнести ее в оценку), – у нас просто нет. Я хорошо помню, как в детстве мама учила отвечать меня, если кто-то подозрительный, похожий на воришку, спросит, есть ли кто дома из мужчин. Надо ничего не отвечать, а громко крикнуть: «Пап, тут тебя дядя какой-то спрашивает! Ты выйдешь?», даже если папа в это время сидит на работе. Но не кричать же мне было сейчас на всю квартиру, не звать же папу, сидящего у себя дома в кресле под пледом…

– М-да… А как же я понесу его? – задумчиво пробормотал подозрительный дядя и оглядел ненароком нашу квартиру. – Больше ничего не продаете?

– Тоже за двести долларов? – сорвалось у меня от испуга. – То есть за триста…

– Можно и подороже, – показал он желтые крупные зубы. – Так как?

– Да у меня ничего нет, я просто так сказала.

– Ясно. Ладно, схожу кого-нибудь во дворе поищу, а вы пока подумайте, может, еще что продадите…

Мужчина наконец вынул правую руку из кармана мешковатого пиджака, надетого поверх свитера, и мне показалось, что я разглядела синие цифры на костяшках его пальцев. Точно… Значит, он сидел… Я перевела взгляд на его лицо, но по-прежнему никак не могла понять выражение глаз. А он вдруг вздохнул:

– Ох, устал сегодня! Денек был – не приведи Господи… Ну что, пойду поищу помощника. Вы-то точно надорветесь поднимать, – он подмигнул молчащему в углу комнаты Грише.

А мне стало невероятно стыдно. Да что это я в самом деле! Косит… татуировки… И что, в конце-то концов! Нельзя же человека подозревать, если у него проблемы со зрением и он очень похож на страшного дядьку из детских кошмаров…

Когда он вышел, ко мне тихо подошел Гриша, прислонился и обнял меня ручками. От неожиданности я замерла. Мальчик посмотрел на меня снизу вверх. Я видела, что он хотел что-то сказать. Видимо, для него непривычно выражать свои ежесекундные мысли словами, поэтому он чаще молчит, а если говорит, то словно без начала и конца – все остальное остается внутри него.

– Что, Гришенька? – Я тоже обняла мальчика.

– Я боюсь, Александра Витальевна…

Ну, молодец! Произнес, наконец, мое имя до конца. Кажется, в первый раз. Я присела перед ним на корточки и взяла его ручки в свои.

– Чего ты боишься, малыш?

Гриша, вместо того чтобы ответить, с ужасом посмотрел на дверь за моей спиной. Она вдруг распахнулась, и в квартиру вошел тот, кого он боялся, – наш подозрительный дядька с бегающими глазами. За ним я увидела еще более подозрительного парня, с одутловатым нечистым лицом. Он посмотрел на меня тяжелым долгим взглядом, и мне показалось, что он меня не видит. Я уже встречала таких ребят – не в поликлинике, конечно, а на улице. Если сталкиваешься с ними взглядом, то появляется очень неприятное ощущение, будто смотришь во вставные, незрячие глаза, за которыми – пустота. Пустая, тяжелая черепная коробка, которой можно легко разбить чужой нос, протаранить дверь или придержать ее в случае надобности. Кстати, что-то быстро подозрительный дядька нашел этого парня, как будто тот стоял за дверью.

– Так, друг, вон туда проходи… – дядька показал парню на маленькую комнату. – Хозяйка, мы уж в сапогах, ага? Подотрешь потом…

Я хотела сказать, чтобы он все-таки снял сапоги – как я потом буду подтирать с большого плотного ковра, лежащего по всей комнате, по которой он сейчас идет… Вот уже прошел… И вообще сказать, что передумала продавать инструмент. Но опять остановила себя. У меня просто развинтились нервы за последние дни. Слишком много событий, как будто прошел месяц или год. А всего-то – несколько дней…