Парень с соседней могилы - Катарина Масетти

Фактически я уговорила себя, что рано или поздно Бенни поймет: производство молока — дело слишком трудоемкое. При его золотых руках и знании моторов он запросто найдет работу в какой-нибудь тракторной фирме. И тогда можно будет подыскать жилье ближе к городу. А если ему позарез хочется оставить за собой фамильную усадьбу, можно было бы пока сдавать ее в аренду. В глубине души я знала, что мои расчеты основаны на самообмане: ярость, с которой Бенни налетел на меня осенью, когда я обнаружила его аттестат, подсказывала, что все гораздо сложнее, чем я думаю. Тем не менее я, как уже упоминалось, благополучно отстраняла от себя эту проблему. А тут прибежал Бенни и, виляя хвостом, положил ее мне на колени.

Когда он предложил в няньки Вайолет, мое терпение лопнуло.

Я без обиняков изложила ему свое видение ситуации. Выражаясь военным языком, я провела операцию по многократному уничтожению противника, но мне казалось важным в кои-то веки объяснить свою сторону медали. Сжигать за собой мосты я не собиралась, а потому горячо внушала Бенни, что не следует торопиться, что надо сначала углубить отношения, сформулировать потребности и выбрать среди них самые насущные, только так мы сможем приспособиться друг к другу, — в общем, я напоминала себе усталого семейного терапевта. Я пыталась соблазнить Бенни новыми перспективами. Может, ему захочется поездить со мной по свету (у него ведь никогда не было такой возможности)? Или получше узнать собственного ребенка, взяв отпуск по уходу и позволив мне одновременно заниматься любимым делом?

Он вроде бы соглашался с моими доводами — во всяком случае, задумчиво кивал.

Казалось, после такого разговора надо приступать к этому самому углублению и приспособлению. На деле случилось обратное: каждый не захотел уступить ни пяди земли и ушел в собственную жизнь.

Мы едва ли не состязались друг с другом. Бенни изображал из себя простого крестьянского парня (разве что не плевал на пол жевательным табаком и не дрался на ножах), а я изображала сосредоточенную на карьере Женщину с Высокими Культурными Запросами (сокращенно ЖВКЗ… или ИВКЗ, если заменить первое слово на Идиотку).

Мы больше не наводили мосты над пропастью, а пытались столкнуть в нее другого. Возможно, оба надеялись на чудо. Я ждала, что он признает наличие у себя души; он рассчитывал, что у меня вдруг вырастет новая часть тела — фартук. Сражались мы мужественно: взаимная тяга была все еще столь сильна, что мы могли в любую минуту провалиться в черную дыру. Естественно, эта тяга имела и обратную сторону — таких скандалов, какие мы закатывали теперь, у меня не случалось ни с кем.

В конце концов мы поставили крест и на постели. От физической близости разрывалось сердце.

После этого у нас осталось уже совсем мало общего. В создавшихся условиях мы утратили даже покой рядом друг с другом.

Кончилось все там же, где и началось, — на кладбище. Однажды мы поехали туда вместе и стали приводить в порядок каждый свою могилу, как вдруг Бенни сказал:

— По-твоему, мы когда-нибудь будем лежать под одним камнем?

И задумчиво взглянул на меня.

Я посмотрела на его памятник и содрогнулась.

— Вопрос в том, под каким из них.

— А по-моему, точно не будем! — отрезал Бенни.

До меня не сразу дошло. Значит, он больше не верит, что у нас что-нибудь получится. Ни теперь, ни потом.

При этой мысли меня пронзила острая боль, и я прибегла к коронному обезболивающему — шутке.

— В любом случае ты навсегда останешься для меня Парнем с Соседней Могилы. Как в иллюстрированных журналах бывает замечательный Парень с Соседней Виллы. Они знакомы с детства, но героиня не понимает всех его достоинств, пока ее не оставляет с носом обворожительный городской хлыщ. Тогда она возвращается домой и выходит замуж за парня с соседней виллы, который преданно ждет ее… В общем, я хочу, когда придет час, вернуться к Парню с Соседней Могилы. К тебе, Бенни. И тогда мы продолжим игры с пальцами и сплетемся ими так крепко, что перестанем различать, где твои костяшки, а где мои. Ты будешь преданно ждать меня?

Бенни некоторое время сидел молча.

— Если честно, не хотелось бы, — наконец выговорил он. — А как мы поступим с мужьями и женами, которыми обрастем на жизненном пути?

— Забудем про них, Бенни. Ведь главное — это мы с тобой, даже если следующий раз будет лишь на том свете.

— Если найдется женщина, которая захочет сделать из меня порядочного мужчину, я ей это позволю. И потом не брошу.

Мы долго молчали.

— Наверное, нам не стоит больше встречаться, — заключил Бенни.

В ту минуту я была только благодарна, что он принял решение за нас обоих. Окончательность этого решения до меня не доходила. И я согласилась.

Бенни встал и пожал мне руку. Мы обнялись и долго-предолго стояли между памятниками. Может быть, полчаса.

— Давай встретимся тут же, — в конце концов сказала я. — Лет через пятьдесят.

— До свидания! — печально отозвался он. И ушел.

Я еще некоторое время постояла, затем тоже направилась домой.

50

Мне так никогда и не узнать, поняла ли Дезире на кладбище серьезность нашего расставания. И если поняла, то как к нему отнеслась. Думаю, все еще могло бы некоторое время идти по накатанному: ее устраивало неделю трудиться в поте лица, а потом иметь несколько часов расслабухи в деревенской обстановке. Поскольку это я всегда стоял с шапкой в руках, выпрашивая у Дезире милостыню, удивительно, что на разрыв пошел я (во всяком случае, мне кажется, инициатива была моя). Что ж, хотя бы не придется больше унижаться. Однако мой решительный шаг давался мне нелегко.

По возвращении с кладбища я скинул с себя сапоги, прошел в залу и нашел в секретере блокнот с ручкой. Потом сделал обход фермы и всей усадьбы. Чинно расхаживал кругом и, вроде строительного ревизора, записывал, где что нужно сделать. При этом в наушниках у меня была музыка с молодежного канала — я врубил радио на полную катушку, чтобы лоботомировать себя, но только временно, без последствий для здоровья. Поставил себе условие: кроме текущей работы, выполнять по три задания в день. А задания были не самые простенькие: «зацементировать площадку для навоза» или «построить новую водокачку»…

Тем не менее я справлялся. Стиснув зубы, глушил боль работой — навалил на себя столько, что не было минуты проглядеть газету. Зачастую не мог сообразить, какой сегодня день недели. Каждое утро я уходил в половине шестого и вертелся, как белка в колесе, до десяти вечера. Вернувшись в дом, отключался, иногда не успев доползти до спальни. Случались дни, когда я не мог вспомнить, была ли у меня во рту хоть маковая росинка.

В таком духе продолжалось до весеннего сева. Если коровы позволяли себе фордыбачиться, я мог двинуть им кованым сапогом в бок. Одна стала такой нервной, что пришлось ее стреножить. Пускай скажут спасибо, что я вообще держу их.

Я не впал в апатию, которой мучился до появления Креветки, но, видимо, подспудно рассуждал следующим образом: коль скоро я пожертвовал ради фермы самым потрясным в своей жизни, можно пожертвовать и остальным.

Потом, однако, у меня возникла идея, что надо по субботам куда-нибудь отваливать. Я вроде как дал себе очередное задание: вечером — вон из дома, езжай смотреть, что предлагает рынок (как ездишь на ярмарки сельскохозяйственной техники). Я сходил к парикмахеру, чтобы он чуть-чуть привел в порядок мою паклю, и, обрядившись в чистую рубаху, джинсы и старую кожаную куртку, болтался по кабакам и клеил девиц. И, коль скоро мне было начхать на их мнение обо мне, пользовался куда большим успехом, чем когда-то Бенни-Кавалер. Некоторых я даже приволакивал домой — всегда не больше одного раза. Не скажу, чтобы я находил в них утешение: все казались мне на одно лицо. Впрочем, мои художества и не вгоняли меня в еще большую депрессуху. По крайней мере, я убеждался, что на свете есть другие женщины.

Затем я прекратил вылазки: дело шло к весенней страде. Я вкатывал по восемнадцать часов в сутки и однажды, свалившись без чувств в котельной, понял, что так продолжаться не может. Я похудел на семь кило и заработал гастрит. Чтобы совладать хотя бы с ним, позвонил Аните и попросил ее вечером заехать. При виде меня она всплеснула руками.

— Не будем попусту тратить слова, — сказал я. — У тебя есть лекарство?

Спустя неделю Анита взяла отпуск.

— В больнице бывают только рады, если его можно давать не летом, — заметила она.

И тут же вселилась в материну комнату. Анита ублажала мой желудок вареной рыбой и протертыми супами и массировала мне спину, когда я до одиннадцати вечера не слезал с трактора, распахивая поля. Она набила продуктами холодильник и морозилку, взяла на себя стирку и уборку, повесила в кухне занавески и помогала мне с пробной дойкой. Вечерами, пока я читал «Ланд», вязала. Разговаривали мы в первое время мало.