Огненные письмена - Маркус Сэйки

Теперь Сорен понял:

– Предложение.

Купер кивнул:

– И это всего лишь первая модель. Со временем Эрик может создать постоянный интерфейс, нечто вроде умственного переводчика, который позволит тебе воспринимать мир так, как его воспринимают все остальные люди.

Сорен почесал шею сзади и сказал:

– Цена?

– Информация.

– О Джоне.

– Да.

Сорен промолчал.

Когда он был ребенком, каждая секунда придавливала его, а он не мог объяснить взрослым, что с ним такое. Он слышал внутренний голос, который обещал ему, что наступит день – и его вылечат. Кто-то найдет способ избавить его от ада в голове, и он станет таким, как другие люди. Будет просто радоваться обыкновенным вещам.

Только поэтому он и продолжал жить. И хотя в конечном счете Сорен перестал верить голосу, тот оставил такую глубокую отметину в его мозгу, что жить стало привычкой, которой он никогда не изменял, хотя каждый день и подумывал об этом.

И вот оказалось, что он был прав. Лекарство появилось.

Хор снова запел. Робкий шепоток эхом отдавался от стен часовни. Ничего прекраснее Сорен в жизни не слышал. Это было сравнимо с его встречами с Самантой, только оно не исчезало, оставалось здесь, вполне реальное и прямо перед ним.

«Ты всю жизнь хотел стать листиком, чтобы тебя унес порыв ветра.

А если тебе стать орлом и парить в небесах?»

– Я знаю, ты считаешь его своим другом. Но Смит просто использовал тебя. Он посылал тебя убивать для него, а когда ты потерпел неудачу, бросил тебя. Он испытывает к тебе не больше любви, чем шахматист к сильной фигуре, которой легко может пожертвовать, если жертва приведет к выигрышу.

Воспоминание нахлынуло на него. Джон говорит ему: «Тыладья. Незаметнаявпоследнемряду». Он говорил на принятый между ними манер, соединяя слова, чтобы облегчить их восприятие Сорену. Они находились в Тесле, в квартире, заполненной книгами, – там, где Джон воссоединил его с Самантой.

Он снова почувствовал зуд на шее.

Оглядел изящную часовню, насыщенную запахом воска и мебельной полировки, звенящую песней, красоты которой он даже не представлял. И завел руки за спину.

– Что ты делаешь? – спросил Купер, наклонив голову.

Сорен проигнорировал его. На шее он ничего не обнаружил, но знал: что-то там не так. Сосредоточился, приложил все силы. Напоминало пробуждение ото сна – момент, когда оба мира кажутся реальными, когда граница между ними подвижна. И тут его руки нащупали что-то холодное и твердое. Глядя прямо в глаза Куперу, он обхватил эту штуку пальцами и потянул.

Мир замер, дернулся, сместился, как картинка видеовызова при плохой связи, а потом исчез вовсе.

Часовня, свечи, хор – все пропало.

Все, кроме Купера, сидевшего напротив него в яркой камере со стенами из плиток, пронизанных отверстиями общим числом 415 872. Купер смотрел на него со смешанным выражением – недоумения и ужаса.

Медленно – очень, очень медленно – Сорен вывел руку из-за спины и взглянул на кабель, который только что был подсоединен к его шее. Его внутренний голос бушевал и кричал, требовал, чтобы он вернул выдернутую штуковину на место, говорил, что еще не поздно, что именно об этом он и мечтал всю жизнь.

Он разжал пальцы – штуковина упала.

– Нет.

Но произнесенное им слово прозвучало как «Нннннннн-ннннннееееееееееееет…»

Глава 17

Земля была холодная и жесткая, как металлическая отливка, вынутая из холодильника. Лук Хаммонд чувствовал, как холод проникает ему в грудь, камни впиваются в ноги, от тупой боли немеют мышцы. Он прогнал неприятные ощущения. Научился этому в девятнадцать лет во время глубокого тылового разведрейда в Лаосе. Фиксируй все окружающие условия, но перестань их воспринимать. Сосредоточься на задании.

Функция ночного видения у бинокля не работала – все электронные функции имевшихся у них приборов были уничтожены электромагнитным импульсом. Но ясное небо Вайоминга сверкало звездами, и он отчетливо видел выселок. Несколько трейлеров и сборных конструкций вокруг надувной структуры, имеющей сотню метров в поперечнике. Горбыли на крыше обозначали комнаты и коридоры. Гул генераторов то усиливался, то стихал в зависимости от ветра. Несколько легковушек и четыре больших автобуса огородили площадку для временной парковки. Выселок не имел никакого опознавательного знака, ограждения или каких-либо постоянных сооружений. И вообще имел такой вид, словно его собрали на скорую руку неделю назад, как оно и было на самом деле.

Охранялся выселок всего одним часовым, который потопывал ногами, раскуривая сигарету. Ни один настоящий солдат не совершил бы такой ошибки на посту, но здесь никто не ожидал нападения. В этом и состояла часть замысла и причина, почему Лук со своей командой преодолел почти восемьдесят километров в направлении, перпендикулярном пути продвижения Новых Сыновей. Здесь, в местности, по существу пустынной, безопасность заключалась главным образом в защите от койотов.

Лук опустил бинокль и посмотрел по сторонам. Одиннадцать распростертых на земле человек безмолвно взирали на него. Они были одеты так же, как он, в несколько слоев черной одежды и вязаные шапочки. Самой видимой их частью оставались глаза и оружие.

Миллер настаивал на выделении большего числа людей, но Лук хотел иметь компактную команду. Бомбы у Эпштейна, возможно, и закончились, однако Лук не сомневался: глаза в небе следят за каждым их движением.

– Моя группа будет выглядеть как дезертиры. Ты же знаешь, их появится немало. Одно дело выкрикивать лозунги, а другое – находиться под огнем дронов. Эпштейн не может отследить все группы.

– Не может, – ответил ему генерал Миллер. – Но этот момент критический для нашего успеха. Сможет ли десяток человек контролировать ситуацию?

– Да, – ответил Лук. – Наши мишени привыкли исполнять приказания.

Его команду трудно было назвать элитным подразделением, однако люди, проехавшие полстраны, чтобы вступить в ряды виджилантов, в своем большинстве имели крутой характер, и он выбрал таких, у кого был серьезный боевой опыт. Не важно какой, самый разный. Горецки служил в морской пехоте, а теперь подвизался телохранителем у суперзвезд хип-хопа, Деккер обеспечивал безопасность в мотоциклетном клубе в Сан-Диего, Рейнольдс возглавлял полицейскую команду быстрого реагирования в Теннесси.

– Я сниму часового снаружи, – прошептал Лук отряду. – Вероятно, есть еще пара часовых внутри в спальнях. Рейнольдс, это работа твоей команды. Сделай все тихо. Горецки, возьми своих ребят и зачисти периметр. Персонал должен находиться в жилых прицепах. Мы с Деккером пойдем от двери к двери.

Командиры отделений показали ему большой палец. Лук начал подниматься, но остановился.

– Прежде чем действовать, убедитесь, кто перед вами. Дети не должны пострадать.

Все одиннадцать человек кивнули ему. Он в последний раз глянул в бинокль – часовой по-прежнему стоял, прислонившись к капоту машины, – и отдал его Горецки.

Пригнувшись, Лук пошел к парковке. Движение после получаса лежания на холодной земле воспринималось как благо. Чувства прояснились, как и всегда на операции, – обострилось восприятие, зрение. Сколько раз он делал что-то подобное? Несколько десятков? Сотен? Он потерял счет странам, в которых сражался. За годы службы случались и такие времена, когда он ощущал себя живым только на операции.

По крайней мере, так было, пока у него не появились сыновья.

Шум генератора заглушил бы любые звуки, какие Лук мог произвести, но он все равно шагал осторожно. Подойдя к ближайшему автобусу, лег на живот, заглянул под днище. Увидел только ноги часового сзади. Прикинул – не обойти ли ему автобус, но потом выбрал самый неожиданный путь – пополз по-пластунски под машиной. С каждым его осторожным движением он видел все большую часть тела часового. Судя по числу бычков вокруг, тот стоял тут уже довольно долго. Ночное дежурство было самым утомительным, и часовой легко забывал о главном.

Лук поднялся в темноте, словно призрак. Пистолет он не стал вынимать из кобуры – вытащил шнурок из кармана, по четыре раза накрутил его на каждую руку в перчатке. Один шаг, два, три, наконец он оказался прямо за часовым, настолько близко, что ощутил едкий запах табака, услышал хриплое дыхание. Лук дождался, когда тот затянется в последний раз и выдохнет, после чего скрестил руки, чтобы получилась петля, набросил ее на шею часового и сильно дернул назад и в стороны, делая одновременно подсечку.

Менее чем через секунду вся масса часового и вся сила Лука сосредоточились в тонком шнуре, пережавшем горло, трахею и сонную артерию. Часовой вскинул руки к шее, безуспешно пытаясь разорвать шнур, его ноги судорожно замолотили по земле. Через три секунды силы покинули его, через восемь он вообще перестал двигаться. Лук отсчитал еще двадцать секунд, размотал шнур и нанес контрольный удар ножом.