Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева

ранний час, кабинет майора был хорошо вытоплен и опрятен, чего нельзя было сказать о нем самом: заспанный и помятый майор Ключиков сидел за столом и брезгливо и осторожно потягивал из стакана чай. Пухлое и бледное лицо его было похоже на поднявшееся и прущее вон из кастрюли тесто.

Капитан Васин уже месяц как не употреблял ничего, кроме пива, пережил обычную после запоя тоску стойко, без единого срыва, и теперь, чувствуя себя подтянутым и бодрым, с некоторым злорадством глядел на страдающего хозяина.

– Доигрались, – мрачно сказал майор, кивая почему-то на совсем еще темное окно, в котором, как размазанный желток, плавало отражение лампочки, – Крысанова сейчас приходила.

Людка Крысанова, небольшая круглолицая девка, удачно совмещала дежурства в доме для приезжих с другим нехитрым занятием; все у нее было просто, платно и без чинов, и все страждущие – и гарнизонные солдатики, и менты – находили у нее необходимое иногда человеку утешение.

Лицо майора выражало уныние и обреченность.

«Сифилис в гарнизоне», – в ужасе подумал Васин, пытаясь вспомнить, когда он сам в последний раз навещал Людку.

– Доигрались, – повторил Ключиков и громко икнул.

– Ну Крысанова, и что? – неестественно бодро сказал капитан. «…Кажется, дней пять назад, не позже». – Опять солдаты ее не поделили? Драка, что ли?

– Драка? – безнадежно переспросил хозяин. – Драку ты, м…к, раньше устроил. А сегодня вот к Рылевскому баба приехала.

…Неприятно, конечно, но все же не сифилис…

– Не знаешь, кстати, затылок-то хоть у него зарос?.. – тихо продолжал майор.

– Швы еще перед Новым годом сняли, – отрапортовал Васин. – Ну и что – баба?.. Надо было бы, он и без бабы все передал бы. А так – месяц, считай, прошел, и ничего, тихо. Трое суток[38] ей подмахну, нае…ся по уши, и все дела, – говорил Виктор Иванович, давая себе зарок навеки завязать с продажной любовью.

– Сутки, – задумчиво повторил Ключиков, – хренутки. Не жена ведь приехала, другая какая-то. Залежина, как ее?

– Полежаева, что ли? – поправил Виктор Иванович. – Так это вообще ерунда: не жена, не родственница, по закону права на свиданку не имеет. До обеда протянем, передачу примем – и всё, свободна.

– Общак[39], может, дать, – мучился майор.

– Можно, хуже не будет, – беспечно согласился Васин. – Подумаем.

– Хуже вообще уже не будет, – застонал Ключиков. – И все из-за тебя, м….о. И связи опять нет, мать. – Он поднял и от души хлопнул на рычаг трубку бесполезного телефона. – Ну застрелись, нет. А теперь сам подумай, какие дела, – продолжал он, последним отчаянным усилием взяв себя в руки. – Кочан у него пробит сам знаешь как. Раз. Залежаеву эту принесла е…ая какая-то сила. Два. Она, говорят, на дороге тут чуть не замерзла. Теперь этот дом гребёный возьми: внутри, Людка сказала, градусов пять, не больше. А мы еще и свиданки ей не дадим. Ты вот знаешь, кто она такая? И я не знаю. А вдруг она до Москвы доедет и пойдет в ЦРУ жопу свою обмороженную показывать? А заодно доложит, как тут бабы свиданок ждут. В общем, ты все понял, а я домой лечиться пойду.

На протяжении этой речи лицо майора постепенно приобретало жуткий синевато-красный оттенок; губы его прыгали и кривились; он стал удивительно похож на взволнованного трясущегося индюка.

– Иди, – сказал Виктор Иванович, – полечись правда. Я уж разберусь, ничего.

– Разбирайся, а потом я с тобой разберусь, как оклемаюсь, – собравшись с силами, крикнул майор.

Виктор Иванович вернулся к себе в кабинет и вызвал Крысанову.

Дом для приехавших на свидание в поселке Четвертинка открыли недавно, минувшим летом, и как всякое нововведение он доставлял много хлопот и неприятностей.

Проклятые бабы, со всех сторон, как мухи к навозу, слетавшиеся в Четвертинку, прежде размещались попросту, по домам, что приносило известный доход местному населению. Население это, поголовно связанное с зоной, за разумную плату перетаскивало за проволоку все, что просили, и никому не приходило в голову бороться с этим заурядным и повсеместно распространенным в отечестве явлением.

Весной привезли несколько узбеков, летом к ним приезжали бабы с выводками детей, а вслед за ними наскочила надзорная проверка; из зоны выгребли невероятное количество травы, кого-то уволили, прочим запретили принимать приезжих, а в кривой замшелой избе ровно напротив вахты велено было устроить что-то вроде гостиницы.

По теплой погоде нововведение казалось не более чем глупым и бесполезным. В ноябре начались морозы; тогда в старую печь поставили котел и провели трубы. Все это выходило из строя каждую неделю, и приезжие бабы мерзли и плакали, вспоминая прежние ментовские квартиры.

Сержант МВД Крысанова вошла в рорский кабинет в шинели и валенках и сразу же обняла круглую угловую печь.

– Неужто за ночь и согреть некому было, а, Люд? – игриво спросил капитан. – Ну что там у вас?

– Согреть, – повторила дежурная, расстегивая шинель. – Да там пальто не снимешь. – И она снова прильнула к печи, обхватив ее полами шинели с обеих сторон. – Котел к матери полетел, с вечера еще.

– Ну чайком погрею, – предложил РОР.

– Контролерша ее привела, – без предисловий начала Людка, грея руки о стакан. – Часов шесть было, с ночной шли. А еще раньше с серовского другая заявилась.

– Тоже к Рылевскому? – в ужасе перебил Виктор Иванович.

– Нет, почему к Рылевскому? – удивилась ментовка. – К другому, всех не упомнишь. Эта не в первый раз, знала, что тащить в подъем надо. Зато, пока дошла, серьгу к уху приморозила. Представляешь, баба вбегает, от боли воет, ухо вдвое на глазах раздувается, красное – серьга мясо рвет. Вытащили, значит, кое-как сережку, ухо, правда, здорово разодрали. Только прилегла, расконвойный какой-то прется, рюкзаком грохнул – чуть пол в коридоре не проломил. Контролерша девку заводит, ну, ту, что к Рылевскому, говорит, ноги, мол, снегом три и морду, скорее. Девка благодарит, улыбается, а с губ кровища во все стороны; свитер мне новый испортила.

– Как испортила, – не понял Васин, – сблевала, что ль?

Людка распахнула шинель; вместо форменного кителя на ней был светлый в обтяжку свитер с россыпью едва различимых буроватых пятен.

– Видал? – спросила она, выпячивая и без того весьма значительную грудь.

У капитана сладко заныло в сердце, в животе, в паху.

– Видал, видал, – отмахнулся он, – ты мне дело говори.

– Ну, я и говорю, – обиделась Людка. – Здорово она поморозилась, ноги еле оттерла. Я, как узнала, что к политику, три одеяла ей дала и на комнату – обогреватель и чайник. Бабы обрадовались, стали окно одеялом затыкивать, и им с политика навар пошел.

Ф. Э. Дзержинский, подельник капитана, внимал беседе задумчиво и снисходительно.

– А чего это у тебя там бабы по ночам не спят, чифирят, что ль?

– Я ж говорю, – озверела