Луна доктора Фауста - Франсиско Луке

Лопе де Монтальво понуро тащился на коне по улицам города. Попадавшиеся навстречу солдаты и моряки приветствовали его, а он отвечал им неразборчивым ворчанием или не отвечал вовсе. По общему мнению, скорое продвижение по службе не пошло ему на пользу: он сделался нестерпимо надменен, чересчур властен и недоступен.

"Правильно ли я поступил, что пошел в военную службу? - размышлял Лопе.- Конечно, битвы и сражения так же сладостны, как ночь любви или веселый пир. Да это и есть самый настоящий пир, пир в честь Марса. Что сравнится с тем чувством, когда ты, уставив копье, вытянувшись в седле, летишь на врага, врезаешься в его ряды, разишь направо и налево; когда ты предаешь огню его города, грабишь его сокровища, насилуешь его женщин! Как сладостно вонзить клинок в трепещущую плоть врага и сказать себе: "Он умер, а я жив!" Как сладостно жить, разминувшись со смертью! Война похожа на красивую женщину, а битва - на обладание ею. Какое зрелище являют взору выстроенные перед боем всадники в сверкающих доспехах и пернатых шлемах и развевающиеся в воздухе значки и знамена! Кони переступают с ноги на ногу, постукивают копытами, точно цыгане каблуками".

- Да-да! - воскликнул он, припомнив, как танцуют на дощатом помосте цыгане.- Сначала они пристукивают каблуками еле слышно - и впрямь точно лошади у коновязи, терпеливо ожидающие седоков. Но вот они одушевляются, и каблуки их грохочут часто, как будто целый эскадрон тронулся с места; вот он идет шагом - это короткая, размеренная дробь, потом перешел на рысь и вот, наконец, мчится галопом, наводя ужас на врага. Я люблю сражения! Люблю запах пороха, грохот и рев пушек, ослепительное зарево пожаров, стоны женщин - сладкой добычи победителей! Но ведь сражения происходят не каждый день: большую часть времени солдат живет в тишине и покое и томится, как на проповеди. Ах, это ожидание бесит меня, изводит, губит! Да и будут ли в этой Америке сражения? Говорят, тамошние мужчины хрупки и слабы, а ростом с десятилетнего ребенка. Один верховой кастилец справится с целой сотней таких. Если это так, то незачем и отправляться в Новый Свет - что за удовольствие убивать, не рискуя быть убитым?! Наслаждение - пронзать врагов копьем, ожидая, что и тебя вот-вот продырявят насквозь; наслаждение рубить головы, молясь богу, чтобы не слетела с плеч и твоя собственная. Да и тамошние чудеса в решете мало меня занимают. В Индиях нет врагов, но зато золота в избытке. Нет, отец был прав, когда повторял: "Война - это занятие для мужчин, а не для старцев". Через пять лет мне будет уже тридцать четыре года... Погоди-ка,- перебил он себя,- что это за парень прошел мимо, поглядел на меня, но не поклонился? Вроде бы я его знаю... Но откуда?.. У меня скверная память на лица. Едва запоминаю тех, кто у меня под началом... Но на этом наш мундир. А лицо девичье... Может, он брат одной из тех, кто грел мне постель?

"Франсина! - осенило его.- Но что эта потаскушка здесь делает и для чего переоделась мужчиной? Зачем она остригла волосы?"

Он резко натянул поводья, развернул коня и поскакал назад, шепча: "Я разыщу этого оборотня, где бы он ни прятался!"

Но искать не пришлось: на первом же углу в окружении четырех других парней Лопе нашел того, за кем гнался.

- Скажи-ка мне, толстяк,- спросил он повстречавшегося ему Гольденфингена,- что это за белобрысый юнец, который потешает своих приятелей?

- Вон тот? Это мой земляк. Зовут его Франц Вейгер.

- Ты уверен, что земляк, а не землячка? Уж больно он смахивает на женщину.

Гольденфинген расхохотался:

- Да, он не вас первого сбивает с толку. И обличье у него, и повадка все как у бабы. Однако же он мужчина. Я самолично, дабы пресечь сплетни, велел ему прилюдно разоблачиться.

- Значит, мужчина? Ну хорошо!..- в ярости вскричал Лопе.

- Да что стряслось?

- А то, что этот твой земляк - низкий распутник! Педераст!

- Такая слава ходила о нем и в наших краях, но я-то думал, на него наговаривают по злобе.

- Клянусь тебе, он педераст!

- Да откуда ж вы знаете? - наморщил лоб Гольденфинген.

- Прикинувшись женщиной, он обманул одного моего знакомого...

Улыбка вмиг сбежала с лица моряка.

- Вот это дело другое. Раньше до меня доходили какие-то слухи, но теперь вижу, они не с ветру взяты. Надо выгнать его вон... Ай-ай-ай,захихикал он в кулак,- представляю, какую рожу скорчит дон Хорхе Спира, когда проведает об этом деле. Он-то взял его в пажи и так привязался к нему, что позволяет ночевать в своей каюте...

- Поклянись мне, что не упомянешь даже моего имени.

- Будьте покойны. Я умею держать язык за зубами. Но услуга за услугу: и вы не проговоритесь...

- Неужто капитан-генерал?..

- Да нет же, клянусь богом! - засмеялся моряк.- Я лишь имел в виду, что никто не знает наверное, как обернется это некрасивое дело. Надо держать ухо востро. Господь сурово карает за такой грех, насылает несчастья и беды, а потому опасно выходить в море с извращенным распутником на борту. Я уверен, в нем - корень всех зол.

В ночь на восьмое декабря был назначен выход в море. Хорхе Спира велел глашатаям объявить, что с проклятием, тяготеющим над экспедицией, покончено и что в тот миг, когда корабли снимутся с якоря, злые чары будут развеяны.

Филипп, всецело полагаясь на мудрость столь осведомленного в вопросах демонологии человека, каковым, по его мнению, был Хорхе Спира, задолго до заката поднялся на борт своего корабля, чтобы приготовить его к отплытию. Когда солнце зашло, он увидел, что с бушприта адмиральской каравеллы в море спускают железную клетку, в каких держат до суда взбунтовавшихся матросов. В клетке и на этот раз кто-то был.

- Это негр! - воскликнул Филипп.- Что же натворил Доминго Итальяно, такой усердный и услужливый человек, чем заслужил он такую кару? Неужели это из-за того пса, смытого в море во время бури? Наказание несоразмерно вине. Это паж Спиры донес ему! Проклятый соглядатай! Но ведь Доминго - мой подчиненный, как можно было даже не уведомить капитана?.. Клетку обкладывают новыми и новыми вязанками соломы: значит, бедняге предстоит долго просидеть там... Осенние ночи студены...

Клетка уже касалась поверхности воды. Когда корабль двинется, волны будут захлестывать ее. Жестокая кара за такую малость!

В десять часов на небосклон выплыла красноватая луна.

- Луна доктора Фауста! - с тревожным предчувствием пробормотал Филипп.

На море был штиль. Ярко горели бесчисленные огни в порту. На пирсе собралась толпа, и люди прибывали с каждой минутой. Запели трубы, ударили барабаны. Палубы вмиг заполнились матросами. С адмиральской каравеллы спустили шлюпку, в которую спрыгнули четверо с зажженными факелами. Кто-то подошел к Гуттену. Он обернулся и увидел Доминго Итальяно.

- Как, ты здесь? - растерянно спросил Филипп.- А я думал, это тебя посадили в клетку. Вижу - чернокожий...

Доминго расхохотался:

- Тот, кто сидит там, такой же белый, как вы. Просто его вымазали смолой. Сейчас его сожгут живьем. За мужеложство...

В этот миг над клеткой взметнулось пламя. Из огня долетел отчаянный вопль Франца Вейгера.

Распустив паруса, каравеллы торжественно и величаво двинулись в открытое море. Заживо сгорая в железной клетке, паренек из Швабии освещал им путь в Новый Свет.

II

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Новый Свет

10. ПЛАВАНИЕ

Восьмой день скользили каравеллы по безбрежному океанскому простору, держа курс на юг.

Филипп стоял на корме и вглядывался в это синее пространство, уходящее за четко очерченную линию горизонта. Неподалеку сидели, собравшись в кружок, Веласко, Себальос, Перес де ла Муэла и Франсиско Мурсия де Рондон. Было полное безветрие, но корабль вдруг сильно продвинулся вперед. Франсиско Веласко прищурил глаз:

- Что бы там ни говорили опытные мореплаватели, а посмотришь на это, так и кажется, что тебя несет в какую-то пропасть, а на дне ее тебя поджидает, разинувши пасть, морской змей.

- Молчи, осел! - ответил Себальос, не отрываясь от своего занятия: он завязывал на шкерте морские узлы.

- Осел-то не я, а та тварь, что обрюхатила твою мамашу! - неожиданно вспылил Веласко, проворно вскочив.

- Веласко! - обернувшись к ним, строго прикрикнул Филипп.- Придержи-ка язык. Нечего устраивать бабьи свары!

- А что я? Вы вот ему скажите...

- Довольно! - рассердившись, оборвал его Филипп.

- Поглядите-ка, как он тоскует - точь-в-точь прекрасная дама, покинутая своим кавалером! - насмешливо воскликнул Перес де ла Муэла, указывая на вторую каравеллу, шедшую совсем близко от "Швабии": у борта, печально уставившись в море, стоял Лопе де Монтальво. Ему было от чего грустить: вскоре после того, как Спира назначил его капитаном, он отменил собственный приказ, и место Лопе занял какой-то немец.

- Эй, капитан! Капитан Лопе! - загорланил Себальос. Монтальво гневно вскинул голову.

- Как поживаете, о бесстрашный мореход? Отдают ли вам почести, полагающиеся капитану? - продолжал издеваться Веласко под дружный смех своих товарищей.