Возмездие теленгера - Михаил Белозеров

– Не уведут. Некому здесь уводить, народу-то раз-два и обчелся. Бабы и дети. Мужики на «промысле». Теперь все только «промыслом» и живут. Другого заработка нет.

– Ну веди, Сусанин, – с легким сердцем сказал Костя. – Чем же ты нас удивить хочешь?

Семен загадочно хмыкнул, мол, сейчас, погоди, но особого веселья не выказывал, словно речь шла о чем-то мрачном, не допускающем веселья. Холодок дурного предчувствия пробежал у Кости по спине.

Идти пришлось совсем недолго, вначале по заросшей дороге, потом через площадь, тоже зарастающей со всех сторон травой, где от сельского магазина осталась одна косая вывеска «Промтовары», до лощины, которая спускалась к полноводной реке. Было тепло и безветренно, лето быстро брало свое. Доцветала черемуха, от зарослей елей тянуло прохладой. Трясогузки ловили бабочек и кормили выводок. Песок под ногами был чистым и ярким.

В густых зарослях веха и болиголова, которые казались больше обычного и к тому же были ядовито-зелеными, Костя увидели нечто странное. Что за ерунда… – удивился он. Странные бугры. Чебот ткнулся ему в спину и тоже замер с открытым ртом. Телепень, который шел последним, тянул шею, как рассерженный гусак:

– Чего там?.. Чего там?.. Дайте мне посмотреть! Ну дайте!..

Хотел Костя сказать, что сам не понял, а потом у него глаза на лоб полезли, потому что он увидел черепа с черными глазницами – много черепов в касках и без них, улыбающихся и мрачно свернутых набок, так много, что они тянулись ровными рядами вдоль лощины до самой реки, а до реки той было не меньше полутора километров.

– Что это?! – воскликнул он и побежал вниз, чтобы убедиться, что глаза его врут.

Он бежал по узкой тропинке, цепляясь плечами за головки болиголова, бежал прямо по зеленовато-белым костям, и они хрустели под ногами, бежал по черепам, и они пружинили под ногами. А справа и слева, насколько хватало глаз, лежали трупы, сквозь которые проросла гигантская ядовито-зеленая трава с белыми и розовыми, огромными, как зонтик, венчиками, и на этих ядовитых цветах беззаботно жужжали пчелы. Нет, оторопело думал он, так не бывает. Это ж сколько народу! Тысячи, а может, даже и миллион! В его представлении, это было очень много, так много, что невозможно было сосчитать, да и считать казалось кощунством. Запыхавшись, его догнали остальные. У реки трупов было даже больше, насколько хватало глаз – под елями, в глубине леса – все эти странные бугры, занесенные песком, большие и маленькие, переплетенные растениями и накрытые многолетней листвой и ветками деревьев.

– Святые угодники… – произнес Чебот, и лицо у него из недоуменного сделалось испуганно-глупым.

Должно быть, он не находил связи явлениям, а приписывал им мистическое объяснение.

– Армия лежит… – философски и очень мрачным тоном заметил Семен.

Он один остался спокоен. Даже Чебот разволновался и сдернул с головы кепку. Телепень щелкал зубами, как аист клювом. Грудь у него от волнения ходила ходуном. На глаза навернулись слезы.

– Скорее всего… – уточнил Костя, озираясь по сторонам, – дивизия…

– Дивизия! – воскликнул Телепень. – Мать моя женщина! А это много?..

– Не знаю, – пожал плечами Костя. – Наверное, много. Ты же видишь.

– Да, – согласился Телепень, – народу побольше, чем в нашей деревне. Слышь…

– Чего?

– Научишь меня своей грамоте? Я тоже хочу во всем разбираться. Я тоже хочу знать, что такое дивизия, а что такое полк.

– Научу, – пообещал Костя.

– Я тоже хочу, – буркнул Чебот, стесняясь того, что обращается к своему недавнему врагу, тем самым признавая его главенство.

– Говорят, – сказал Семен, – что дальше на юг таких кладбищ миллионы.

– Кто же их смог так быстро убить? – поеживаясь, спросил Телепень и еще раз оглянулся на мрачный лес, словно он знал ответ.

– Если бы я ведал… – признался Семен.

– Кто-кто? – сказал Костя. – Наверное, кайманы. Больше некому.

– Нет, – возразил Семен. – Кайманы хоть и опасны, но не так умны и могучи.

– А кто могуч? – спросил Костя с тайной надеждой побыстрее разобраться в этом мире.

– Я не знаю. Но народу здесь побито немерено. Говорят, полстраны вот так убили. А может, и больше.

– Даже оружие не забрали, – сказал, заикаясь, Телепень, но за ржавым «калашом», который торчал из-под листвы, не полез – то ли побоялся, то ли побрезговал, то ли потому, что этот «калаш» все еще сжимала чья-то рука.

– А кто будет забирать? Деревня тоже повымирала, пять домов осталось, – сказал Семен. – Здесь их по окрестным лесам знаешь сколько лежит? Все, что можно, уже растащили. Остальное без надобности. «Время-марь», однако. – И вздохнул тяжело, как на поминках.

Гулять им расхотелось, и до самого состава они плелись молча. Залезли в кабину, и Телепень высказался, усаживаясь прямо на уголь:

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

Костя взялся было за дневник старшего лейтенанта Брагина, но перед глазами все еще стояли кости погибших, и он подумал, что после таких катастроф цивилизации не возрождаются, что от былого могущества страны, о которой все вспоминали, как о сказке, ничего не осталось и что они, должно быть, являются свидетелями гибели человечества и только чудо может возродить этот мир.

* * *

Дядя Илья явился довольный и веселый. От него пахло самогоном и селедкой.

– Ну что, пацаны, едем дальше? – спросил он. – А чего такие грустные?

– Я их водил к мертвякам, – объяснил Семен.

– А-а-а… – отозвался дядя Илья, поднимая пары. – Тогда понятно. Эпидемия здесь случилась, ребята. Чахомоткой называется. Спасения от нее нет. Из-за этой болезни все наши беды. Говорят, что американцы во всем виноваты, что они ее в своей Америке и сотворили. – Он крикнул сыну: – Подкидывай! – И распахнул топку.

Семен с разворота кинул в нее лопату угля. Оттуда ударило жаром. Дядя Илья закрыл топку. Семен набрал грабарку угля, и снова дядя Илья на секунду распахнул топку, и снова оттуда ударило жаром, как из преисподней.

– А зачем эпидемия? – удивился Костя.

В голове у него не укладывалось: жили бы себе мирно дальше и жили. Зачем какие-то чахомотки разводить?

– Так… На всякий случай – отозвался дядя Илья, поглядывая на манометр, – чтобы нам жизнь малиной не казалась.

– Это как если бы у нас поссорились два соседа и один второму в огород соли накидал? – спросил Костя.

Дядя Илья не ответил, ответ был очевиден.

– Америка – это где? – спросил Чебот и покраснел, совсем как Дрюндель, потому что ему вдруг стыдно стало, что он такой темный.

– На другой стороне земного шара, – пояснил Костя, прежде чем дядя Илья открыл рот.

– Тю-у-у… – с презрением произнес Телепень. – А бают, что Земля плоская.

Семен засмеялся, но так, что Телепень совсем ничего не понял, а Чебот покраснел еще больше и стал походить на спелое яблоко. Он сообразил, что Телепень опозорился с головы до ног.

– Круглая, круглая, – подтвердил дядя Илья и посмотрел на них с удивлением: – У вас что, школы нет?

– Нет, – безмерно стыдясь, признался Чебот.

Раньше он на такие мелочи не обратил бы внимания. Подумаешь, нет в деревне школы, ну и что? Кого это волнует? Атамана Рябого точно не колышет, а других жителей Теленгеша и подавно, главное, чтобы живот был набит да зимой выжить.

– У нас школы тоже нет, – сказал дядя Илья. – Но я знаю, что Земля круглая.

Он повернул регулятор давления. Паровоз окутался паром и дымом, паровая машина провернула колеса, и состав тихонько двинулся вперед на малом клапане. Дядя Илья открыл следующий клапан, и паровоз стал набирать скорость. Косте сделалось немного жутко.

– Какая же круглая, если везде ровно? – усомнился Телепень, выглядывая для проверки в мутное окно, за которым мелькали сосны и ели.

– Это потому, что она очень большая.

Телепень недоверчиво покосился на дядю Илью, но ничего не сказал, хотя по лицу было видно, что он не поверил. Он долго и сосредоточенно молчал, а когда они собрались уходить в свое купе, выдал:

– Как же она круглая? Если здесь плоская, значит, плоская и там, и там, и там. А море?.. – Телепня осенило. – Оно же выльется!

– Насчет этого ничего не знаю, – сказал дядя Илья, – но то, что круглая, это научно доказанный факт.

До вагона Телепень добирался молча, потрясенный открывшейся ему истиной. Лицо его выражало всю гамму будоражащих его чувств, оно становилось то недоуменным, то, наоборот, просветленным, как у его отца, когда тот бывал трезвым. Телепня снова одолевали сомнения, глубокие морщины появлялись у него меж бровей. Чебот, напротив, принял сведения о Земле как очевидный факт и не сомневался ни секунды. Сказал старший, что Земля круглая, значит, круглая, о чем здесь спорить? Да и какая, собственно, разница? От этого факта не жарко и не холодно.

До самого Петрозаводска ничего примечательного больше не произошло. Правда, Телепень чаще обычного смотрел в окно, а когда за ним мелькало море с белыми облаками, то вообще приникал к стеклу и пялился во все глаза, стараясь уловить момент, когда море исчезнет. Но море, естественно, не исчезало, и Телепень, устав, прикорнул у стенки вагона и уснул. А когда проснулся и обнаружил, что море все еще на месте, высказался следующим образом: