Азиат - Александр Шмаков

Рядом с Гариповым на корточках сидел Николай Вагин, служащий губернского акцизного управления, надежный связной «Искры». Подпольщик, заслуживший полное доверие комитета. Вроде бы и работа его простая — следи за поступающей служебной почтой, отбирай из нее письма, адресованные лично ему, Вагину, и передавай их комитету. А каждый день на острие, вдруг кто-нибудь вскроет заграничное письмо — и сразу же обнаружится его участие в нелегальной переписке. Закалку прошел у Сергея Горденина, в его кружке. Там занимались Якутов и Хаустов.

Ничего не мог сказать Мишенев о долговязом, белобрысом пареньке, полулежавшем на локте рядом с Валентином Ивановичем. Жаль, что не было тут железнодорожных рабочих Мигунова и Асеева, его сослуживцев по земской управе Лихачева и Дубинина. Арестованы и отправлены в самарскую тюрьму.

Герасим сидел в центре, ближе к костру, и всех видел. Когда дымок поворачивался в его сторону — щурился, задирал русую бородку, не прерывая рассказа. Слушали его внимательно. И он радовался. Когда кончил, посмотрел на Хаустова, потом на Гарипова с Вагиным. «Пусть подумают, а потом и выступят». Герасим терпеливо ждал их разговора.

Хаустов достал вышитый кисет, подарок молодой жены, вынул рисовую бумагу. Не спеша оторвал листок, стал чинно завертывать самокрутку. Прикурил от головешки, поправил сучья в костре, передал книжечку с кисетом соседу, молчаливо протянувшему тяжелую, всю в ссадинах, руку. Степенно, как бы спрашивая себя, заговорил:

— С кем теперь идти нам, с большевиками или меньшевиками, вот вопрос? — И подумав, ответил: — С большевиками, значит, с Лениным! Сомнений быть не может.

Он привстал и добавил:

— Все, что Ленин говорил в Уфе, записано в Программе и Уставе. Это — здорово, товарищи!…

Гарипов сверкнул черными глазами.

— Ленин далеко-далеко, однако близко, вот тут, — он хлопнул себя по груди. — В сердце. Знает, что рабочему человеку надо, правильно сказывает, бороться надо…

— Верно, Мурат, — поддержал Хаустов.

— Мало-мало понимаю, — ухмыльнулся Гарипов. — Русский царь — самый страшный враг башкир…

— Всего трудового люда России, — поправил его Николай Вагин и продолжал: — Слушал я Герасима Михайловича и думал, сколько же работы у нас впереди, сколько дела! Будем дружны — победим, добьемся цели, поставленной съездом партии, Лениным…

Встала высокая, полная Бойкова. Глаза Лидии Ивановны возбужденно горели. Она оперлась рукой на суковатую палку.

— Ленин еще в «Что делать?» писал: «Дайте нам организацию революционеров — и мы перевернем Россию!». Отныне такая организация есть — Российская социал-демократическая рабочая партия. Это большая политическая победа!

Лидия Ивановна говорила увлеченно, легко. И невольно заставила всех сосредоточиться на главном. Учительница по профессии, она владела даром слова. Герасим завидовал ее умению доносить мысли, быть убедительной.

— Большевики и меньшевики — это два различных политических течения и направления. Разрыв между ними полный и надежд на примирение нет. Отныне только два пути. И мы пойдем с Лениным, с большевиками. Как думаете, товарищи?

Сосед Хаустова, долговязый паренек с простоватым, густо заросшим лицом, возвращая кисет, отозвался:

— Грамотным лучше знать. Нам важно — от миру не отставать. Куда все, туда и мы.

Герасим наклонился к Хаустову:

— Откуда он?

— Земляк, тоже рязанский. Раскрестьянившийся, недавно приехал. Помог ему устроиться в мастерские. Еще спотыкливый парень.

— С мужицкой хитринкой.

Валентин Иванович согласно кивнул и обратился ко всем:

— Вроде по-ученому сказывала Лидия Ивановна, но до сердца дошло. Все так! Однако если рассудить по нашему понятию, то меньшевикам многого не нужно, с них хватит и поменьше… Большевики же за наше облегчение, за землю, за свободу.

— А меньшевики? — поднял голову долговязый паренек.

— На слова горазды. На деле — будет или нет, эт-то еще бабушка надвое сказала. — Хаустов взглянул на своего земляка и совсем по-свойски закончил: — Так что дорога у нас с тобой, Николай, одна — с большевиками. Эт-та дорога победительная!

— Правильно, очень правильно! — поддержала Бойкова. — Теперь надо быть еще дружнее и сплоченнее, как верно подметил Николай Вагин. В согласном стаде, говорят в народе, и волк не страшен. Чтобы лучше распознавать врагов и бороться с ними, надо заниматься в кружках.

— Судом да тюрьмой кружки оборачиваются.

— Неподобное толкуешь, Николаха, — остановил его Хаустов.

Мишенев перехватил горькую усмешку паренька и гневно заговорил:

— Всех не пересадят, надорвутся. Выходит, лучше спину гнуть перед каждой золотой пуговицей? Нет! Златоустовцы показали, как надо бороться за рабочие права. Они шли на штыки и под пули, требуя своего. А разве у нас отнято это право? Ответим стачками и забастовками, покажем свою организованность и силу! Теперь у нас есть своя рабочая партия — партия большевиков…

— Верно, Герасим Михайлович, верно! — подхватил Вагин, воодушевленный его словами. — Рабочий народ теперь легко может загореться, уже все тлеет снизу. Нужна только искра, и будет пожар. Хорошо сказано, что из искры возгорится пламя! Рабочие сейчас словно керосином облитые. Раньше каждая стачка была событием, а теперь одна стачка ничего, теперь нужно свободы добиваться, грудью брать ее…

Не утерпел Гарипов, тоже зажегся:

— Деревня голову вверх подняла. Сказывают, беднота лес у казны рубит, покосы у баев отбирает…

— Так и должно быть, Мурат. Теперь просто учить надо, как в бой идти, как в бою воевать… Это все плоды нашей «Искры»…

Герасим Михайлович обрадованно продолжал:

— Для меньшевиков рабочие — это стихия, но они теперь стали политической силой, сознают себя классом, нащупывают и классовые формы организации, ищут партийные комитеты, ибо они нужны им позарез как руководящие центры. Только поэтому нам тоже нужны свои типографии, свои печатные рупоры, чтоб быстрее доносить до рабочего класса правду Ленина.

Герасим Михайлович почувствовал в себе уверенность. Когда шел сюда, волновался, обдумывал и подбирал нужные слова. Писать их — не писал, а старался запомнить. Теперь они звучали в нем самом.

— Какой он, Ленин-то? — спросил Гарипов и подвинулся к Мишеневу.

— Когда я слушал Владимира Ильича, думал: он, как все мы, только острее переживает наши невзгоды, радуется нашим успехам…

Герасим всматривался в знакомые лица, стараясь понять, о чем думают люди в эту минуту. И видел: они разделяют его мысли и чувства.

…И вот полянка опустела. Все разбрелись по лесу. Герасим и Лидия Ивановна постояли еще у потухшего костра. Молча отошли к обрыву. Внизу неслышно несла свои воды Уфимка, отражая прибрежные заросли ивняка и ольхи. Дрожало в реке палевое облако, охваченное золотистым предвечерьем. У противоположного берега всплескивала рыба, оставляя круги. Течением несло желтке листья дуба и липы. За рекой, на пойменных лугах редкие стожки сена торопливо застилал поднимающийся туман.

От воды тянуло сыростью и илистым запахом. Герасим поежился от прохлады. Все это живо напомнило ночь у границы, далекую теперь реку Збруч. Пережитое там походило на сон. Била по слуху вот такая же сковывающая тишина, и еще неприятное завыванье совы, резкий свист ее крыльев. У омута Уфимки бешено крутило листья, на Збруче течением несло его самого. Герасиму стало не но себе, и он зажмурил глаза.

Лидия Ивановна стояла сосредоточенная. Взгляд ее тоже невольно задержался на кругах, оставшихся на воде после всплеска рыб. Она думала: «То, что сейчас рассказывал Мишенев о съезде, от этой полянки, как круги на воде, должно разойтись среди рабочих. Те, кто слушал Герасима, обязательно слова его понесут своим друзьям, родным, товарищам по работе. И правда станет достоянием масс. Мишенев должен теперь же выехать из Уфы на заводы. Нельзя терять времени — главного выигрыша в работе. Нас немного. Но мы должны и будем бороться. За нами — правда. Организоваться, как можно крепче и теснее организоваться — вот что нужно! В этом наша сила!»

Стояла удивительная тишина. Казалось, что слышно, как наплывает туман из-за реки. Но это была обманчивая тишина. Такой не бывает в природе и обществе. Всегда подспудно бьют родники, продолжаются неумолимые процессы движения.

Лидия Ивановна встрепенулась и посмотрела на Мишенева, все еще стоявшего в глубокой задумчивости.

«Ему только двадцать шесть лет, а сколько увидел и пережил, — с грустью подумала Бойкова. — Да, быстро молодые становятся борцами».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Утром следующего дня Герасим выехал на заводы горного округа. Путь лежал сначала в Миньяр, потом в Усть-Катав, а оттуда — в Сатку. В Миньяре до этого Герасим не бывал. Здесь работала сильная социал-демократическая группа, тесно связанная с Симом и Усть-Катавом. Отсюда, собственно, разветвлялись пути, по которым на уральские заводы проникала партийная литература, распространялась «Искра».