Терновая крепость - Иштван Фекете

Они улетели, потому что густой дым, клубившийся над углями костра, окутал шалаш. Сырые ветки не вспыхивали ярким огнем, а извергали дым, который заволок лужайку; ночь стояла безветренная, и в неподвижном воздухе даже малюсенькие пушинки вертикально опускались на землю.

Луну сопровождало несколько облаков, зачарованных ее красотой; они, как видно, прекрасно себя чувствовали на головокружительной высоте. Воздух над землей посвежел. Реке снился туман, камыш дышал холодной мглой, и горьковато-сладкий чистый аромат растений вытеснял разлагающиеся дневные испарения.

Плотовщик прямо пил свежий воздух, делая глубокие вдохи, и совершенно не думал, что такие глубокие вдохи хороши не только для легких, органа, обновляющего кровь, но что они выжигают из крови шлаки, которые выработали в желудке нашего Плотовщика, главным образом, вкусные лещи.

Нет, Дюла не думал сейчас ни о чем, потому что все его существо наслаждалось глубоким, освежающим сном.

Но перед рассветом он сдвинулся на край своего ложа и даже попробовал легкомысленно потянуться. Натруженные мышцы его тела сразу запротестовали, и он чуть не проснулся. Но все это не доходило до его сознания.

Луна уже скользила по западной части небосвода, и поэтому Серка под конец ночи, перебравшись к костру перед шалашом, крепко спал.

Ночной туман густо окутал мелколесье, но над его белыми полотнищами покачивался в серой монашеской рясе тихий слуга пробуждения — предрассветный сумрак.

«Ка-а-ар… Ка-а-ар…» — трубным голосом прокричала с ольхи ворона.

Но откуда знать, что означало «кар»? Может быть, что возле погасшего костра не осталось ничего съедобного и нечего там сторожить Серке?

Нет, серую ворону могла понять лишь другая ворона, которая не сказала бы ничего, кроме «кар». Следовательно, над этим вопросом не стоило ломать голову.

Но тут Дюла проснулся, и даже самый близкий его друг не решился бы утверждать, что наш Плотовщик смотрит на брезжущий свет более или менее осмысленно. В первую минуту он не понял, где находится и как очутился в промозглой предрассветной мгле, когда старая ворона протрубила зарю.

И так он полежал с закрытыми глазами, пока его мысли нехотя не отправились в путь, нерешительно нащупывая концы оборвавшихся вечером нитей. Потом он снова открыл глаза и наконец вернулся в реальный мир, но не понял сначала, что происходит у него с руками, ногами, плечами, спиной и даже с отдельными их частями.

— Ой-ой!.. Доброе утро, дядя Матула!

— Еще только светает, — сказал Матула, любивший точность. — Впрочем, пусть пойдет тебе на здоровье ночной отдых. Вижу, ты едва шевелишься.

— Меня словно в ступе толкли.

— Это неплохо. А теперь за работу!

— Что?

— Размяться надо. Стоит тебе повесить нос, как все начнется сначала.

Плотовщик уныло уставился на свою ладонь и не решался даже разогнуть пальцы. На руке, растертой, поцарапанной, уколотой, ушибленной, красовались два белых волдыря.

— Мне трудно будет, дядя Матула.

— Конечно, — согласился старик. — Да только это к делу не относится. Трудно будет, ну так трудно будет. А теперь поедим чего-нибудь вкусного, такого, какого ты еще никогда не пробовал.

Туманные мысли Дюлы разбрелись по извилистым путям фантазии, и он вообразил, что Матула, уже вернувшийся с рыбной ловли, подаст ему яичницу из чибисовых яиц или что-нибудь присланное тетей Нанчи.

— Разложить костер?

— Нет. Поедим холодное.

«Тогда, значит, из припасов тети Нанчи», — решил Дюла и сел на постели.

— А ты не искупаешься? Я бы пока все приготовил.

Дюла настолько поразился, что забыл о ломоте в теле. Следует признаться, Плотовщик представлял себе жизнь на лоне природы с купанием в реке, но без принудительных омовений в ней. В особенности на заре. Все былинки гнулись в брезжущем свете под оловянными каплями росы, от реки веяло холодом. И куда же тут с ободранной кожей да в ледяную воду!

— Я не захватил плавки. И тетя Нанчи забыла мне их дать.

— Экая жалость! Только я-то думал, что купаться надо не плавкам, а тебе. Но если ты боишься воды… или робеешь лягушек…

— Да нет! Но я могу простудиться…

— Приезжал сюда один ученый человек… — Матула неторопливо помешивал угли. — Он об эту пору прыгал в воду из лодки вверх тормашками и говорил, что чувствует себя отлично, гору готов своротить. В такую рань вода совсем теплая. Но раз кряхтишь, значит, не хочешь.

Наш Плотовщик сердито теребил сапоги и желал всяких напастей закаленному ученому. Дома добросердечная мама Пири разрешала ему умываться, как кошка лапкой. А здесь — прыгай вверх тормашками!

Пошатываясь, встал он на ноги, но не осмелился даже заикнуться Матуле о своем желании сбежать.

— Утиральник возьми!

Итак, наш Дюла стоял, облачившись в красивые сапоги и кальсоны, и ребра ходили у него ходуном. Матула с нескрываемым пренебрежением оглядел его тощую долговязую фигуру.

— Н-да, весы бы ты не сломал, это уж верно. Зато после купанья есть здорово хочется. Когда ты вернешься, завтрак у меня будет готов. Не торопись.

«Рассказать бы, так весь класс заржал бы! — возмущался он про себя. — Мама всплеснула бы руками, мама Пири хлопнулась в обморок, отец стукнул кулаком по столу».

И он представил себя в школьном дворе на перемене в окружении друзей.

«.. Ну, а чуть свет я бегал на реку, прыгал с лодки вниз головой, минут пять плавал и мог потом своротить гору».

Эта мысль показалась Плотовщику настолько соблазнительной, что он остановился, чтобы посмаковать ее, и ему даже почудилось, будто на него уставились большие бараньи глаза Дубовански. Но Дюла забыл о существовании комаров.

— Ууу-х, черти! — И он побрел дальше, покидая своих замечательных друзей вместе с комарами, которые, однако, ликуя, устремились вслед за утренним лакомством.

Да, у Дюлы мелькнула мысль, что Матуле из шалаша не видно, что происходит на берегу, но старик только посмеялся бы над таким ребячеством. Он ведь знал о существовании комаров, знал, что потревоженные в ракитнике певцы нападут на мальчика, если тот сразу не влезет в воду, — все это он знал прекрасно.

Плотовщик поспешно сбросил сапоги, снял единственную часть одежды, прикрывавшую его тело, и не прыгнул вниз головой, а с легким отвращением плюхнулся в воду.

—.. Плють! — сказала река и сомкнула свои волны над головой безрассудного пловца.

«Какой я осел! — Дюла выплыл на вспененную поверхность. — старик же говорил, что тут сразу глубоко». И поплыл к другому берегу.

Но вода действительно оказалась теплой, и Плотовщик с удовольствием ощущал бархатные объятия реки. Он немного проплыл вниз по течению, немного вверх, потом, забравшись в лодку, тщательно вытерся и решил, что если не гору свернуть, то что-нибудь сделать все-таки надо. И он пробежался до шалаша, хлопая полотенцем по облеплявшим его комарам.

— Ну, как купанье? — спросил старик.

— Дядя Матула, что будет на завтрак?

— Студень. Остатки ухи в котелке за ночь застыли, как студень. И еще жареный хлеб… — Матула сделал широкий жест, означавший примерно, что ни в одной поваренной книге вкуснее лакомства не найти.

Жареный хлеб слегка попахивал дымком, но уж рыба была восхитительна, а студень так и таял на горячем хлебе. Они ели молча.

— Есть еще, дядя Матула?

Матуле пришлась по душе скрытая похвала мальчика.

— Ну, а я что говорил?

— Дядя Матула, так вкусно — язык проглотишь. Тете Нанчи и маме Пири далеко до вас!

— Все останется между нами! — Старик поднял свой корявый палец в знак того, что он не хочет разглашать тайны своего поварского искусства.

— Можно еще?

— Раз есть…

— А живот у меня не заболит?

От свежей рыбы живот еще ни у кого не болел.

— Дюла ел, пил и не замечал, что деревья уже отбрасывают не такие длинные тени, потому что вдали над камышами в ярком сиянии встает солнце.

Матула приготовил рюкзак.

— Двуглазку повесь на шею, комариную мазь сунь в карман. Мы пойдем в камыши, чуток оглядимся. Пса я не буду привязывать, он уже прекрасно усвоил, что разгуливать ему не положено. Здесь оставайся! — прикрикнул он на насторожившуюся собачонку. — Здесь оставайся, а не то я раскрою тебе череп на две части!

Серку испугала угроза раскроить череп на две части. В прошлый раз на четыре, теперь на две. Тяжелая судьба бедного пса. Но получив остатки студня, он лишь одним глазком косился на удаляющихся людей.

— Мы переправимся через реку. — Матула махнул в сторону лодки. — У разлива есть шалашик. Вот из него и поглядим, что творится вокруг.

Противоположный берег напоминал этот, но трава была совсем непримятой, и тропку приходилось нащупывать ногой. Оглушительно вопящая птичья армия теперь уже не пугала Дюлу, — он выискивал в ней незнакомых птиц.