Реабилитированный Есенин - Петр Радечко

Cергей».

По возвращении из Ростова через две недели Есенин сразу перебрался к Айседоре Дункан на Пречистенку. Туда же постоянно стали наведываться и его друзья во главе с Мариенгофом. Чтобы выпить, поесть, извлечь какой-то компромат. Но разлучить своего друга с танцовщицей им больше не удавалось ни всевозможными уловками, ни грязными эпиграммами…

В конце лета 1923 года, когда Есенин, вернувшись из-за границы, порвал свои отношения с Дункан, жена Мариенгофа, актриса Камерного театра Анна Никритина, познакомила его с Августой Миклашевской, с которой вместе работала.

Красивая, статная, большеглазая, с пышными волосами она покорила поэта.

«Я с Вами, как гимназист», – говорил он. И буквально через несколько дней посвятил ей свое первое стихотворение, которое известно теперь каждому любителю есенинской поэзии.

Заметался пожар голубойПозабылись родимые дали.В первый раз я запел про любовь,В первый раз отрекаюсь скандалить.

Целый месяц встречались они. Состоялась даже помолвка. Есенин за это время написал цикл стихов, объединенных позже в книгу «Любовь хулигана».

Но Августа Леонидовна видела, что жизнь Есенина очень и очень зависима от друзей, которые грелись у его славы. «Все непонятнее казалась мне дружба Сергея Есенина с Анатолием Мариенгофом. Такие они были разные», – писала она в своих воспоминаниях.

Когда стихи Есенина с посвящением актрисе были опубликованы в «Красной нови», Сергей позвонил ей и с журналом ждал ее в кафе. Она задержалась и опоздала на целый час. А когда появилась, он впервые при ней был уже нетрезв. Кто-то из-за соседнего стола отпустил колкость и начался скандал. Они уехали.

«Я была очень расстроена, – писала А. Миклашевская. – Да что там! Есенин спал, а я сидела над ним и плакала. Мариенгоф “утешал” меня:

– Эх, вы, гимназистка! Вообразили, что сможете его переделать! Это ему не нужно!

Я понимала, что переделывать его не нужно! Просто надо помочь ему быть самим собой…»

Вот какую «помощь» оказал Есенину его «лучший друг» А. Мариенгоф.

А поэт через некоторое время, заканчивая цикл стихов «Любовь хулигана», писал:

Прозрачно я смотрю вокругИ вижу там ли, здесь ли, где-толь,Что ты одна, сестра и друг,Могла быть спутницей поэта.

Вскоре Есенин навсегда покинул квартиру, где они когда-то жили вдвоем с Мариенгофом и которую также считал своей. Но, перебираясь к Галине Бениславской, написал ему весьма примечательную записку:

«Дорогой Анатолий,мы с Вами говорили. Галя моя жена.Сергей».

Маленькая записочка на листочке в клеточку. Но очень значительная. Мариенгоф использовал ее в «Романе с друзьями», однако счел необходимым выбросить из такого краткого текста несколько слов. И она стала такой:

«Дорогой Анатолий!.. Галя моя жена.Сергей».

Получилось, будто бы Есенин многие годы добивался согласия Г. Бениславской на брак; наконец, добился этого и спешит сообщить другу радостную весть. На самом деле все было как раз наоборот: Галя дождалась того момента, когда Есенин оставит Айседору, определится во взаимоотношениях с неожиданно появившейся Августой Миклашевской, а также с навязчивостью Надежды Вольпин, и предложила Сергею переселиться к ней.

Анатолий Мариенгоф исказил своим сокращением смысл записки потому, что стыдно было ему демонстрировать читателям есенинское обращение к нему на «Вы», будто бы не к «лучшему другу», а к малознакомому человеку. Кроме того, «образоносцу» хотелось скрыть напоминание Есенина о том, что они уже говорили предварительно об изменившихся отношениях поэта с Галиной Бениславской.

Спрашивается: с какой стати Есенин так настойчиво доводит до сведения «лучшего друга» тот факт, что Галя является его женой?

Ответ напрашивается сам по себе: чтобы «друг», пользовавшийся особым расположением Галины за нужную ей информацию о Есенине во время его заграничного путешествия, не смел теперь вмешиваться в отношения между ними, как это он делал, разлучая поэта с Зинаидой Райх, Айседорой Дункан, Августой Миклашевской, Евгенией Лившиц и даже Надеждой Вольпин. Последняя из них, как и Галина Бениславская, давно ждала своего времени и именно сейчас попыталась единолично завладеть сердцем поэта. Но осталась только с сыном от него и обидой на Мариенгофа, высказанной потом в воспоминаниях.

Вполне допустимо, что эту записку Есенин написал, когда Галя передала ему ядовитую фразу «лучшего друга», которую тот высказал ей, что она в лице Сергея «спасает русскую литературу».

В главе 61 «Романа без вранья» А. Мариенгоф рассказывает о том, как он после возвращения из Парижа, а это значит – осенью 1924 года, сидел в кафе. Неожиданно туда зашел нетрезвый Есенин. Не здороваясь, он подошел к столику «образоносца», наклонился, опершись руками о стол, и трижды повторил слова: «А я тебя съем!» – что надо было понимать в литературном смысле.

«Вот наша ссора, – пишет Мариенгоф. – первая за шесть лет. Через месяц мы встретились на улице и, не поклонившись, развели глаза».

Вранье. Беспардонное вранье. Ссора была ровно год назад – в середине сентября 1923 года. Притом, по большому счету. А чтобы скрыть ее, «романистом» и были выброшены слова: «мы с Вами говорили» из записки Есенина. Ведь они так тогда поговорили, что стали чужими людьми, с которыми обращаются при острой необходимости на «вы», а без острой необходимости – разводят глаза, не кланяясь друг другу. Иначе с какой бы стати «лучший друг», зайдя в кафе, не поздоровался с ним?

Крупный разговор у Есенина с Мариенгофом состоялся сразу после 15 сентября 1923 года, когда поэт, вероятно, поддавшись на провокацию, обругал кого-то из посетителей кафе «Стойло Пегаса», а буфетчица Е. Гартман тут же вызвала милицию, наверняка, по согласию, а, может быть, и по прямому указанию Мариенгофа. Работая в «Стойле…» с 1921 года, она отлично знала, что Есенин являлся пайщиком кафе, но при допросе в милиции трижды называла его «неизвестным» (Хлысталов, Э. 13 уголовных дел Сергея Есенина. М., 1994. С. 44).

Аргументом в пользу нашего утверждения о том, что разговор бывших друзей велся именно в это время и по большому счету, являются воспоминания сестры Есенина – Екатерины: «Однажды пьяного Сергея из “Стойла Пегаса” забрали в милицию. “Он завтра утром вернется”, – сказал мне Мариенгоф, но Сергей не вернулся. Вечером из школы я не пошла к себе, а пошла к Сергею. Его все не было. Потом я нашла его в Брюсовском у Бениславской Галины Артуровны» (Есенина, Н. В семье родной. М., 2001. С. 231).

В ходе этого «разговора» Есенин убедился в том, что если Мариенгоф с помощью буфетчицы сдал его в милицию из своего же «Стойла…», то для него не составит никакого труда в следующий раз с помощью жены или тещи сдать поэта из бывшей своей же квартиры в Богословском. И потому вынужденно ушел к Гале. О чем и сообщил, ставшему врагом Мариенгофу в приведенной записке. И никаких-таких сантиментов о его «сидении на краешке чужого гнезда», оправдательно выдуманного «образоносцем», не было.

Слова Есенина в кафе о том, что он «все-таки съест» Мариенгофа, несомненно, свидетельствуют о стремлении «лучшего друга» по-прежнему чинить всевозможные козни против поэта. Прежде всего, Есенин имел в виду тот факт, что Мариенгоф превратил имажинистский журнал едва ли не в свою личную собственность, как это было со сборником «Явь». В нем он печатал свои поэтические и литературоведческие упражнения, лестные для него статьи других «образоносцев», игнорируя неугодных.

Кроме того, поэт мог относить на счет Мариенгофа инициативу некоторых последовавших после 15 сентября 1923 года инцидентов против себя со стороны властных структур и угрозу Блюмкина застрелить его. Однако вернемся снова в еще сравнительно малооблачный для Есенина 1920-й год.

Первые облака над кудрявой головой поэта появились еще к осени 1918 года. Но власти надеялись склонить его, наиболее одаренного среди молодых литераторов, на свою сторону. И потому начали «окружать» его своими людьми, соглядатаями и осведомителями.

Впрочем, это было обычным явлением тех лет повальной слежки и доносительства, когда человека могли расстрелять только за то, что он не сообщил в органы о чем-нибудь подозрительном в поведении знакомых или незнакомых людей, как это было спровоцировано в случае с поэтом Николаем Гумилевым.

«Отказаться от фискальства, – писал в своей книге “13 уголовных дел Сергея Есенина” известный есениновед, полковник милиции Эдуард Хлысталов, – было невозможно, потому что вопрос стоял: или – или! У людей брали подписку о тайном сотрудничестве. Выдача своих контактов с чекистом считалась государственным преступлением, проговорившийся расстреливался немедленно. За сравнительно короткий промежуток времени все общество было окутано паутиной предательства…»