Рассказы - Леонид Соловьев

В начале третьего дня Садык, решительный и мрачный, вышел из дома. Его оглушил свежий воздух, солнечный блеск, запах цветущей джиды — было время весны, когда не только три дня, но каждый час украшает лицо земли. На снеговых вершинах лежали белые крутые облака, и горы казались от этого еще выше.

Садык нашел председателя колхоза, сказал ему:

— Ты коммунист, я давно тебя знаю, и я тебе верю. Ты должен помочь мне. Но прежде всего — никому ни одного слова. Дело важное и очень секретное. Слушай внимательно.

Председатель слушал, челюсть его отвисала все ниже и ниже.

— Вот так штука! — наконец сказал он. — Садык, почему ты не предупредил меня раньше? Я поставил бы на конюшню трех сторожей. Ведь это прямо счастье, что он до сих пор не свел у нас лошадь! Сейчас же я пошлю на конюшню трех, нет, четырех сторожей!

— Не надо, — ответил Садык, — Сегодня вечером я его арестую. После работы, часам к семи, собери в чайхане всех женщин, всех до одной! Скажи им, — добавил Садык с презрением, — что будут раздавать авансы под шелк, — они прибегут сразу, как только почуют свою выгоду. Он тоже придет на это собрание, он обязательно придет, он не посмеет остаться дома, он знает, где самое безопасное место! Но он ошибется на этот раз!

— Правильно! — сказал председатель. — На этот раз он ошибется! Ты хорошо придумал, Садык! Мы поставим вокруг чайханы вооруженных людей и скажем женщинам...

— Сказать?! — воскликнул Садык. — Им!?. Женщинам?!. Председатель, ты сошел с ума! Сейчас же поднимется страшная паника. Нет, председатель, ты уж не суйся. Ты собери женщин, а все остальное я сделаю сам. Я знаю, как нужно разговаривать с ними. Сегодня вечером я заставлю Али-Полвана принять бой в открытую.

Он выразительно положил руку на револьвер. Председатель долго молчал, потом спросил, глядя в сторону, мимо Садыка;

— Будет стрельба?

— Возможно, — ответил Садык. — Он — человек отчаянный. Он знает свой приговор, — ему так и так расстрел. Да, наверное, будет стрельба.

— Это плохо, — сказал председатель.

— Что же делать! — ответил Садык— Ты не беспокойся. Никого не заденет. Я встану так, чтобы за моей спиной никого не было; если он промахнется, пуля пойдет в стену. Плохо, — добавил Садык, — что он выстрелит первый. Он — замечательный стрелок, меня предупреждали в милиции.

Он копнул носком сапога дорожную пыль, посмотрел, прищурившись, на солнце, потом на председателя, хотел сказать еще что-то — и промолчал.

Председатель понял его мысли.

— Садык, он убьет тебя.

— Молчи! — закричал Садык, внезапно раздражаясь. — Не твое дело! Ты мне собери женщин к семи часам!

Он резко повернулся, пошел, унося желтые солнечные искры на своих начищенных пряжках.

Ему не сиделось дома, не сиделось и в чайхане; он вышел по заросшей дороге в сады. Весенний полив уже кончился; в садах было тихо, безлюдно. Тонким одиноким голосом кричала иволга. Земля, испещренная тенями, пахла сыростью и молодой травой. Вверху на деревьях легкая листва просвечивала под солнцем. Садык уходил все дальше от дороги, в прохладную глубину. Повстречался длинноухий задумчивый ослик, привязанный к дереву волосяным арканом. Садык положил ладонь на его бархатистый нос, ослик смешно затряс головой и фыркнул, забрызгав Садыку всю гимнастерку. Садык взял его за мягкое теплое ухо у самого корня и легонько потряс, приговаривая: «...Дурак, не плюйся в следующий раз!» И тут же подумал вслух: «Он выстрелит первый. Это очень плохо. Он вряд ли промахнется на таком расстоянии...» Ослик затих и не шевелился, рука Садыка так и осталась лежать на длинной серой голове, около теплого уха. Вспыхивали в солнечных полосах пчелы,

— Ну, ладно, — глубоко вздохнув, сказал Садык ослику. — Ладно! Ешь свою траву.

Садык не трусил, нет, — он просто не привык сражаться в одиночку. И еще ему не нравилось, что Али-Полван стреляет первым, — это ему очень не нравилось. Он вспоминал, сдвигая черные густые брови, прошлые бои — тогда ему было гораздо легче, рядом с товарищами. С неприязнью подумал он о женщинах: все из-за них! Если бы не эти дурацкие покрывала, тогда еще не известно, кто бы выстрелил первым. Тогда, во всяком случае, шансы были бы равными... «Ничего! Ладно!» — сказал он, еще раз посмотрел в глубокое тихое небо, точно стараясь запомнить его синеву, посмотрел на листья, светлые и прозрачные под солнцем, на ослика, что передергивал длинными ушами, стряхивая мух, — и пошел отрывистым твердым шагом обратно в кишлак, оставляя на сырой земле глубокие отпечатки своих каблуков.

Такова история этого замечательного собрания, о котором ходят теперь легенды по всей Фергане. Председатель колхоза лично обошел все дворы и предупредил каждую женщину в отдельности, что собрание предстоит чрезвычайной важности, общерайонного значения.

К семи часам женщины начали собираться. Подобно теням они бесшумно проскальзывали в чайхану и садились, выбирая уголок потемнее. Но толстый чайханщик зажигал все новые и новые лампы; женщины удивлялись и, смеясь, спрашивали о причинах столь пышной иллюминации.

— Праздник, большой праздник, — отшучивался чайханщик. — Пришло распоряжение из центра — выдать самым красивым женщинам нашего кишлака премию по тысяче рублей, женщинам похуже — по пятьсот рублей, а всех старух оштрафовать по двадцать пять рублей каждую.

Смеялись молодые, смеялись старухи, кричали чайханщику:

— А нет ли распоряжения из центра штрафовать мужчин за толстый живот?

— Есть, — отвечал чайханщик, благодушно хлопая себя по животу, — есть такое распоряжение, но только начальник не успел еще подписать. Скоро подпишет, но к этому времени я уже похудею. Двигайтесь ближе к столу, красавицы. Почему вы сидите в таком беспорядке?

И, предупрежденный заранее, он с шутками и смехом рассаживал женщин рядами, чтобы Садыку удобнее было считать.

— Пятьдесят, пятьдесят одна, — считал про себя Садык. Он был серьезен и спокоен; он, единственный из всех собравшихся, ждал сегодня выстрела; это сделало его словно бы чуждым самому себе, отрешенным от всех своих мелких особенностей и привычек; еще ничего не сделав, он уже заранее чувствовал правоту во всех поступках, которые совершит. Глядя на женщин, он думал: «Нет, сегодня я не буду молиться на ваши дурацкие покрывала!» И, конечно, сегодня, быть может, в последние полчаса своей жизни, он имел право открыть, вопреки ветхому завету, их лица, потому что сам готовился пожертвовать для блага и процветания своей солнечной родины несравненно большим — всей жизнью.

Женщинам наскучило ждать, и все они кричали: «Пора!» Они сидели тесно, точно сомкнувшись для защиты от притаившегося врага; их покрывала сливались в сплошное черное пятно. «Ждут аванса под коконы!» — подумал Садык, наливаясь злобой. Будь его воля, он подверг бы всех женщин, всех без исключения, немедленному аресту за укрывательство и сообщничество. Нет, он молча должен ждать выстрела; которая же из них окажется девяносто шестой и выстрелит в него?

— Охотники собрались в сельсовете, — шепнул председатель. — Может быть, начнем?

— Еще рано, — ответил Садык. — Девяносто две, девяносто три... Он придет..! Ага! Девяносто четыре, девяносто пять. Он уже, наверняка, здесь. Подождем все-таки последнюю.

И как раз в эту минуту она вошла, девяносто шестая, и звонко крикнула молодым голосом: «Ой, сколько народу! Зульфи, сестрица, где ты?» — «Я здесь, подружка!» — также звонко и молодо отозвалась Зульфи. Девяносто шестая женщина села с ней рядом. «Опять собрание! — пожаловалась она, — Как жарко!»

Председатель побежал за охотниками. Садык позвонил в колокольчик. Женщины притихли, а он вдруг позабыл сразу все, что хотел сказать; язык его набух, отяжелел и не поворачивался для первого слова. Женщины заметили смущение Садыка, стали смеяться и перешоптываться.

— Гражданки. — сказал Садык, — я прошу вести себя прилично. Не забывайте, что вы находитесь в мили... то есть на собрании.

Строгость собственного голоса ободрила его. Он оправил ремни на груди, шире расставил ноги, дрогнул усами.

— Товарищи женщины, обсуждение вопроса об авансах под шелк откладывается. На повестке дня вопрос о паранджах. Я призываю вас товарищи женщины, сейчас же снять паранджи! Долой паранджу! На этом собрании вы все должны открыть свои лица! Передо мной! В обязательном порядке. Зачем? Кто это спрашивает зачем? Значит нужно, если я говорю!

Чайхана всколыхнулась из конца в конец, прошумела — и снова затихла.

— Кто против этого предложения? — спросил Садык. — Возражающих нет? Принято единогласно. Сейчас начнем, товарищи женщины. По списку первая Ахмеджанова Арзи-биби.

Молчание. Он шагнул вперед. Холодок пробежал по его спине как перед боем.

— Ахмеджанова Арзи-биби! Покажите нам свое лицо!

Кто-то охнул, пискнул, всхлипнул. Потом Садык услышал голос из первого ряда:

— А мы не хотим.