Как я съел асфальт - Алексей Швецов

– Тоже вариант, – усмехнулся Саша.

Они выпили по рюмочке водки, и Саше стало лучше, спокойнее. И еще он подумал, что Леша один из немногих людей, с которыми дружеские отношения не прерывались. И это было очень хорошо.

Бывало так, что дружишь с кем-то, делишься с ним самыми сокровенными мыслями. А потом проходит период, и вы не встречаетесь, даже не созваниваетесь. Может быть, работа мешает, дела накопились или там семья… но вы упускаете друг друга из виду. На время. На непродолжительное время. Проходит три месяца, и вы случайно встречаетесь на улице.

– Привет, старик, как дела? – радостно восклицает он.

– Здорово, дружище. Рад тебя видеть! – радуетесь вы в ответ.

А потом, точнее, сразу вы сразу понимаете, отчетливо и тревожно, что говорить больше не о чем. Вы начинаете мучительно поглядывать по сторонам, в поисках продолжения беседы. Но ничего вам эти стороны не подсказывают.

– Ты как? – спрашиваете вы тогда.

– В норме. А ты?

– И я ничего.

– Ты все там же? – спрашивает он, наивно полагая, что вы бросите работу, которая дала вам возможность улучшить жилищные условия, приобрести престижную иномарку и купить красивую жену.

– Да. Все там же. Скриплю помаленьку, – отвечаете вы, хватаясь за спасительную соломинку вопроса, который был задан вам. – А ты? Ты никуда не ушел?

– А куда я уйду? – вопросом на вопрос отвечает ваш приятель.

А вы стоите и хлопаете глазами, подыскивая варианты ответов, безуспешно просчитывая варианты возможных мест трудоустройства.

– Мне зарплату прибавили, – говорит он.

– Надо же! – восхищаетесь вы и тут же ругаете себя последними словами. Восклицание, вырвавшееся из вас, звучит теперь удивлением, словно вы поразились, как это такому болвану могли повысить оклад.

– Да вот, повысили, – твердо повторяет он, улавливая в вашей интонации недоверие.

– Как Вика? – спрашиваете вы о его жене.

– Нормально, а твоя Ира все так же хороша?

– Увы, все по-прежнему, – виновато отвечаете вы и со страхом вспоминаете толстую, обрюзгшую Вику.

– Как твоя дочь?

– Учится, – отвечаете вы, хотя и так понятно, чем может заниматься двенадцатилетняя девочка. – А твой сын как?

– Тоже учится.

– Сколько ему? – морща лоб, спрашиваете вы.

– Десять уже, – небрежно бросает он.

– Десять?! – удивляетесь вы, будто неожиданно выяснилось, что сыну вашего приятеля давно перевалило за пятьдесят.

– Да вот…

– Десять лет! – повторяете вы.

А потом вы укоризненно качаете головой быстрорастущему мальчику. Причем вы с запозданием вспоминаете, что всего четыре месяца назад вы так напились на его дне рождения, что даже раздавили подаренную ему игрушечную машинку. А еще вспоминаете, как сын приятеля закатил истерику по поводу утраченного подарка и этот стервец требовал, чтобы «дядю Владика» никогда больше на дни рождения не звали.

Наконец и вашего приятеля начинает тяготить эта светская беседа – дань памяти былой дружбе. Он шмыгает носом и наконец произносит ту самую фразу, которую вы с нетерпением ждете. Точнее, говорит он те самые важные слова, которые должен был произнести, как только увидел вас.

– Слушай, безумно рад встрече, но я очень тороплюсь, – выдавливает он из себя.

– Признаться, я тоже, – облегченно вздыхаете вы.

– Ну, пока тогда?

– Ага. Давай. Как-нибудь увидимся.

– Обязательно! Звони, – говорит он, а в голосе слышится другое: «Только не вздумай звонить!»

– Непременно, – отвечаете вы, но ваш скучный, потухший взгляд говорит: «И не подумаю!»

Саша старался избегать таких встреч. Но они случались. А Саша, если это было возможно, переходил на другую сторону улицы, всячески делая вид, что не узнавал бывшего однокурсника. Короче, шел на любые ухищрения, чтобы не попадать в подобные ситуации, точнее, не попадать в глупые, никому не нужные ситуации.

А еще Саша вспомнил! Точнее, он помнил это всегда, но сейчас отчетливо понял, что произошло это совершенно недавно, а он, Саша, не мог точно припомнить, когда именно. Произошло странное и удивительное событие. Он тогда вышел из машины, припаркованной возле офиса, и шел. Шел он в офис «Эмжэ». Саша случайно оглянулся. Он ни тогда, ни сейчас не мог сказать, зачем он обернулся. Но он это сделал. И вот, когда обернулся, ему показалось… или он все-таки увидел двух своих школьных друзей. Друзей из далекого Ейска. Он их увидел и отчетливо понял, что не должен их видеть, не может увидеть их здесь, в Москве, где их просто не должно было быть.

Тогда Саша удивился, но подумал, что разговаривать им будет не о чем, как это часто бывает, и поспешил по своим делам. Но перед самой дверью не удержался. Не удержался и оглянулся. Его товарищи стояли между машин на парковке и были какими-то спокойными и неулыбчивыми. Просто стояли. И смотрели на Сашу. А Саша вошел в здание и больше их не видел. А еще он считал, что его друзья давно умерли. Родители ему писали, очень давно написали, что его друзья вроде как утонули.

А теперь Саша не мог вспомнить, когда это было. И еще Саша неожиданно подумал, что не знает, какой сегодня день. Он поймал себя на мысли, что не знает не только день, но и число, и месяц, и даже год. Только плащ напоминал ему, что сейчас осень.

– Ужас какой-то, – проговорил он вдруг. – Леша, какой сегодня день?

Леша, рассказывавший о чем-то своем, замер, встрепенулся, как испуганный воробей, и переспросил:

– Что?

– Да нет, ничего, – помрачнел Саша и закурил. – Продолжай.

Так вот с Лешей все было иначе. Иначе, чем с теми, кто выпадал из обоймы друзей, а потом с ними приходилось вести вынужденные диалоги. Леша никогда не пропадал надолго. Он часто звонил. Долго представлялся, но звонил. Спрашивал о делах. С интересом задавал вопросы. И сам, сам он тоже много рассказывал о себе.

Леша не всегда был таким полным, как сейчас. В институте Леша был другим. Конечно, он не был совсем худым, но тогда полнота его казалась пропорциональной. А вот человеком, боящимся всего нового, Леша был всегда. Наверное, с рождения, хотя Саша его тогда не знал.

Познакомились они на первом курсе. Тогда все очень боялись попасть в армию. Все, кто не прошел эту школу жизни, стремились «отмазаться». А еще все внимательно слушали рассказы бывалых, тех, кто поступил в вуз после службы. Рассказывали они много. Много любопытных и страшных вещей. Основной темой были рассказы о дедовщине. Жуткие, волнующие истории, рассказанные бывшими дембелями, служили предметом обсуждений будущих воинов. Среди слушателей всегда оказывался Леша. Он внимал каждому слову, и ужас овладевал его мыслями. Ужас, жуткий страх и еще горячее желание избежать призыва стали для Леши навязчивой идеей. И чем ближе наступал момент получения повестки, тем беспокойнее становился Леша. Весной он стал худеть.

Когда Леша трясущимися руками расписывался за получение повестки на отправку в армию, он понял, твердо и отчетливо осознал, что или армия обойдется без одного из своих призывников, или он, Леша, не знает, что сделает.

А потом он стал думать. Мысли, которые он обдумывал, были беспомощны против военкомата. Беспомощны, мелки и бесполезны. Военная машина, дважды в год с успехом пополняющая свои ряды за счет неоперившихся пацанов, была мощнее и изощреннее. Леша не мог соперничать с ней на равных. А потом он где-то услышал, что на какого-то парня напали хулиганы. Они так его отделали, что он месяц в больнице провалялся. И еще ему повезло, что оказался затронутым очень важный нерв. Теперь он комиссован, и никакая армия ему не страшна.

Леша боялся боли. Но ради благородной цели готов был рискнуть. К сожалению, адреса хулиганов, обеспечивших тому парню счастливое избавление от призыва, он не знал. Не знал также, где искать других надежных парней, которые могли бы вот так разом решить его проблему.

Леша, как человек образного мышления и широких взглядов, решил подойти к изучению этого вопроса систематически, точнее, всесторонне его изучить. Обложившись подшивками газет за последние полгода, он делал пометки, акцентируя свое внимание на отделе криминальной хроники. В ущерб сессии Леша готовился к получению белого билета или хотя бы отсрочки от неизбежного зла. Полученные из прессы данные Леша кропотливо наносил на карту Москвы. Таким образом, им были выделены три наиболее подходящих с точки зрения криминогенной обстановки района. В них-то Леша и попытался искать счастья – или, другими словами выражаясь, приключений на свою задницу.

Вечерней порой он прибыл на самые хулиганствующие улицы ославленного прессой района. Леша готов был пожертвовать здоровьем физическим для сохранения здоровья морального. Полный решимости, он прошвырнулся по самым злачным местам, где, согласно газетным публикациям, царили ужас и беспредел. Но то ли он прибыл слишком рано (мама запрещала приходить домой позже девяти вечера), то ли ему просто не повезло в тот вечер, то ли бандитствующие элементы обходили его стороной, но в тот вечер Леша обошелся без тумаков. И весь такой грустный и несчастный, он вернулся домой ровно к девяти часам.