Целитель 11 (СИ) - Большаков Валерий Петрович

— Пять — шесть, пять — семь, пять — шесть, пять — восемь… — разнесся голос диктора.

Зрители шумели волнами, одобрение сталкивалось с возмущением.

— Ну, чего они? — огорченно воскликнула Настя. — Ну, хороший же прокат!

—…Наталья Линичук и Геннадий Карпоносов! — гулкие динамики окатили арену жестяным призвуком.

Вот только не удалось фигуристам восхитить зрителей техникой и артистизмом — микрофон противно взвизгнул, и гортанный голос окатил стадион:

— Свобода Казахстану! Да здравствует Алаш-Орда! Русские, убирайтесь в свою немытую Россию! Казахстан для казахов! Смерть русским оккупантам!

Неизвестный, засевший в будке диктора, не говорил, не толкал речь, а выкрикивал лозунги. Но одними оскорблениями не обошлось — замерцали огоньки выстрелов, и тут же донесся сухой автоматный треск. Буквально тремя рядами ниже пули щепили сиденья.

Мои эмоции в тот момент словно выключились, я как будто вчуже следил за терактом, пригибаясь сам и клоня Риту.

— Это алашисты! — крикнула Марина, словно изумляясь людской подлости.

— Уходим! — гаркнул я. — За мной!

Мое тело действовало на рефлексе — пригнуться, соскочить рядом ниже, рвануться к той самой «казахской» трибуне — туда очереди не долетали. Напряжение, что копилось еще на Байконуре, скручиваясь во мне пружиной, выходило сейчас наружу, освобождая от страхов — легкие дышали вольно, мышцы послушно несли меня, глаза шарили вокруг. Ага…

По крутым ступенькам ссыпались двое автоматчиков в шапках-бориках. Один из них оступился, но другой, с волосами до плеч, развернулся к нам, скалясь и вскидывая «калаш». Грохнул «стечкин», снося хиппующего стрелка, а тут и я допрыгал, ломая горло его неуклюжему напарнику. Вырвал автомат из слабеющих рук, рассовал по карманам запасные магазины…

— Киврин!

— Я! — Володька тоже вооружился, падая на одно колено и резко крутя головой.

— Шапку возьми!

— Есть!

Я оглянулся только раз — девчонки мчались за мной, пригибаясь, вжимая головы в плечи, но никаких криков и слез. Боевые подруги!

А стадион ревел и стонал — толпы людей ломились к выходам, спасаясь от расстрела, и «алашисты» не целились — пули поражали сплошную мишень.

— Сволочи! — выкрикнула Лиза. Голос ее мучительно вибрировал. — Какие же они сволочи!

— Володя! — рявкнул я, не оборачиваясь. — Замыкаешь!

— Есть!

Ага… Борик я подцепил не зря! Автоматчик с пышными, сросшимися бровями и черными усами скобкой, бросился ко мне — и растерялся, не зная, палить ему в «оккупанта», или тот свой. А вот я нажал на спуск без опасных раздумий. «Калашников» коротко татакнул, посылая две пули — и Киврин перебросил новый трофей Марине. Та на ходу передала свой «Стечкин» Рите.

— Володька! Прикрой!

— Давай!

Паче чаяния, казахи с «безопасной» трибуны за нами не охотились — обычные люди, они тоже спасались, не зная, что самозваные вожди уготовили им долю избранных.

В полутемном коридоре — пара неонок болталась на перебитых проводах — раздался испуганный женский визг. Рита присела, вскидывая тяжелый пистолет, и дважды нажала на спуск. Вспышки выстрелов бросили огненный отсвет на ее напряженное лицо. Пули ушли в потолок, сыпя бетонной крошкой, но все же кто-то взвыл в полутьме, а к нам бросилась… Ирина Моисеева. Все в том же костюмчике, изрядно порванном, но босиком.

— Вы… Помогите! — отчаянно выкрикнула она, шаря глазами по нашим лицам. — Вы… кто?

— Свои, свои! — обронил я на ходу.

— Поможете? — выдохнула спортсменка, моляще ширя глаза.

— Да куда ж мы денемся… Бегом!

— Машина нужна! — крикнул Киврин.

На выходе мы увидели застреленного милиционера — парадная форма на груди была изорвана пулями и мокла кровью.

— Девчонки!

— Мы тут! Мы не отстаем!

Я оглянулся на мгновенье, запечатлевая восхитительную картину — шары Лизиных грудей красиво подпрыгивали, натягивая олимпийку. А руки воинственно сжимали автомат. У атомного века свои амазонки…

— Быстрей!

Народу прибывало, люди выбегали, частенько волоча раненых на себе, крики страха и боли нарастали, но у меня своя задача. И свой долг.

— «Рафик»! — заголосил Киврин. — Вон наш «рафик»!

Я круто развернулся.

— Стойте! — одышливо крикнула Настя. — Тут Айдар! Он ранен!

Будь наш водила в борике… Нет, стрелять я бы не стал. Но и помогать… Еще чего! Однако коротко стриженую голову Айдара венчала форменная фуражка-шестиклинка.

— Куда тебя? — сухо выдохнул я, тормозя.

— Нога… — простонал казах.

Сунув автомат сестричке, я подхватил Айдара. С другого боку пристроился Киврин.

— Терпи, казах… — пропыхтел я. — Ключи где?

— В кармане…

Мы с Володькой усадили таксиста на переднее сиденье, и я, оскальзываясь на гравии, обежал маршрутку. Просунулся за руль и махом завел движок.

— Залезаем! Залезаем!

Девчонки, пихая друг друга, влезли, а последним, едва захлопнув дверь, поместился Киврин.

— Держитесь!

«Рафик», швыряясь камушками, выскочил на дорогу, и помчался, набирая скорость. В зеркальцах заднего вида металась толпа и разворачивался автобус с выбитыми окнами. В сторонке горел перевернутый «луноход» — желтый «уазик» с синей полосой по борту.

— Надо переждать… — застонал Айдар, кривя лицо. — В город нельзя, у «алашистов» заставы везде… М-м-м… Жын-шайтан… — он отдышался. — У меня тут дед живет, недалеко…

— Покажешь дорогу, — вытолкнул я, подворачивая баранку.

За строем тополей бурлила норовистая речка, склоны курчавились свежей зеленью, а небеса невинно голубели. Что им до кровавых людских разборок? У них впереди — вечность…

«Ага… — криво усмехнулся я. — Если „разумные существа“ не спалят планету на хрен! Они это могут…»

Там же, позже

По дороге мы катили осторожно, потому и не попались в ловушку — «алашисты» перегораживали Горную автобусами, а за обочинами выкладывали пулеметные гнезда из мешков, набитых песком.

Бодаться с нациками я даже не пытался — свернул на грунтовку, по совету Айдара, и объехал опасное место по берегу Малой Алматинки, шумливому, гремучему потоку чистейшей воды. Выезжать обратно на дорогу было боязно, и мы, загнав «рафик» в лесок, вышли к пустынной Горной. Вовремя.

— Связи нет, — доложил Киврин, пряча радиофон, — глухо.

— Света тоже, — мои глаза зацепили поваленную опору ЛЭП.

Пока я с Володькой переговаривался вполголоса, из долины накатил гул, и в сторону Медео проследовала пара милицейских автобусов, желто-синих кургузых «Уральцев». Пяти минут не оттикало, как заколотил пулемет, затрещали очереди пожиже.

А мы рванули дальше, спускаясь и петляя, пока не свернули на Каменское плато, где блестели купола обсерватории. Дед Айдара проживал неподалеку, соседствуя с бесконечным садом совхоза «Горный Гигант».

Дом старого Малжана Ильясова, выстроенный из камня, сливался со скалистым пригорком. Сбрасывая газ, я заехал прямо в маленький уютный дворик — с одной стороны распахивался вид чуть ли не на всю Алма-Ату, а с другой — на крытые снегом горы.

— Осторожно! — забегали девушки. — Ой, у него вся нога в крови!

Айдар всхлипывал только, и сильно жмурился, когда накатывала резучая боль.

— Рит, придержи дверь…

Седой аксакал не причитал, когда я с Володькой занес в комнату его внука, а живо растопил печь. Наполнив котел водой, он поставил ее греться, и натащил чистых, хоть и ветхих простыней, тут же порвав их на бинты. Девчонки помогали деду, а я помог Ирине — сыскал для нее войлочные тапки. Товарищ Ильясов меня простит.

— Невозможно, немыслимо… — бормотала фигуристка, зябко обнимая себя за плечи. — Просто безумие какое-то…

Смеркалось, и я запалил керосиновую лампу, брюзжа:

— Это не безумство, а торжество ленинской национальной политики. Здешний народ до сих пор на племена и кланы делится, а мы ему государственность, партию — нате! Что растили, то и вырастили — национализм созрел…