Они окружали Сталина - Рой Медведев

Заметим, что в воспоминаниях А. В. Храбровицкого присутствует та же характерная черта: «вникал во все детали».

Первая очередь метро была пущена в середине мая 1935 года. Сталин прокатился «вместе с народом» из конца в конец линии и обратно. Московскому метрополитену тут же было присвоено имя Кагановича. Первое время многие москвичи ходили в метро просто «посмотреть», как на аттракцион или в цирк, и даже старались по такому случаю одеться получше.

Немного ранее, когда строительство метро еще только завершалось, 14 июня 1934 года, Сталин устроил в Кремле совещание по Генплану Москвы. Кроме членов Политбюро в нем участвовали, как выразился Каганович, «более 50 архитекторов и планировщиков, работающих по оформлению нашей столицы». Об этом совещании он говорил: «Товарищ Сталин дал нам основныв важнейшие установки дальнейших путей развития и пла-нирования города Москвы»[71]. В действительности Сталин предложил лишь создать по всему городу крупные зеленые массивы. В проект немедленно включили (в интересах озеленения) ликвидацию кладбищ – Дорогомиловского, Лазаревского, Миусского, Ваганьковского, что и было в дальнейшем осуществлено (к счастью, не до конца).

После встречи в Кремле началась вакханалия разрушений: Златоустовский, Сретенский, Георгиевский монастыри, Сухарева башня; церковь Сергия Радонежского (XVII век) на Большой Дмитровке; церкви Крестовоздвиженская и Дмитрия Солунского; напротив Большого театра снесен Никольский греческий монастырь – вместе с собором постройки 1724 года уничтожаются могилы поэта и дипломата А. Д. Кантемира и его отца, молдавского господаря начала XVIII века; в октябре сносят церковь Троицы на Полях (1566 г.) – на ее место перенесен и поныне стоит памятник Ивану Федорову (1909 г.); рядом с этой церковью пущен на слом дом, в котором в 1801 году жил Н. М. Карамзин.

Но может быть, главная утрата 1934 года – Китайгородская стена (1535–1538 гг.). Вместе с ее Варварскими воротами разрушена пристроенная к ним часовня Боголюбской богоматери. Вслед за Владимирскими (Никольскими) воротами на Лубянской площади снесена давшая им название Владимирская церковь и высокая часовня Св. Пантелеймона, принадлежавшая ранее Афонскому Пантелеймоновскому русскому монастырю; годом раньше на этом же небольшом участке сровняли с землей церковь Николы Большой Крест.

Перечень утраченного при Кагановиче можно продолжать и продолжать: храм Христа Спасителя, церковь Михаила Архангела на Девичьем поле, красивейшая церковь Св. Екатерины в Кремле у Спасской башни, дома, в которых родились Пушкин и Лермонтов… К тому же рядовую застройку вообще никто не рассматривал как культурную и историческую ценность, то есть «сохранение старины» понималось всего лишь как сохранение отдельных зданий в качестве музейных экспонатов. Среда города, его неповторимая атмосфера были обречены.

Но даже и включенные в списки памятников постройки отнюдь не были застрахованы от уничтожения. Из трех упоминавшихся выше списков ни один не был утвержден на союзном уровне. Из 104 зданий из списка 1932 года погибло 29. 20 марта 1935 года ВЦИК своей властью наконец-то взял под охрану государства 74 московских памятника архитектуры. Как видим, предыдущий перечень уменьшился почти на треть.

Каганович был рьяным сторонником такой «градостроительной» политики. Разумеется, остановить ее было не в его власти, но попытаться спасти хотя бы что-то он мог.

10 июля 1935 года Генеральный план реконструкции Москвы был утвержден. Один из участников его разработки, А. Кольман, вспоминает:

«В 1933 или 1934 году Л. М. Каганович пригласил меня – как математика – принять участие в возглавляемой им комиссии по составлению Генерального плана реконструкции города Москвы. Задачей этой многочисленной комиссии… было окончательно сверстать план, над которым уже много времени трудились сотни специалистов. Нам нужно было выработать, на основе несметной кучи материалов, компактный документ и представить его на утверждение Политбюро.

Наша комиссия работала в буквальном смысле днем и ночью. Мы заседали чаще всего до трех часов утра, а то и до рассвета, – таков был в те годы и до самой смерти Сталина стиль работы во всех партийных, советских и прочих учреждениях… Трудоспособность нашей комиссии и ее председателя была в самом деле неимоверна. На окончательном этапе работы Каганович поселил пятерых из нас за городом на одной издач МК, где мы, оторванные от отвлекающих телефонных звонков, быстро завершили всю работу, составили проект постановления Политбюро.

Нас пригласили на его заседание, на обсуждение плана. В громадной продолговатой комнате, за длиннющим столом буквой Т сидели члены Политбюро и секретари ЦК, а мы, члены комиссии, разместились на стульях вдоль стен. В верхней, более короткой стороне буквы Т, восседал в центре только один Сталин, а сбоку его помощник Поскребышев. Собственно, там было только место Сталина, а он безостановочно, как во время доклада, так и после него прохаживался взад и вперед вдоль обеих сторон длинного стола, покуривая свою короткую трубку и изредка искоса поглядывая на сидящих за столом. На нас он не обращал внимания. Так как наш проект был заранее роздан, Каганович лишь очень сжато говорил об основных принципах плана и упомянул о большой работе, проделанной комиссией. После этого Сталин спросил, есть ли вопросы, но никаких вопросов не было. Всем было все ясно, что было удивительно, так как при громадной сложности проблем нам, членам комиссии, проработавшим не один месяц, далеко не все было ясно. «Кто желает высказаться?» – спросил Сталин. Все молчали…

Сталин все прохаживался, и мне показалось, что он ухмыляется в свои усы. Наконец он подошел к столу, взял проект постановления в красной обложке, полистал и, обращаясь к Кагановичу, спросил: «Тут предлагается ликвидировать в Москве подвальные помещения. Сколько их имеется?» Мы, понятно, были во всеоружии, и один из помощников Кагановича… тут же подскочил к Кагановичу и вручил ему нужную цифру. Она оказалась внушительной, в подвалах ниже уровня тротуара теснились тысячи квартир и учреждений.

Услышав эти данные, Сталин вынул трубку изо рта, остановился и изрек: «Предложение ликвидировать подвалы – это демагогия. Но в целом план, по-видимому, придется утвердить. Как вы думаете, товарищи?» После этих слов все начали высказываться сжато и одобрительно, план был принят с небольшими поправками… В заключение Каганович взял слово, чтобы извиниться за подвалы. Этот пункт, дескать, вошел в постановление по оплошности… Это была неуклюжая и лживая увертка… Ведь каждый понимал, что перед тем, как подписать столь ответственный документ, Каганович несколько раз внимательнейшим образом перечитал его…»[72]