Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество - Игорь Кокарев

Я, например, получил заказ на серию статей от журнала «Советская реклама». Решил разобраться в технологии, психологии и социологии рекламы на Западе. У нас рекламы не было, и она даже осуждалась, как атрибут капитализма. Пресловутый лозунг «Реклама – двигатель торговли» ходил как шутка. Глаз покупателя радовали одни и те же вывески: «Хлеб». «Продукты». «Мясо». «Промтовары». Ассортимент еще тот, и везде одинаков. Увидел как-то во Владивостоке ложки нестандартной формы, так удивился, что купил сразу три дюжины. Для подарков.

А что, в самом деле, рекламировать при всеобщем дефиците? Только слушок пройдет, что где-то что-то выбросили, так пока доедешь, и того уже нет, раскупили. Так что реклама нашей торговле ни к чему, даже наоборот, как острый нож в спину. Но заказ есть заказ. Требовалось в очередной раз разоблачить буржуазную сущность.

Начал, как обычно, с критики потребительской психологии, подкрался к изобилию товаров, неизвестному у нас, и тут же подверг большевистской критике конкуренцию между ними. Дальше по делу: чтобы впарить свой, капиталист придумывает, чем бы соблазнить, и рекламирует, например, не функцию мыла, а его запах, продает его цвет, соблазняет формой, придумывает яркую, оригинальную упаковку.

Разбираю уже профессионально смысл рекламной идеи, ее отличие от рекламного образа, зрительного и вербального (в виде запоминающегося слогана), методы социологического измерения эффективности рекламных кампаний. Говорить о положительном влиянии рекламы на результаты продаж не стал по понятным причинам. Статьи редакции нравились. Так я стал попутно специалистом по рекламе. Что пригодится в будущем, которого еще никто не знал.

В 1970 году в «небольшой» делегации из трёхсот советских ученых-обществоведов, направлявшихся на Всемирный Социологический Конгресс в Варну, оказалась и наша группа социологов. И хотя «курица не птица, Болгария не заграница», смена среды общения и интеллектуального климата оказалась разительной. Искушение свободой было столько велико, что с моей физиономии, кажется, не сходила эта глупая, блуждающая улыбка. Вот информационная тумба посреди холла. Подходим, читаем записку наискосок:

«По гендерным проблемам группа собирается в №617 на шестом этаже в 8 вечера».

Рядом текст на машинке:

«Набираем команду для дискуссии против латино-американских троцкистов. У ресторана после обеда».

От руки размашисто:

«Играем волейбол: команды Восток – Запад на спортплощадке возле пляжа. Без мордобоя!»

Ниже:

«Есть желающие смотаться в воскресенье в Стамбул на вашей машине. Звонить: 312—493.»

Крупно красным:

«Еду домой через Францию и Испанию. Могу взять с собой двух человек. Вождение и бензин пополам».

Вот какая-то вырезка из статьи. Около нее:

«Досуг как средство самореализации личности. Семинар ad hoc.»

И так вся тумба по кругу со свежими сообщениями каждый день и час. Вот, наверное, это и значит быть свободным человеком…

Как легко им здесь дышится, увидел и на нашей секции массовых коммуникаций. Стояла жара, советская делегация стойко переносила ее в черных костюмах с галстуком, а сидевший рядом бородач из Лимы, к моему изумлению, неторопливо раздевался, аккуратно складывая рубашку, потом штаны и носки. Так и сидел в трусах. Я поймал себя на том, что стал принюхиваться. Еще подумал, выступать он как пойдет? Смотрю, поднял руку и с места:

– Мне кажется, профессор ошибается, полагая…

Хорошо, что мы с Любашевским в джинсах. По крайней мере не так выделяемся. А председатель нашей секции, знаменитый французский социолог Жофр Дюмазедье вел заседание, сидя на подоконнике с ногами. Он невозмутимо курил трубку и с подоконника подавал реплики, руководя дискуссией. Когда наш шеф, спотыкаясь, сделал свой доклад, мы сочли свою миссию выполненной, и дыхание наше стало легким. С его юной темнокожей женой, вывезенной им из джунглей Амазонки, мы с Юрой ходили на шлюпке далеко в море, а вечером не по-детски резвились в ночном клубе с французскими и бельгийскими туристками. Все равно, нашего английского не хватало на участие в серьезных дискуссиях. Так чего ж время терять…

Домой вернулись раскованными и по инерции еще некоторое время чувствовали себя по-западному свободными и счастливыми. Еще подумалось, а разве социализм несовместим с этой свободой? Но московская действительность быстро поставила все на свои места. В АОН, в нашем партийном отстойнике в присутствии научной общественности Москвы партийные идеологи устроили побоище профессору МГУ Юрию Леваде за его курс лекций по общей социологии.

Где ленинские принципы научного коммунизма?

Кто позволил протаскивать в МГУ гнилую буржуазную идеологию?

Стояли насмерть известные философы и академики, вроде умные люди. Не понимаю этого искусственного противостояния вместо поиска сближения и конвергенции двух систем ради общего блага. Неужели прав Амальрик: «Регенерация бюрократической элиты шла бюрократическим путем отбора наиболее послушных и исполнительных. Этот бюрократический „противоестественный отбор“ наиболее послушных старой бюрократии, вытеснение из правящей касты наиболее смелых и самостоятельных порождал с каждым разом все более слабое и нерешительное новое поколение бюрократической элиты». Но откуда у этих партийных философов такая злоба?

Конец ознакомительного фрагмента.