Анти-Духлесс - Дмитрий Ненадович

Ну да ладно. Всего на свете никогда ведь не узнаешь. Но то, что «Николаевский Экспресс» был историческим поездом — это известно достоверно. К обшивке его локомотива даже была прикручена соответствующая табличка с дарственной надписью последнего царя-императора. «Поэтому-то, видать, поезд так и назвали — Николаевский», — осенило всегда догадливого маркетолога вспомнившего про надпись на табличке, которую он прочел мимоходом при посадке в поезд, — поэтому-то и не моют ничего здесь, берегут исторические следы и отпечатки!» Но, справедливости ради, надо отметить, что в несвежем помещении «теплушки» было все же немного поприятней, чем в удручающей тесноте вагонных тамбуров. Повоздушней, как-то, все там было. Понятное дело, все ж таки это, как-никак, предприятие общественного питания. Под присмотром строгой СЭС и все такое.

Осмотревшись, Жека устало опустился на обитую дешевым дермантином скамейку, привинченную к полу большими ржавыми болтами. Скамейка была привинчена неподалеку от прибитого к полу гвоздями небольшого кривоватого на вид столика. Поверхность столика непрерывно дребезжала и выглядела очень неопрятно. К этой неопрятности надежно липли рукава. Вместе с тем, поверхность стола не была такой совсем уж скучно пустой. На ней подрагивали засиженные большими зелеными мухами влажно-сероватые матерчатые салфетки. Кроме того, на этом вибрирующем столике уютно примостились приборы со специями и миниатюрная вазочка с каким-то, тоже густо засиженным мухами, высохшим искусственным соцветием. Сами же мухи роились неподалеку. Прямо под желтоватым потолком. Жека не обращал на них никакого внимания. Он уже зацепился взглядом за стол. Взгляд рассмеялся. Видимо, стол этот очень был смешон, в своей совковой отстойности. Несмотря на это, Жека решил придать этому отстойному столу еще более веселое выражение. И именно поэтому на его липкой, изрытой неровностями поверхности очень скоро появились Chivas Regal Royal Salute, Glen Garioch, Bruichladdich, Glenfiddich, Springbank, Auchentoshan, Evan Williams, Midleton Very Rare. Можно было бы заказать еще чего-нибудь повеселее, но как мы уже отмечали, ничего больше в этом отстойном и дребезжащем кабаке не было. Наверное, уже все выпили, эти неугомонные шельмы. Эти проклятые старперы. И когда только успели? В принципе, конечно, должно было хватить Жеке и этого. Ну, а если, все же не хватит, то придется тогда идти в полное опасностей купе. И снова преодолевать все эти удушливые тамбуры. Фу, какая пакость. А здесь так светло и тепло. И почти ничем не воняет. Разве что когда открывается тамбур, пахнет чем-нибудь особенно мерзким. Но это случается редко. Ночь. Уже никто никуда не ходит. Все пузатые старперы-папики-маразматики, вся это отстойная и примитивная серость давно уже спит. С печалью вглядываясь в заоконную тьму, под рвущий душу перестук колес страдают в такие часы только ранимые маркетологи. Страдают они в такие часы от одиночества и невозможности самореализоваться. Страдают и омывают своими теплыми слезами обломки разрушенной кем-то мечты. И в такие вот печальные минуты, никак не достичь им эякуляции, пусть даже и преждевременной.

Наконец официантка с ненавистью в глазах приносит Жеке заказанное им час назад фирменное ресторанное блюдо. В движениях официантки угадывается плохо скрываемое раздражение. Видимо, хочет спать, сука. Это ее проблемы. На дверях заведения висит расписание. А там черным по желтому написано: «До последнего посетителя». Он, Жека, наверное, и есть тот самый последний посетитель. И до самого утра посетитель. В купе все равно не уснуть. Раскатистые звуки храпа отстойного старпера перекрывают ярость стука колес. Звуки храпа устрашающе влетают в слегка приоткрытое окно «теплушки». Эти звуки напоминают рев атакующей поезд немецкой авиации. Рев периодами продолжительно нарастает и затем неожиданно резко затихает. В минуты затишья растет вибрация окружающих Жеку предметов. Официантка не выдерживает авиаударов и в испуге прячется в служебном купе. Слышен разрушающий возникшие было надежды звук закрывающегося купейного засова. Все, теперь совсем один. Утешения и продажной любви тоже ждать больше неоткуда: «Надежду убили…». А ведь хотелось бы еще сегодня успеть проверить эякуляцию. После ужина. Похоже, не удастся. А может, откроет? Если понастойчивей так попросить? Поманить длинным рублем? Ладно, будет видно. Надо сначала перекусить. Не то дело не дойдет даже до эрекции. Какая же тогда может быть эякуляция?

Где же блюдо? Жека ищет блюдо глазами. Наконец глаза находят нечто. Блюдо имеет довольно длинное название: «Бифштекс рубленый с яйцом». Кроме длинного названия блюдо имеет какой-то свеже-весенний, молодо-серо-бурый цвет только что сошедшего снега и благоухает носками таежного лесоруба-вахтовика. «Не беда, — думает Жека, — если это блюдо обильно покрыть разнообразием специй, то получится очень даже ничего. Очень даже съедобно будет».

Но и тут его ждет еще одно разочарование: приборы со специями оказались бутафорскими. За долгие годы пользования этими ребристыми пузырьками их содержимое кристаллизовалось и перешло в цельнокусковое, монументальное в твердости своей состояние. Жека неуверенно стучит солонкой по засаленной поверхности стола, пытаясь выудить наружу хотя бы крупинку от монолитности кристалла. Крупинка не появлялась. Жека уже было хотел стукнуть солонкой изо всех своих сил, но вовремя заметив на поверхности стола глубокие выбоины, оставленные его нетерпеливыми предшественниками. Жека тяжело вздыхает и обреченно ставит прибор на место. Проклятая совковость. Ничем ее не удается вытравить из этого самодовольного быдла. Вот оно, крушение надежд целого поколения! В этот момент Жеке захотелось положить кому-нибудь голову на плечо и, возможно, даже заплакать. Отчаяние вдруг заволокло его и без того близорукие глаза. Поэтому он не сразу заметил подсевшего к нему за столик знакомого ему уже господина в безукоризненном фраке. О его близости Жеке опять просигнализировала вибрация второго паха. Но ущербные глаза его, даже промытые уже набежавшей вдруг слезой, еще ничего четко не различали. Ничего, кроме спроецированного в обдолбанный Жекин мозг мутного черного пятна. Но резервный пах не унимался. Когда, наконец, затуманившиеся Жекины глаза, в автоматическом режиме нащупали фокус, он сразу узнал в своем незваном на соседство соседе того самого синевыбритого иностранца. Того, который так неожиданно и, можно даже сказать, воровато как-то исчез тогда из полного опасностей кабака со звучным названием «Яма». Жека насупился и начал есть глазами это надменное, облаченное в пижонский фрак, напротивсидящее туловище.

— Ну, вот мы и встретились вновь, юноша, — произнес господин, демонстрируя свою запоминающуюся четверть-улыбку — вы, я вижу, удивлены? Напрасно, я же намекал вам, что у нашей встречи может быть продолжение. Да не таращьтесь вы так на меня! Вы же во мне дырку сделаете.

— А че, я, типа, второй раз, в натуре, так Вас реально вижу! Да, базар какой-то был, типа потом объява проканает насчет конкретного погоняла. Чтобы в натуре. Чтобы как в ксиве. И все. Потом Вы куда-то испарились. Сделали фокус и исчезли, — сходу сорвался в галоп словесного поноса незадачливый и уже сильно пьяный маркетолог, — Щас опять будете мне фуфло втирать про Ангела-Васю? Не парьтесь! Мне эти непонятки без надобности. Своих заморочек море. В Питер вот еду, с одним козлом по понятиям разбираться. На стрелку, можно сказать, еду. Один-бля, еду — сам-бля! Без ансамбля. Во бля! Стихи! А вы тут! Юноша! Какой я Вам, на хрен, юноша! Вы че, намного меня старше? А даже если на много, мне уже давно по херу все!

— Не хамите, юноша. Во-первых, все эти ваши звания и названия не имеют ровным счетом никакого значения. Но я вас прощаю. Вас ведь тут любят дурить. Трактаты всяческие строчат. Доказывают вам зависимость судьбы от присвоенного при рождении имени. Или же могут обдурить вас трактатом об обратной зависимости. Чушь абсолютнейшая! Но, как у вас говорится, любой каприз за ваши деньги. Во-вторых, пора бы уже научиться различать знаки судьбы. Настораживаться при их едва заметном проявлении. И пытаться, хотя бы в такие ответственные минуты, никому не хамить. Не отпугивать от себя эти знаки своим безобразным поведением. Даже пребывая вот в таком вот пьяном и обдолбанном состоянии. В каком, вы и изволите сейчас пребывать. И не только сейчас. Можно ведь собраться и немного потерпеть. А там, как у вас говорится, чем черт не шутит? Авось, вам это пригодится. Какое-нибудь счастье по судьбе выпадет.

— Ну, допустим, слегка «измучился нарзаном» я сегодня. Но, у меня работа такая. Нервная очень. Да к тому ж, еще эти… Одиночество с невостребованностью на фоне преждевременной эякуляции, — уже более членораздельно и менее развязанно лепетал сумевший, на какое-то время, взять себя в руки огорченный маркетолог, — А где они, позвольте поинтересоваться, знаки эти? Что-то я до сих пор ничего такого никогда не замечал. И сейчас не вижу ничего. Кроме Вас и остывающего бифштекса. И совсем не понимаю, что это такое. Дорожные знаки мне вполне понятны. Типа: «Сюда ехать нельзя!», «Сюда ехать можно, но очень скользко!» Здесь все понятно! И со знаками судьбы точно так же должно быть. Чего там темнить? Как там, в детской сказке? Стоит громадная такая каменюка в чистом поле, а на ней надпись нацарапана, мол, пойдешь туда — издохнешь быстро, пойдешь сюда — без коня останешься, прямо пойдешь — бабла нарубишь и принцессу какую может еще по ходу захомутаешь. Вот это я понимаю — знак. Но ничего такого пока мне не видно.