Нейромант - Уильям Гибсон

— Я думаю, тебе следует позаботиться о том, чтобы извлечь побольше выгоды из моего неестественного состояния. — Он посмотрел вниз. — Я имею в виду, посмотри на это неестественное состояние.

Она засмеялась.

— Это долго не продержится.

— Продержится, — сказал он, забираясь на песочный темперлон, — потому-то оно и неестественное.

11

— Кейс, что с тобой? — сказал Армитаж, когда официант усаживал их за его стол в "Вантьем Сиэкль"[40]. Это был самый маленький и самый дорогой из нескольких плавучих ресторанов на небольшом озере недалеко от "Интерконтиненталя".

Кейс содрогнулся. Брюс ничего не сказал об отходняке. Он попытался взять стакан ледяной воды, но его руки дрожали.

— Наверно, съел что-нибудь.

— Я хочу, чтобы тебя проверил медик, — сказал Армитаж.

— Да это просто аллергическая реакция, — соврал Кейс. — Появляется, когда я езжу, жру всякое, временами.

Армитаж носил темный костюм, слишком формальный для этого места, и белую шелковую рубашку. Его золотые браслеты звякнули, когда он поднял бокал с вином и отпил.

— Я сделал вам заказ, — сказал он.

Молли и Армитаж ели в тишине, в то время как Кейс шумно пилил свой бифштекс, доводя его до маленьких, на один укус, кусочков, которые он возил в обильном соусе, и в конце концов забросил все блюдо.

— Боже, — сказала Молли, ее тарелка была пустой, — дай сюда. Ты знаешь, сколько это стоит? — Она взяла его тарелку. — Они должны выращивать целое животное годами и потом убить его. Это не из пробирки. — Она набила рот и разжевала.

— Не голодный, — выдавил Кейс.

Его мозг был прожарен до основания. Нет, решил он, он был брошен в кипящий жир и оставлен там, и жир остыл, тусклое сало покрыло извилины полушарий толстым слоем, и пурпурно-зеленые вспышки боли простреливали сквозь него.

— Ты выглядишь просто пиздец, — ободрительно сказала Молли.

Кейс попробовал вино. В совокупности с бетафенетиламином оно приобрело вкус йода.

Свет приглушился.

— Ресторан Вантьем Сиэкль, — сказал бестелесный голос с различимым муравейным акцентом, — с гордостью представляет голографическое кабаре мистера Питера Ривьеры.

Разрозненные аплодисменты от других столов. Официант зажег свечку и поместил ее в центр их стола, затем начал убирать блюда. Скоро свечка мерцала на каждом из дюжины столов ресторана, и всем разливались напитки.

— Что происходит? — спросил Кейс у Армитажа, который ничего не ответил.

Молли поковыряла в зубах бургундским ногтем.

— Добрый вечер, — сказал Ривьера, делая шаг вперед на небольшой сцене в дальнем конце помещения. Кейс моргнул. Чувствуя себя нехорошо, он не заметил сцены. Он не видел, откуда вышел Ривьера. Его неудобство возросло еще больше.

Сначала он подумал, что человек освещен прожектором. Ривьера светился. Свет лип к нему как кожа, освещая темные портьеры за сценой. Он проецировал.

Ривьера улыбнулся. Он носил белый банкетный жакет. На его лацкане голубые угольки тлели в глубинах черной гвоздики. Его ногти вспыхнули, когда он воздел руки в жесте приветствия, обнимая всю свою публику. Кейс услышал плеск мелкой волны о стену ресторана.

— Сегодня, — сказал Ривьера, его удлиненные глаза сияли, — я хотел бы исполнить вам расширенный номер. Новую работу.

В его поднятой правой ладони сформировался световой рубин. Ривьера уронил его. Серый голубь выпорхнул из точки удара и исчез в потемках. Кто-то засвистел. Снова аплодисменты.

— Название работы — "Кукла".

Ривьера опустил руки.

— Я хочу посвятить эту премьеру здесь, сегодня, леди 3Джейн Мари-Франс Тессье-Эшпул.

Волна вежливых аплодисментов. Когда она стихла, глаза Ривьеры нашли их стол.

— И еще одной леди.

Огни ресторана померкли окончательно, на несколько секунд, оставив лишь мерцание свечей. Голографическая аура Ривьеры гасла вместе со светом, но Кейс все еще мог видеть его, стоящего с преклоненной головой.

Линии слабого света начали формировать горизонтали и вертикали, делая набросок открытого куба вокруг сцены. Ресторанные огни вернулись назад, лишь немного, но решетка, окружающая сцену, казалась сделанной из замерзших лунных лучей. С наклоненной головой, с закрытыми глазами, руки в напряжении по бокам, Ривьера, казалось, дрожал от концентрации. Внезапно призрачный куб заполнился, превратился в комнату, в которой недоставало четвертой стены, что позволяло публике видеть ее содержимое.

Ривьера, казалось, слегка расслабился. Он поднял голову, но глаза оставались закрытыми.

— Я всегда жил в этой комнате, — сказал он. — Я даже не могу припомнить, жил ли я в каких-то других комнатах.

Стены комнаты были покрыты пожелтевшей белой штукатуркой. Там находились два предмета мебели. Один был простым деревянным стулом, другой — железной рамой кровати, выкрашенной в белый цвет. Краска облупилась и потрескалась, обнажив черное железо. Матрас на кровати был непокрыт. Ржавые пятна и выцветшие коричневые полосы. Одинокая лампочка свисала над кроватью на перекрученном отрезке черного провода. Кейс мог разглядеть толстый слой пыли на верхнем закруглении лампы. Ривьера открыл глаза.

— Я был одинок в этой комнате, всегда.

Он сел на стул, лицом к кровати. Голубые угольки все еще горели внутри черного цветка на его лацкане.

— Я не знаю, когда я начал мечтать о ней, — сказал он, — но я помню, что вначале она была только дымкой, тенью.

Что-то лежало на кровати. Кейс моргнул. Исчезло.

— Я не мог удержать ее, удержать ее в своем разуме. Но я хотел удержать ее, удержать ее и более того…

Его голос был прекрасно слышим в притихшем ресторане. Лед звякнул о край стакана. Кто-то хихикнул. Кто-то еще шепотом спросил что-то по-японски.

— Я решил, что если бы я мог визуализировать какую-то ее часть, все лишь малую часть, если бы я мог увидеть эту часть в совершенстве, в самых подробных деталях…

Женская кисть лежала теперь на матрасе, ладонью вверх, белые пальцы бледны.

Ривьера наклонился вперед, поднял кисть и начал нежно гладить ее. Пальцы шевелились. Ривьера поднял руку ко рту и начал лизать кончики ее пальцев. Ногти были покрыты лаком цвета бургунди.

Кисть, видел Кейс, но не отрезанная кисть; кожа постепенно растворялась, целая и невредимая. Он вспомнил татуированный лоскут плоти, выращенной в пробирке, в витрине нинсэйского хирургического бутика. Ривьера держал кисть у своих губ и лизал ее ладонь. Пальцы наощупь ласкали его лицо. Но теперь и вторая кисть лежала на кровати. Когда Ривьера потянулся за ней, пальцы первой замкнулись вокруг его запятья браслетом из плоти и кости.

Представление развивалось по своей сюрреалистической внутренней логике. Руки были следующими. Ступни. Ноги. Ноги были очень красивы. Голова Кейса пульсировала. Его горло пересохло. Он допил остатки вина.

Ривьера был уже в постели, обнаженный. Его одежда была частью проекции, но Кейс не мог припомнить, как она исчезла. Черный цветок лежал у подножия кровати, все еще источая внутренний голубой огонь. Затем сформировалось туловище, и приобрело сущность от ласк Ривьеры, белое, безголовое, и совершенное, блестящее едва заметным глянцем пота.

Тело Молли. Кейс уставился с открытым ртом. Но это была не Молли; это была Молли, какой ее воображал Ривьера. Груди были неправильными, соски больше и слишком темные. Ривьера и лишенное конечностей туловище извивались на кровати, а по ним ползали руки с бургундскими ногтями. Кровать теперь была полна складок пожелтевших, трухлявых кружев, которые распадались от прикосновений. Облако пыли окутало Ривьеру и корчащиеся конечности, быстрые, щипающие, ласкающие руки.

Кейс взглянул на Молли. Ее лицо было спокойным, отраженные цвета проекции Ривьеры поднимались и опускались в ее зеркалах. Армитаж сидел наклонившись вперед, обхватив руками ножку бокала, его тусклые глаза сфокусированы на сцене, на сияющей комнате.

Теперь конечности и туловище объединились, и Ривьера вздрогнул. Голова была там, изображение завершено. Лицо Молли, с гладкой ртутью, залившей глаза. Ривьера и изображение Молли начали совокупляться с новым рвением. Затем изображение медленно вытянуло когтистую руку и выпустило пять лезвий. С томной, как во сне, нарочитостью, она вспорола голую спину Ривьеры. Кейс уловил проблеск обнажившегося позвоночника, но он уже встал и шел к двери.

Он сблевал в тихие воды озера, перегнувшись через перила розового дерева. Что-то, казалось бы замкнувшееся вокруг его головы, теперь отпустило. Стоя на коленях, упершись подбородком в прохладное дерево, он смотрел через мелкое озеро на свечение Рю Жюль Верн.

Кейс видел медиумов раньше; когда он был подростком в Муравейнике, они называли это "сниться наяву". Он помнил тонких пуэрториканцев под уличными огнями Ист-сайда, видящих сны наяву под быстрый ритм сальсы, сновидцы-девушки вздрагивают и кружатся, наблюдатели хлопают в такт. Но это требовало целый фургон оборудования и неуклюжий шлем с тродами.