К югу от Вирджинии - Валерий Бочков

Шарлотта резко засмеялась, будто залаяла. Другие охотно подхватили – Ленц был классным любимцем. Полине даже стало жаль Хильду: бедная девчонка всего добивается своим горбом, зубрит, наверное, от темна до темна, не то что этот смазливый Ленц.

Хильда побледнела, ее румяное лицо стало пепельным. Она подняла руку, смех смолк.

– Давайте оперировать фактами. – Хильда нарочито повернулась к Ленцу спиной. – Вы позволите, мисс Рыжик?

Полина неохотно кивнула, у нее внутри словно кто-то завязал узел и с иезуитской медлительностью стягивал концы.

– Итак, – Хильда вышла к доске и повернулась к классу. – Впервые Анна появляется в романе с целью примирить супругов Облонских. Ей удается восстановить мир в семье своего распутного брата хитрыми женскими уловками и ложью. Параллельно она мимоходом обольщает Вронского, безжалостно разрушив его помолвку с Кити. Последняя из-за этой травмы чудом остается жива.

Хильда вдохнула, быстро и прерывисто, продолжила:

– Мимоходом упомянем брата Анны: Стива – зеркальное отражение сестры, лживый, никчемный развратник, промотавший приданое жены, проводит жизнь в кутежах, пьянствует в чужих поместьях, на охоте. Обаятельный плут, причем он осознанно использует свое обаяние. Использует, как оружие.

Толстой упомянул еще двух родственников этой славной фамилии: тетку-приживалку княжну Варвару и другую тетку… – Хильда замялась, пытаясь вспомнить имя. – Этой второй чуть ли не шантажом удалось в свое время выдать племянницу Анну за добропорядочного Каренина.

Полина наблюдала за лицами учеников, недоверие и усмешки сменились мрачной сосредоточенностью. Дылда Глина за последней партой сидел, приоткрыв рот. Хильда, поначалу нервная, стала говорить уверенней, весомей.

– Автор беспощадно показал равнодушие Анны к своей дочке. Как же так? – ведь это плод их великой любви. Вронский сходит с ума от невозможности назвать этого ребенка своим, Анна абсолютна индифферентна. Даже хрестоматийная любовь к сыну при внимательном анализе текста оказывается скорее капризом взбалмошной бабенки, она преспокойно обходилась без Сережи несколько лет.

Ленц громко подвинул стул и, сложив руки на груди, вытянул в проход ноги. Хильда не обратила внимания.

– То, что Анна ненавидит Каренина, особенно его знаменитые уши, не мешает ей брать у него деньги, огромные деньги – аппетит у барышни отменный, ей не совестно присылать ему счета из модных магазинов. Точно так же она доит и простодушного Вронского – какая милая семейная традиция, как это похоже на Стиву! Путешествия по Италии, старинная вилла, заказ портрета у модного художника, бесконечные наряды, украшения, потом роскошная реконструкция родовой усадьбы Вронских. Скромную, порядочную Долли тошнит от этой показухи, она бежит оттуда.

Полина заметила, что простодушная Шарлотта слушала, приоткрыв рот.

– Толстой – мастер, у него нет случайностей, если он что-то нам сообщает, то это неспроста. В начале романа подробно описывается спартанский быт Вронского, он офицер, его не интересуют мишура и побрякушки. Честь, удаль и мужская дружба – вот Вронский в начале. Из чего мы можем сделать вывод – причина роскоши, мотовства в Анне.

Хильда передохнула, поправила очки.

– На протяжении книги эта женщина несет только горе, в ней ярко выраженное разрушительное начало. Честнейший Каренин, благородный Вронский, двое брошенных детей, Долли, которой почти удалось вырваться от мерзавца мужа, Кити, едва не умершая после расстройства помолвки. Этому виной лишь…

Она остановилась, словно потеряла нить. За окном задорно, словно цикада, затарахтел генератор.

– Анна… – продолжила Хильда не очень уверенно, стрекот генератора отвлекал и мешал сосредоточиться. – Анна красива. Убийственно красива. Толстой постоянно подчеркивает манящую, соблазнительную прелесть этой женщины. В этой красоте есть что-то завораживающее, что-то сверхъестественное. Что-то дьявольское. – Хильда замолчала, потом повернулась к Полине и тихо сказала: – Я думаю, что она – Сатана.

Генератор фыркнул и замолчал. Конец фразы прозвучал в тишине, Полина понимала, что это уже слишком, что надо что-то сказать, но, увидев холодный взгляд Хильды, промолчала.

– В Писании сказано – явится он в мужском или женском обличье, в сияющих одеждах, подобных золотому дождю, красотою лика своего будет пленять взоры, а сладкими речами смущать души. – Голос Хильды Эммерих не изменился, но спина выпрямилась, а в лице вспыхнуло что-то хищное и настороженное.

– Обольщать он станет любовью и состраданием, но ядом обернется любовь и желчью станет сострадание. – Хильда повернулась к классу, голос звучал в полную силу, ученики завороженно слушали. – И горе тому, кто поверит лживым речам, прельстится фальшивой красотой, ибо ждет его юдоль скорби и страдания.

Хильда сделала шаг, медленно повернулась к Ленцу, глядя сверху вниз, громко сказала:

– По движению души своей узнаете его. Обманутся глаза красотой лика его, уши поверят патоке сладких речей, но душа, – Хильда вскинула руку. – Душа не обманет!

Ленц, лениво вытянув в проход ноги, поднял взгляд на Хильду и брезгливо, словно плевок, процедил сквозь зубы:

– Юродивая…

У Полины екнуло сердце, она беспомощно подалась вперед, толком не зная, что сделать, что сказать. Тишина казалась осязаемой, Полина видела, как Хильда заторможенным, неуверенным жестом сняла очки, сунула их в карман. Потом, размахнувшись, медленно и неуклюже влепила Ленцу пощечину.

Кто-то ахнул, звон от пощечины, казалось, все еще висит в воздухе. Ленц сидел не шевелясь, он инстинктивно дернул руку к лицу, но сдержался. Его щека медленно наливалась алым.

Полина застыла, в голове мячиком прыгало гадкое слово «юродивая», до нее вдруг дошло, что именно она, мисс Рыжик, учитель, несет ответственность за происходящее. Именно ответственность, то есть отвечает за все происходящее, включая вот это.

За окном снова бойко и уверенно застрекотал генератор, кто-то зычно хохотнул и запел фальшивым тенорком: «Лу-унная река-а, в сирени берега, утопи мою печа-аль, ах, лунная река…»

24

Полина не знала, что делать с руками: поправила волосы за ухом, тронула губы, шею, заложила за спину. Наконец, зажав большие пальцы в кулаки, сунула руки в карманы.

– Великолепно! – Директор резко повернулся к ней и снова начал быстро ходить из угла в угол. Из-за толстого ковра шаги звучали ватно и глухо, как далекий тамтам.

– Конечно, ваша ответственность! А то чья же? – Он зло взглянул на Полину.

– Вот поэтому… – мрачно повторила она. – Поэтому и увольняюсь.

– Потрясающе! – Директор ударил кулаком в ладонь. – Просто потрясающе! – Он остановился, потом заходил снова. – Великолепно.

– Я никакой не учитель, вы сами знаете, – насупившись, проговорила она. Полина чувствовала тошнотворную пустоту внутри, сосущую и изматывающую, ее мутило от ощущения несвободы и несправедливости, казалось, словно она вернулась на десять лет назад и вся эта пытка разворачивается снова. То же притворное раскаянье, тот же страх, неистребимо тоскливый запах коридоров и классных комнат – казалось, что она никогда не покидала их.

– Я ненавижу школу, – сказала она тихо. – Ненавижу.

Директор внимательно посмотрел на нее, Полина почувствовала, почти физически ощутила, что она сделала шаг и что обратной дороги, скорее всего, уже нет.

– У меня не было выхода, – Полина резко вскинула голову. – У меня и сейчас его нет. Мне твердили: учись, будь паинькой, и у тебя все будет хорошо. Мне ведь ничего особенно не надо, я ж не требую дворцов и нарядов, лимузина с шофером или яхты под парусами. Нет! Я хочу заниматься своим делом, я согласна получать за это гроши, мне не нужна карьера и ученые степени. Дайте мне просто спокойно жить…

Она запнулась, глядя в глаза директору, спросила:

– Но почему мне не сказали, что это невозможно? Почему не предупредили с самого начала? Зачем морочили голову сказками про равные возможности? Ведь это… – Полина закусила губу, отвернулась. – Ведь это… это нечестно… – едва слышно закончила она.

Директор с интересом разглядывал ее, словно неожиданно увидел нечто такое, чего не замечал раньше.

– А чего ты хочешь? Ты? – Он подошел, хотел взять ее за руку, но, раздумав, потер рассеянно ладони. – Чего ты хочешь, извини за банальность, от жизни?

– Я? – Полина посмотрела на него, больше всего сейчас она боялась зареветь. – Я хочу, чтоб меня оставили в покое и дали делать то, что я хочу.

– Да-а… – грустно усмехнулся директор. – Беда именно в этом.

Он подошел к окну, постучал пальцем в стекло, будто приманивал рыбок в аквариуме.

– Сегодняшний мир стоит на двух китах – страхе и жадности. Людей выдрессировали желать постоянно, хотеть непрерывно. Страсть обладания сжирает сегодняшний мир. – Герхард повернулся к Полине, сел на край стола. – Самоубийственная страсть, безумная, бессмысленная – человек жаждет ненужных вещей, пустых привилегий. Самое страшное, он готов за это платить своим благополучием, благополучием своей семьи.