Воры над законом, или Дело Политковского - Ефим Курганов

Так вот, чрез некоторое время после самоубийства Угрюмова, Савва зарядил пистолет пулею, приставил его к виску и осушил залпом серебряный гроб, а затем направил дуло пистолета в рот и успел ещё потом шепнуть: «Подобрать убитого!»

Иными словами, Савва Яковлев поступил напоследок с самим собою столь же жестокосердно, как поступал обычно с многочисленными гостями и сотрапезниками.

Это именно после истории с Угрюмовым в сей забубённой головушке шевельнулось вдруг что-то человеческое. Это несомненно, мне кажется.

А вот в приятеле его Политковском, хоть он как будто с окружающими и не был столь жестокосерд, так ничего и не шевельнулось. При том Савва ничего ведь крал, растранжиривал лично ему принадлежащее, а Политковский крал безбожно все тридцать лет своей службы, да самого последнего дня: уже побывали у него в канцелярии чиновники государственного контроля, а он никак не мог остановиться.

И он всё ж таки вряд ли отравился, до самого конца предполагая как-то выкрутиться.

Апоплексический удар более реален, но я и в него не очень-то верю, и вот по какой причине. Александр Гаврилович положил себе за железное правило: ни при каких обстоятельствах ни за что не волноваться.

А вот прикончить его вполне могли, и такой слух (весьма упорный) гулял по петербургскому обществу.

Жандармский генерал Леонтий Дубельт, управлявший страшным Третьим отделением, фактически находился на содержании у Политковского.

Александр Гаврилович, как я уже выше рассказывал, под видом регулярных карточных проигрышей, давал ему весьма значительные суммы.

Когда дело явно стало идти к аресту Политковского, Дубельт вполне мог отдать тайный указ своим голубомундирным головорезам устранить директора канцелярии комитета о раненых, ибо первый же допрос Политковского мог стоить Дубельту карьеры.

Политковский любой ценой намерен был выкрутиться (таков уж этот человек был) — это как раз генерала Дубельта и пугало в первую очередь, это как раз и могло подвигнуть его на крайние меры, а возможно, и подвигло.

То, что имело место именно убийство Политковского, а не самоубийство — это вполне реально, хоть и недоказуемо: впрочем, недоказуемо и самоубийство Политковского.

Петербургские слухи, между прочим, признавали и то, и другое. Я же теперь более всего склоняюсь к убийству. И вот мой центральный аргумент: очень уж генерал Леонтий Дубельт шуточек не любил и карьерой своей никоим образом рисковать не желал, а Политковский невольно очень даже мог скомпрометировать жандармского генерала.

Однако в любом случае, мне кажется, очевидно одно:

Савва Яковлев, миллионщик и беспутная натура, в конце пути своего хоть как-то да устыдился творимых им безобразий, а вот Политковский так и не устыдился ничего, и в воровстве своём каяться и не помышлял даже.

У Яковлева, видимо, это даже против воли его как бы произошло. Просто меланхолия взяла этого чудовищного безобразника, да и заела вдруг. Слабину дал миллионщик.

Он влез вдруг в шкуру несчастных своих гостей и не выдержал. А вот Политковский, как был. так и остался закоренелым непробиваемым ворюгой и без какой бы тот ни было наклонности к грусти или самобичеванию.

И ведь ежели бы Александра Ивановича Чернышёва не хватил вдруг удар и он не покинул бы военное министерство, Политковский так и был бы всё тем же весельчаком-прожигателем жизни и продолжал бы преспокойненько потрошить денежный фонд комитета о раненых.

Как видим, оба приятеля, два больших картёжника, завершили свои пути-дороги преждевременно, но очень уж по-разному, даже противоположным образом, хотя оба сами свели счёты с жизнью.

Но думаю, что хватит покамест нам сопоставлений. Возвращаемся персонально к тайному советнику Политковскому и его грандиозной и одновременно гнусной афере.

А Дубельт не просто получал от Политковского денежные вспоможения, он ещё и входил на правах пайщика в тайный картёжный притон, который держал у себя Политковский.

Во всяком случае, об этом свидетельствует документ, который я обнаружил в архиве Славянского института в Париже. Я имею в виду «Исповедь Леонтия Дубельта». Изучая её, я наткнулся на следующую прелюбопытную запись:

«Обязанности, взятые мною на себя, требовали постоянных и даже безостановочных трудов. Поднимался я с ночи в четыре часа утра, отходил ко сну после двенадцати ночи. Проснувшись и отзавтракав с поспешностию, тут же мчался к графу Бенкендорфу (а после смерти оного, к графу Алексею Орлову, который заменил Бенкендорфа на посту шефа корпуса жандармов). Как начальник штаба корпуса, я регулярно инспектировал все жандармские округа. А ведь по совместительству я заведовал и Третьим Отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии. И мне каждодневно приходилось принимать и инструктировать десятка два-три секретных агентов.

Признаюсь: это была не жизнь, а кромешный ад. И что же? Оклад мой годовой равнялся 3900 рублей серебром — это за то, что я был начальником штаба жандармского корпуса.

Заведование же Третьим отделением государь мне не положил ничего. А я и не смел просить. Но компенсация была необходима за неустанные мои труды, разве не так?

И когда тайный советник Политковский под видом карточной игры стал передавать мне денежные вспоможения, я воспринял сие как акт справедливости со стороны судьбы. Но вспоможения эти были не так уж и велики, на что я и намекнул Александру Гавриловичу. И тогда он включил меня в качестве пайщика в свой тайный игорный клуб. Это и была подлинная компенсация за неустанную подвижническую службу мою Государю и Отечеству».

Ефим Курганов,

доктор философии.

Сорок вторая глава. Совершенно определенный ответ на один коренной вопрос

Кажется, наступает пора постепенно подводить некоторые итоги, более или менее суммировав вкратце всё вышеизложенное.

С 1835-го да Александр Политковский был правителем, а потом и директорствовал в канцелярии комитета о раненых военного министерства (а службу в сей канцелярии он начал ещё в 1831-м году).

1-го февраля 1853-года он умер, и, как мы знаем, произошло это при невыясненных до сих пор обстоятельствах.

То бишь Политковский занимал пост почти что двадцать лет, а в канцелярии комитета трудился даже более двадцати лет.

И все эти годы шло расхищение казны комитета, и шло оно только по возрастающей.

Как могло это случиться? Подчёркиваю!!! Воровство продолжалось около двух десятков лет, и становилось всё более и более крупным.

Как это могло оказаться возможным при государе, который был наистрашнейшим врагом всяческого лихоимства?

Фактически была расхищена четверть всего капитала, который был предназначен для раненых и военных инвалидов.

Ответ более или менее вытекает из всего предшествующего изложения.

Постоянное и неуклонное покровительство военного министра (Чернышёва) и жандармского генерала, самой авторитетной фигуры в сфере сыска (Дубельта) в первую очередь как раз и явились причиною сего узаконенного воровства.

Откуда ж это покровительство? За что генералы Чернышёв и Дубельт столь жаловали Политковского?

Ну, у Чернышёва тут, думаю, не было никаких меркантильных интересов.

Просто военный министр российской империи был сер, малообразован, а сообразителен лишь в карьерных интригах, и в том, как подластиться к государю. А в деле был малосообразителен. Политковский же был умелый канцелярист и ловко, виртуозно всякие бумаги составлял, всё о чём просил его военный министр, а не только что он должен был делать как директор канцелярии комитета о раненых. Вот за всегдашнюю услужливость министр и прикрывал его всегда.

А вот у Дубельта, думаю, были вполне меркантильные интересы — Политковский снабжал генерала довольно-таки крупными денежными суммами и делал это, как уже было отмечено, весьма изящно. Но без сомнения, Александр Гаврилович именно покупал благосклонность высокого жандармского чина и главы высшего полицейского сыска.

Вот такие были в наличии два мощнейших покровителя, два краеугольных камня, на коих и зиждилась райская жизнь тайного советника Политковского.

Деньги вокруг тайного советника лились рекой, никогда не иссякавшей и не замерзавшей.

И что же? Политковский стал владельцем крупного состояния? Ничего подобного! Он, как можно судить, всё обратил на карточную игру.

Деньги раненых и военных инвалидов, в основном, исчезли за ломберными столами в его гостиных (в его «квартирке» была целая сеть гостиных и были даже потаённые гостиные).

Цинизм этого жизнерадостного толстяка столь велик, столь вопиющ, что я не могу прийти в себя от изумления.

Пожалуй, остаётся только вместе с императором Николаем Павловичем горько сожалеть, что Политковский умер и не дожил до каторги, коей, безо всякого сомнения, в полной мере он заслуживал.