Екатерина Великая - Петр Краснов

— Это уже Орловы стараются, — говорила Дашкова, — вот вам преданные и притом же отчаянные люди.

И следом за серьёзным рассказывала петербургские глупости Орловых.

— Ваше Высочество, намедни… над этаким домом, где беспутные девки живут, в Фонарном переулке, и вдруг вывешена вывеска «Институт для благородных девиц»!.. Оное Орловы братья ночью учинили. А у гробовщика, что на Мойке, вывеска: «Свадебные обеды и трактование знатных персон»… Все будочники с ног сбились, развешивая всё по местам…

— Ты думаешь?.. Они способны?..

— Они на всё способны, Ваше Высочество, и вот уж вам преданны!

Днём Великая Княгиня в открытых санях с прелестным малюткою сыном ездила по Невской перспективе и набережной, и гвардейская молодёжь бежала за санями, и гремели восторженные «виваты» и громовое радостное «ура».

Великая Княгиня согласилась, чтобы братья Орловы были допущены к её двору и приходили на её дневные приёмы, где бывали самые близкие люди.

Кто они были?.. Про них говорили, что они из немецких колонистов и настоящая их фамилия — Адлеры. Они были без рода, без племени. Что до того? Они были нужные теперь люди. Они все трое — Григорий, состоявший при пленном немецком генерале Шверине и через это близкий к Великому Князю человек, Алексей — силач и красавец, прозванный Алеханом, и младший, совсем ещё юноша, — Фёдор, прапорщик Измайловского полка — отличались чисто русскою красотою, молодечеством, удалью, безудержною храбростью, Григорием явленною в сражениях с пруссаками, полною свободой от всякого этикета и способностью держать себя во дворце так, как будто бы они всю жизнь прожили среди высочайших особ.

XI

Во дворце была та тишина, какая бывает в доме, где есть тяжело, безнадёжно больной. Государыня почти не выходила из опочивальни. Она была бесконечно печальна и скучна, и только музыка ещё немного её развлекала. В эти дни она снова сблизилась с Великой Княгиней и по-прежнему стала ласкова, добра, откровенна и сердечна с нею.

Куртаги, балы, спектакли, маскарады и фейерверки были отменены, и скучны были длинные, зимние петербургские вечера. Великий Князь проводил их в обществе Елизаветы Романовны и голштинцев. Великая Княгиня то дежурила у постели больной Императрицы, то в кругу нескольких самых близких людей играла в карты в комнатах, соседних с опочивальней Государыни, готовая каждую минуту встать и идти к больной.

В Китайской комнате поставлены два ломберных стола, свечи в художественной бронзы подсвечниках горят ровно и неярко освещают зелёное сукно и разбросанные по нему карты. Наверху на люстре зажжено несколько свечей. За одним столом Великий Князь, Воронцова, генерал Шверин и Цейс играют в фараон. Мужчины курят трубки, разговор идёт по-немецки. Елизавета Романовна строит капризную гримаску и тоненькой ручкой отмахивает от лица сизые струи табачного дыма. Она хохочет, обнажая ряд мелких белых зубов. За другим столом, отделённым от них китайской ширмой, играют в ломбер Великая Княгиня, граф Кирилл Разумовский, Алексей Орлов и Строганов. Они говорят намёками, и каждое слово понимается по особому смыслу. Они уже несколько дней как спелись между собою и заговор ведут открыто, уверенные, что никто не поймёт их замыслов.

Карты сброшены на стол. Костяные пёстрые фишки лежат грудою посередине стола. Выиграла Великая Княгиня. Она, согнув ладонь, подтягивает к себе от Строганова кучку золотых. Строганов вскакивает, возбуждённый и недовольный, опрокидывает стул и в волнении подходит к окну.

— С вами, Ваше Высочество, — сердито говорит он, — нельзя играть… Вам легко проигрывать, а каково мне?..

— Тш!.. Тише!.. Поосторожней, милый… Ишь ты, какой бешеный, — тасуя полными руками карты, говорит Разумовский.

— Не пугайся, Кирилл Григорьевич, сие всегдашняя у нас с ним история. Я уже привыкать начинаю, — улыбаясь, говорит Великая Княгиня и раскладывает выигранные деньги столбиками.

Карты снова розданы. Великая Княгиня подглядывает свои, приподнимая их.

— У-у!.. Жестокий, — говорит она Разумовскому. — Ему помирволил. Пожалел его, меня не пожалел…

— Вам начинать.

— Извольте.

За ширмами у Великого Князя жарок становится разговор, все встали из-за стола. Великий Князь свистнул собаку, лежавшую на диване, и с Елизаветой Романовной пошёл в соседний зал. Немцы горячо и громко говорили по-немецки.

— Ведь деньги для того нужны, Кирилл Григорьевич, — тихо говорила Великая Княгиня. — Без денег, как их подымешь?

— Будут деньги, — так же тихо и уверенно говорит Разумовский. — Только начать — деньги сами собою явятся.

— Да ведь начать-то как-нибудь надо?

— Если, Ваше Высочество, назначить его брата Григория, — кивает на Алексея Орлова Разумовский, — цальмейстером артиллерийского штата?..

— Пётр Иванович на оное никогда не согласится. Как ни мало он ревнив, он Григорию Елены Степановны не простит, — говорит Орлов.

За спиною Великой Княгини на маленьком кресле, свернувшись комочком, сидела Дашкова. Она слушает разговор с раздувшимися от волнения ноздрями. Она всё понимает с полуслова. Она ждёт времени, чтобы сказать своё слово, чтобы показать и своё участие в том, о чём говорится.

— Пётр Иванович очень плох, — чуть слышным шёпотом говорит она. — Дядюшка говорил мне — навряд ли выживет. На его место прочат Вильбоа, а Вильбоа ваш камер-юнкер, он из вашей воли не выйдет — свой человек.

Великая Княгиня будто не слышит, что говорит Дашкова. Она снова вся в картах, в игре.

— Кладу девятку… У вас?..

— Дама… Валет…

— Бррр!..

Разумовский кончил игру и встал, будто чтобы промяться, прошёл за ширмы, где Великий Князь. Великая Княгиня вопросительно на него посмотрела.

— Нет. В зале с собакой и Елизаветой.

— Боюсь Никиты Ивановича. Он может всё испортить. Упёрся на Пуничке. Не может понять, что Пуничка ребёнок, и значит… Нет, сие не годится.

Орлов взял со стола серебряный рубль и давит его своими крепкими сильными пальцами.

— Ваше Высочество… И Измайловский полк?.. Как думаете?..

— Ничего я ещё о сём не думала, Алексей Григорьевич.

Орлов сжал рубль, согнул его и плоским колпачком бросил перед Великой Княгиней.

— Сила, Ваше Высочество, солому ломит. В Измайловском — подполковник граф Кирилл Григорьевич.

Великая Княгиня смотрит на Разумовского, тот отворачивается и мурлычет что-то про себя.

Орлов смотрит то на него, то на Великую Княгиню и говорит:

— Много людей не надо. Всё одни сделаем. Дайте срок.

Лицо Великой Княгини покрывается румянцем волнения, и оно становится особенно милым. В тёмных глазах горит, не угасая, пламя. Она вся холодеет и чувствует, как под платьем дрожат ноги. Она видит, с какою страстною, всё сокрушающей любовью смотрят на неё мужчины. Может быть?.. Любовь?.. Она всё побеждает. Но она сейчас же овладевает собою.

— Сдавайте, судари, карты. Будем продолжать.

Карты пёстрым рисунком ложатся по столу. Великая Княгиня их почти не видит. Она, как сквозь сон, слышит, как сказал Строганов:

— Молчание золото, добрая речь серебро.

Эту «пулю» Великая Княгиня проигрывает.

XII

В день Рождества Христова 1761 года, во вторник, в третьем часу пополудни, Государыня Императрица Елизавета Петровна преставилась. По-христиански кротко, с глубочайшею верою, она готовилась к смерти, она всё продумала, обо всём, даже до порядка своих похорон, распорядилась, и ни у кого не могло быть сомнения: престол российский по её кончине должен был принять её племянник Пётр Фёдорович.

Великая Княгиня точно закостенела. Она, не отходившая все последние дни жизни от больной, сейчас же по смерти Государыни со старыми дамами графиней Марией Андреевной Румянцевой, графиней Анной Карловной Воронцовой и фельдмаршальшей Аграфеной Леонтьевной Апраксиной убрала тело покойной и окружила его цветами. Забегали, засуетились по дворцу скороходы, понесли повестки по дворцовым службам, поскакали фурьеры по городским квартирам: на вечер был объявлен в дворцовой церкви молебен о благополучии государствования Государя Петра Фёдоровича, а после него парадный обед в куртажной галерее. Дамам было повелено быть в цветных робах. Смерть прошла мимо, жизнь вступала в свои права, и делала она это резко и крикливо, без соблюдения уважения к непогребённому и неотпетому ещё телу в Бозе почившей.

Переодевшись в бальное платье, Великая Княгиня, прежде чем идти в церковь, по внутренним коридорам дворца, полутёмным и пустым, направилась к покоям усопшей Государыни. Стоявший у дверей опочивальни Государыни громадный гренадер лейб-кампании с треском откинул ружьё по-ефрейторски «на караул». Екатерина Алексеевна вздрогнула от неожиданности и спросила: