От Кибирова до Пушкина - Александр Лавров

Первое из них — фирменная открытка «Весов», по почтовому штемпелю оно датируется 24 ноября 1906 года:

Посылаю 25 рублей на имя Ваше — все, что у меня свободно в кассе, т. к. Сергей Александрович заболел дифтеритом и лежит. Ради Бога, пришлите последние 2 №№ «Свободной жизни». Мне они очень нужны. На днях напишу пространнее. Елена Ц. — последняя по счету «подруга» Бальмонта (даже признанная всеми его близкими, в том числе и его «законной» супругой)[414].

Судя по содержанию письма, Ликиардопуло вполне одобрял поход Чуковского против Бальмонта, он и сам неоднократно выступал на страницах «Весов» с критикой плохих переводов. Но внимания заслуживают упомянутые в письме 25 рублей, которые он выслал Чуковскому, они имеют самое непосредственное отношение к «бытовой истории» «Весов»: роскошно издававшийся журнал платил авторам крайне нерегулярно. Чуковский же был профессиональным литератором, жизнь его семьи полностью зависела от гонораров. «Я человек бедный, — писал он Брюсову 3 февраля 1906 года, — и каждая копейка гонорара значит для меня весьма много»[415].

К тому же Чуковский не был плодовитым критиком: над каждой статьей он работал долго и мучительно, никогда не позволяя себе повторять общие места, стремясь отметить в литературных произведениях черты, не замеченные другими критиками. Сотрудничество Чуковского в «Весах» прекратилось именно потому, что получение гонораров в журнале было процессом непредсказуемым, в этом и кроется главная причина его ухода из журнала.

При этом никакого разрыва с редакцией не произошло, о чем свидетельствует второе «весовское» письмо Ликиардопуло к Чуковскому. Оно касается известной истории с третейским судом, который должен был состояться по просьбе сотрудника журнала «Золотое Руно» А. Курсинского[416], оскорбленного обращением с ним редактора-издателя журнала Н. П. Рябушинского[417]. В письме Ликиардопуло излагалась и краткая история возникшего конфликта:

Для Вас, как сотрудника «Весов» и «Золотого Руна», думается, не лишено будет интереса следующее письмо:

Письмо в редакцию.

М. г. г. редактор!

В № 75 вашей уважаемой газеты г. Курсинский поместил письмо, сообщавшее, что он принужден был выйти из состава редакции «Золотое Руно» и обратиться в редакцию журнала «Весы» с просьбой об организации третейского суда между ним и редактором-издателем «Золотого Руна», г. Ник. П. Рябушинским.

Ввиду этого редакция журнала «Весы» просит Вас напечатать нижеследующее:

Согласившись на просьбу г. А. Курсинского, как своего сотрудника, редакция «Весов» обратилась к г. Ник. Рябушинскому с предложением вступить в переговоры по поводу заявления г. А. Курсинского. На состоявшемся собрании в редакции «Весов», на котором присутствовал г. Ник. Рябушинский и на которое затем был приглашен г. Курсинский, были выяснены обстоятельства, послужившие причиной выхода г. Курсинского из состава редакции «Золотого Руна»: именно — что г. Н. Рябушинский в помещении редакции «Золотого Руна» дважды не подал руки г. Курсинскому. Обстоятельства эти г. Ник. П. Рябушинский объяснил своею рассеянностью, причем он извинился в ней перед г. Курсинским. При таком обороте дела редакция «Весов» находит, что выставленные г. Курсинским поводы для организации третейского суда — устранены и считает свою роль в разъяснении этого дела выполненной.

Редактор-издатель журнала «Весы» С. Поляков[418].

К сожалению, кажется, инцидент этот не будет исчерпан, т. к., по дошедшим до нас сведениям, г. Рябушинский намерен теперь возбудить дело о якобы незаконном вмешательстве «Весов» в этот конфликт. О дальнейшем развитии этой печальной истории Вы будете извещены.

Инцидент действительно был исчерпан не сразу и окончился уходом Курсинского из «Золотого Руна». В статьях и обзорах Чуковского конфликт не получил никакого отклика (на что, возможно, Ликиардопуло рассчитывал, посылая ему это письмо). Вскоре прекратилось и сотрудничество Чуковского в «Весах», а в журнале «Золотое Руно» оно оказалось и вовсе эпизодическим, он поместил здесь всего одну статью — «Петербургские театры»[420]. В 1907 году Чуковский становится постоянным сотрудником газеты «Речь», и его яркие фельетоны последующих лет печатались преимущественно в этой газете. Уйдя из «Весов» по причинам, о которых говорилось выше, Чуковский сохранил дружеские отношения и с Брюсовым, и с Ликиардопуло, оба они были среди тех, чьи переводы из О. Уайльда Чуковский включил в изданные под его редакцией сочинения писателя, выходившие в 1912 году в приложении к журналу «Нива».

К моменту подготовки этого издания М. Ф. Ликиардопуло был автором ряда статей об О. Уайльде, его отрицательную рецензию на перевод сочинений Уайльда, выходивших в издательстве В. М. Саблина в 1906 году[421], Чуковский с одобрением отметил в письме В. Я. Брюсову от 20 мая 1906 года: «Спасибо ему, что блюдет невинность Оскара Уайльда»[422]. В издании, которое редактировал Чуковский в 1912 году, Ликиардопуло опубликовал переводы нескольких статей и лекций О. Уайльда[423].

Таким образом, статьи Чуковского, помещенные в «Весах», прежде всего — о переводах Бальмонта и о Плеханове, составляют яркую страницу в истории журнала, а сотрудничество в журнале, как и наставничество Брюсова, сыграли большую роль в становлении Чуковского как критика.

Лирическое отступление о маленькой доброте и больших поэтах

(Глава из романа «Лада или радость. Хроника верной и счастливой любви»)

Входя ко мне, неси мечту,

Иль дьявольскую красоту,

Иль Бога, если сам ты Божий.

А маленькую доброту,

Как шляпу, оставляй в прихожей.

Здесь, на горошине земли,

Будь или ангел, или демон.

А человек — иль не затем он,

Чтобы забыть его могли?

Не секрет, что поэтические тексты способны иногда воздействовать не только на психическое, но и на физиологическое состояние реципиента.

Ушко девическое может разалеться, пресловутые мурашки бегают по юношеской спине, учащается пульс, прерывается дыхание от пиитического восторга, и неудержимо струятся старческие слезы, как недавно, когда я спьяну пытался читать вслух давно знакомое, читанное-перечитанное:

Отвяжись, я тебя умоляю!Вечер страшен, гул жизни затих.Я беспомощен. Я умираюОт слепых наплываний твоих.

Все эти явления широко известны и неоднократно описывались в художественной и научной литературе. Менее изучен (поскольку менее распространен), но не менее интересен другой феномен.

Иногда при чтении стихотворного текста щеки заливает волна такого жгучего и невыносимого стыда, какой редко чувствуешь, даже когда сам совершаешь что-то бесконечно гадкое, причем на виду у всех родных и знакомых. И происходит это совсем не тогда, когда мы читаем бездарные графоманские стихи, нет, это связано как раз с текстами формально безукоризненными и написанными хорошими, а иногда и очень хорошими, может быть, великими (как в случае со стихотворением, вынесенным в эпиграф) авторами.

Девятистишие это я впервые прочел в те, уже довольно далекие, времена, когда немного запоздало, но решительно и бесповоротно вступил на путь, ведущий от, условно говоря, Блока-Байрона к еще более условным Честертону-Чехову. «Солнце в шестнадцать свечей» казалось мне тогда (да и сейчас кажется) одной из путеводных звезд на этом кремнистом-тернистом пути, не говоря уже о «звезде в пролете арок». Так что лучшие стихи Ходасевича на папиросных машинописных листах я к тому времени уже давно знал и любил. Тем горше и обиднее было мне читать эти горделиво-язвительные, но не очень остроумные строки.

Я не знаю в точности, какого-такого Бога было позволено проносить гостям Владислава Фелициановича, но, уж конечно, не того Бога истинна от Бога истинна, «нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес, и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася». Потому что Его можно, конечно, представить в самой сомнительной компании, вплоть до блудниц и налоговых инспекторов, но среди обладателей дьявольской красоты, намеревающихся побыстрее нас, человек, позабыть-позабросить, Он вряд ли уместен. Ну а поскольку, по учению святых отец, иные бози суть падшие ангелы, то бишь беси, то перечень дозволенного к проносу в квартиру Ходасевича оказывается совсем уж куцым. Можно, конечно, попытаться протащить Благую Весть под видом неопределенно-возвышенной и разрешенной мечты, но думаю, бдительный хозяин с этим быстренько разберется и вежливо попросит подобные антиромантические мечтания впредь оставлять вместе с маленькой мещанской добротой на вешалке в прихожей. Где им, в сущности, и место, поскольку одно без другого не бывает, а среди ходасевичевских гостей, вознамерившихся быть или ангелами, или демонами, им места нет и быть не может.