Огнем, штыком и лестью. Мировые войны и их националистическая интерпретация в Прибалтике - Владимир Владимирович Симиндей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поражает обилие неточностей у латвийского историка, взявшегося за труд убедить читателя в «незнании автором минимальных фактов из истории Латвии». К примеру, в том, что «ландзассы» – это и есть земство, хотя система «классических» земских учреждений в Курляндии и Лифляндии распространена не была, или в наличии латышского алфавита со всеми диакритическими знаками в середине позапрошлого века, или в отсутствии инцидентов на почве товарно-денежных отношений в начале XIX века между помещиками и лично свободными работниками… Х. Стродс с тем же упорством пытался доказать, что на территории Латвии нацисты устроили «только один концлагерь», как и опровергнуть известный эпизод перенятия Гитлером полномочий главы государства именно после смерти президента Германии П. фон Гинденбурга в 1934 г. Несколько утрированными представляются придирки по поводу использования дореволюционных топонимов – в соответствующих местах книги дается их «расшифровка». Вместе с тем ряд указаний на ошибки можно считать полезным (например, коллаборационистское «самоуправление» действительно было создано в 1941 г., а бывший улманисовский офицер К. Аператс получил звание, аналогичное полковнику-лейтенанту (подполковнику), уже при нацистах).
Латвийский историк обрушивается на российскую коллегу за то, что авторская трактовка пакта Молотова – Риббентропа «не соответствует ни балтийским, ни международным научным историческим выводам», якобы базирующимся на консенсусе по поводу «решающего значения пакта Гитлера – Сталина от 23 августа 1939 г. в развязывании Второй мировой войны». Но эта трактовка, как должно быть известно даже не очень опытным историкам, в оценке прагматичности решения прямо и непосредственно восходит к трактовке – такого не только великого политика, исторического свидетеля, но и международно признанного исследователя Второй мировой войны, как Уинстон Черчилль. В частности, британский лидер, характеризуя этот договор как «одиозный противоестественный акт» с точки зрения неизбежного идеологического и военного антагонизма СССР и Германии, признавал: «В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий, с тем, чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи».[264]
К «общепринятым» выводам рецензент относит и свои (весьма радикально-ревизионистские даже по латвийским меркам) умозаключения о том, что «советская оккупация» Латвии началась еще в октябре 1939 г., а «три балтийских демократии [при авторитаризме К. Улманиса, К. Пятса и А. Сметоны? – В. С.] были единственными парламентскими государствами [разве Сейм Латвии не был разогнан в мае 1934 г.? – В. С.], которые 50 лет провели в коммунистической тоталитарной диктатуре [в постсталинские периоды, включая «перестройку»? – В. С.]».[265] И приходит к подкупающему своей «окопно-строевой правдой» выводу: «Авторский взгляд в целом следует признать политически неперспективным: все мировое сообщество идет не в ногу, один автор шагает в ногу».
Тут все же следует сделать несколько замечаний, характеризующих историографическую ситуацию в современной науке и указывающих на один важный первоисточник «оккупационной» риторики в адрес СССР, применительно к событиям 1939–1940 гг.
Во-первых, поиск истины может вестись наперекор «модным» тенденциям в историографии и политической риторике. В исторической науке известно немало примеров, когда суждения, выпадавшие из общепринятых канонов, в дальнейшем оказывали существенное влияние на корректировку доминирующих представлений.
Во-вторых, не все европейские ученые «шагают в ногу» с латвийским рецензентом, не говоря уже о российских коллегах. Отсутствие консенсуса в трактовках последствий секретного протокола к договору от 23 августа 1939 г. признает даже такой сторонник интерпретации советско-германского пакта в качестве если не причины, то «фундамента для начала Второй мировой войны»,[266] как германский историк, доктор Я. Липински: «Но не закончилась дискуссия по поводу того, повлиял ли прямо или косвенно и в какой мере протокол на развязывание Второй мировой войны, дискуссия об экспансионистской политике Сталина, относительно существующих сегодня государственных границ и их зависимости от протоколов. Историки также продолжают спорить о мотивах и ответственности подписавших его сторон».[267] Заочно оппонирует Х. Стродсу доцент Западного института в Познани, доктор исторических наук С. Жерко: «Трудно, однако, согласиться с тезисом, будто только этот пакт позволил Гитлеру развязать войну. Разжечь вооруженный конфликт всеобщего масштаба германский диктатор был готов значительно раньше, когда мысль о соглашении с СССР еще казалось мало реальной».[268] Более определенно в этом отношении высказывается украинский историк права, кандидат исторических наук, доктор юридических наук Владимир Макарчук: «Эмоциональный (но не международно-правовой) характер имеют обвинения Советского Союза в том, что своими действиями он, начиная с августа 1939 г. (от пакта Риббентропа – Молотова), якобы прямо поощрял агрессора и поэтому несет ответственность за развязывание Второй мировой войны на равных основаниях с гитлеровской Германией».[269] Он также отмечает, что «с правовой точки зрения, норм de lege lata – действовавшего в 1939 г. международного права, ввод советских войск на территорию Второй Речи Посполитой не может трактоваться как начало войны – и не был».[270] О том, что советско-германские договоренности 1939 г., как это ни парадоксально, стали одной из предпосылок успешной борьбы с германским нацизмом, пишет литовский исследователь, кандидат философских наук М. Бугаковас: «Именно “пакт Молотова – Риббентропа” помог Советскому Союзу избежать гибельной войны на два фронта (на Востоке и Западе), выиграть время и пространство для подготовки к будущим сражениям».[271]
В-третьих, один из истоков «оккупационной риторики» в адрес СССР действительно можно найти в документах нацистской пропаганды. Именно гитлеровское руководство обвиняло Москву в нарушении пакта Молотова – Риббентропа путем устранения в Латвии, Литве и Эстонии антикоммунистических диктаторских режимов и установления советской власти. Так, в меморандуме МИД Германии, врученном советским представителям в Москве и Берлине 22 июня 1941 г. после развязывания войны, утверждалось: «Оккупация и большевизация Советским Союзом предоставленных ему сфер интересов являются прямым нарушением московских соглашений, хотя имперское правительство в течение какого-то времени и смотрело на это сквозь пальцы».[272]
Путем передергивания фраз из рецензируемой книги, искаженного цитирования и приписывания автору нелепых утверждений собственного производства Х. Стродс пытается высмеять российского ученого и, по сути, уклониться от спокойной и содержательной дискуссии. Отчасти справедливо упрекая в использовании некоторых стереотипов советской историографии, он сам скатывается до крикливых штампов русофобского толка («в то время [середина XIX века] русские уже были имперским суперэтносом, так же, как и немцы в Германии при Гитлере») или навешивания ярлыков (Ю. Ф. Самарин, объективно способствовавший эмансипации латышей от средневековых оков немецкого гнета, выставлен как «ненавистник неславянских народов»).
Больше всего обращает на
