Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли - Виктор Кротов

Выжигатели отец мастерил сам: от настольного трансформатора шёл провод, заканчивающийся деревянной «ручкой», обмотанной изоляцией, с раскаляющимся докрасна «пером» – петелькой из проволоки. Только многие годы спустя стали появляться в продаже фабричные выжигатели, мне они казались какими-то худосочными по сравнению с кустарными отцовскими. Опилки от лобзика, танцующие кучкой около пилки, едкий дымок от фанеры во время выжигания, – это въелось в память навсегда.

С мамой, пока дело не доходило до карнавала, я общался в первые лагерные годы меньше, чем с отцом. Она сосредотачивалась на своём отряде, а в её отряде я никогда не числился. Так что вёл обычную пионерлагерную жизнь, разве что с особой активностью участвовал в работе «Умелых рук». Правда, не дойдя до старшего, первого отряда, я перешёл в категорию воспитателей – стал помощником при мамином отряде.

Ни один из наших лагерей не был очень уж похож на тот, что в кинофильме «Добро пожаловать»102, по которому, видимо, потомки будут судить о пионерлагерях. Хотя многие основные элементы присутствовали обязательно. Например, линейка – утреннее и вечернее построение на площадке, которая так и называлась «линейкой», с флагштоком и трибуной. К подъёму и спуску флага вызывали кого-то из председателей отрядов или из отличившихся пионеров. Это воспринималось как великая честь. Я ни разу, по-моему, её не удостаивался и даже не мечтал об этом – разве что изредка, в порыве чисто абстрактного воображения. Привычными были длинные отрядные рукомойники, «тихий час» (время дневного сна, его ещё называли «мёртвым часом») и дежурство старших отрядов по столовой, которое давало им привилегию не спать днём. На отряды разбивали по возрасту. Мама любила работать в младших отрядах, предпочитая чисто мальчишеский состав – бывало и такое разделение.

Вспомнилось, кстати, как в одном лагере у меня была в приятелях девочка по фамилии Королёва. Она была председателем отряда. Мне были совершенно безразличны и её «должностное положение», и принадлежность к немного странной расе девочек, но в связи с нашим приятельством меня посещали глубокие мысли. Могут ли вообще, в принципе, дружить мальчик с девочкой, или это лишь сиюминутная иллюзия?.. Размышления помню, вывод забылся. Забылись также облик и имя девочки по фамилии Королёва.

Пребывание в лагере делилось на три смены, в конце каждой устраивали карнавал (иногда он приходился лишь на конец лета, завершая третью смену). Родители были специалистами по проведению карнавалов; мама даже написала статью в журнале «Затейник» о том, как их проводить. Подготовка представляла самую существенную часть карнавала и занимала всю смену. Заранее заготовлялись мечи в ножнах для тридцати трёх богатырей, а также шлемы с плюмажами из полосок папиросной бумаги, завитых с помощью карандаша. Пираты вытачивали из дерева кинжалы и кривые ятаганы. Сооружалась голова лошади (её держал передний из двух ребят, скрытых под одеялом, тогда как задний держал веник-хвост, отмахиваясь от любопытных). На одном из карнавалов я был укротителем такого четвероногого, сам с трудом удерживаясь от смеха.

На карнавале действовали многочисленные аттракционы: бег в мешках, вылавливание зубами лимона в ведре с водой, кормёжка друг друга с завязанными глазами манной кашей, и всякое такое. За удачное участие в них зарабатывали талоны, на которые в специальном киоске можно было приобрести разнообразные товары: карандаши, точилки, блокнотики, тетради, воздушные шарики и т. д. В общем, карнавал становился лебединой песней лагерной жизни.

По касательной

Не просто в детских лагерях бывал я летом, а в пионерских (да и не было, наверное, просто детских лагерей). То есть подразумевался непременный идеологический фон, систематическая обработка растущих умов. Но я не помню никаких шестерёнок коммунистической идеологии, которые меня (да и большинство других детей, кажется) цепляли бы сколь-нибудь чувствительно. Да, стояли тут и там гипсовые статуи пионеров и вождей. Висела повсюду «наглядная агитация», воспевающая советский строй. Но всё это было привычно до незаметности – по обычной городской жизни, по стараниям радио и телевидения.

Реально ощущалась муштра: хождение строем в столовую и на прогулку, линейки с рапортами, «мёртвый час», настойчивое соблюдение распорядка дня. Но ничего специально идеологического в этом не было. Впрочем, и дисциплина была нам хорошо знакома по школе.

Пионерский салют, «Будь готов! – Всегда готов!» (да ещё «к борьбе за дело партии») – это происходило лишь тогда, когда полагалось на официальной церемонии. Ни ума, ни сердца всё это не затрагивало, шло по касательной.

По-моему, и взрослые не испытывали особых внутренних переживаний, связанных с идеологией. Тоже – просто делали, что полагалось. А иногда, если удавалось, и манкировали, как могли. Другое дело, что у них была определённая бумажная отчётность, а иногда случались комиссии, бдительность которых могла обернуться неприятностями. Впрочем, и времена уже были не сталинские.

Советский образ жизни был привычным, не более того. Зомбирование, даже если власти и мечтали о нём, буксовало. Хотя скрытое воздействие на сознание было, конечно, серьёзным.

Своими руками

К чему приохотили меня родители – так это к удовольствию мастерить. С раннего детства я видел, как они вырезают, клеят, рисуют, используя всевозможные материалы, а наряду с шаблонами – собственную фантазию. До того, как начал сам заниматься выпиливанием из фанеры, я сидел рядом с выпиливающим отцом и старательно сдувал опилки из-под пилки лобзика, чтобы они не закрывали намеченную карандашную линию. По одобрительной реакции отца было ясно, что без моей помощи ему было бы неизмеримо труднее и дольше работать (кто не знает, открою тайну, до которой я дорос позднее: самому сдуть опилки с фанеры легче, чем ждать, пока это сделает другой). Запах столярного клея, разогреваемого в двух вставленных друг в друга консервных банках (большая с водой, чтобы клей не подгорал) был для меня по-родному привычным. Легко мог отличить трёхмиллиметровую фанеру от четырёхмиллиметровой. И уж никак не перепутал бы папиросную бумагу с гофрированной.

Главное даже не в том, что меня научили что-то делать. Родители заразили меня расположенностью к обучению. У бабушки я научился вышивать – и стебельчатым швом, и болгарским крестиком. Мне даже подарили собственные пяльцы, и я долго, подбирая оттенки мулине, вышивал по трафарету эффектного петуха. Петух, правда, остался эффектным только наполовину: то ли очередных цветов не нашлось, то ли энтузиазм иссяк. На уроке рукоделия в школе (ещё в тридцать пятой) научился делать настенные кармашки-лапотки из картона, обтянутого атласными ленточками. Мне так нравилось, как они по-разному отсвечивают, образуя шахматный рисунок, что я делал эти лапотки и дарил родственникам ещё долгое время.

Как-то отец сделал стробоскоп и показал мне чудо возникновения движения из рисунков-кадров. И надо же – оказалось, то же чудо воспроизводимо на уголках блокнота, если они быстро листаются под пальцами! Уж поплясали у меня блокнотные человечки…

Линогравюрой103 отец занимался тогда, когда меня это ещё не вдохновляло. Но не раз в школьные годы я вырезал себе печатки из ластиков. Следы, так сказать, остаются.

Каждый Новый год мама дарила мне большой календарь самоделок. О, этого разнообразия хватало надолго! Не на год, конечно, но на два-три месяца – вполне. Диорамы (панорамные картинки), бумажные модели, книжки-малютки, настольные игры…

Отдал я дань и механическим конструкторам – с чёрными дырявыми планками и плашками, с белыми колёсиками, на которые надевались маленькие шины, с винтами и гайками, соединяющими всё друг с другом. Потом появился электроконструктор – лампочки, моторчики, батарейки, и фантазии конструирования перешли в новое измерение. У нас работала ниточно-канатная дорога через всю комнату (с кабинками из спичечных коробков), светили уютные настольные лампочки (от карманных фонариков), осваивались и прочие блага самодельной игровой цивилизации.

К Новому году, естественно, готовили ёлочные игрушки. Гирлянды флажков из цветной бумаги или из фольги, «фонарики», хоть и не светящиеся, но уютные, игрушки из яичной скорлупы (содержимое которой предварительно выдувалось через дырочки, для яичницы), раскрашенные бронзовой краской грецкие орехи…

Некоторые самоделки были скорее физическими опытами. Например, из ватмана отец порою делал фрагменты, не столько поделки, сколько недоделки, только чтобы показать мне неожиданную прочность треугольных в сечении «балок», согнутых из полосок бумаги. Из того же ватмана изготавливались и колёсики, внутренняя часть которых клапанами отгибалась на обе стороны – и вдруг эти колёсики бежали по асфальту сами, подгоняемые ветром, дующим в отогнутые клапаны-паруса.