Разорванный круг - Владимир Федорович Попов

Вот почему, попав в каландровый цех, Брянцев обращает внимание не на машины, хотя и состояние машин о многом говорит, а на настроение людей. Как было с Северовым? Всякий раз после схватки с тещей, навязывавшей свой метод воспитания детей — бранью и тычками, — он уходил на работу с мыслями о семейной кутерьме, и корд нет-нет получался плохо обрезиненный. А работа такая, что не зевай — за одну минуту сорок метров! Брянцев побеседовал с Северовым по душам и убедил отдать детей в детский сад. Надобность в теще отпала, в доме прочно воцарились мир и спокойствие. С той поры у Северова сбои в работе не наблюдались.

Нет, Брянцев вовсе не походил на волшебника, который творит добрые дела, оставаясь в тени. На примере Северова он так пробрал руководителей каландрового цеха на профсоюзном собрании, а затем и на партийной конференции, что спины у них были мокрые. Почему это он, директор завода, человек по горло занятый, должен налаживать отношения Северова с тещей, а не цеховые руководители? Не их ли прямая обязанность интересоваться жизнью, бытом и настроением своих рабочих?

Настроение рабочих! Кто, когда, на каком арифмометре подсчитывал этот немаловажный фактор? Не мог подсчитать и Брянцев. Не мог, но неизменно учитывал его. Он улавливал настроение человека, даже мимолетно взглянув на него. Многих эта особенность Брянцева удивляла. Большой, энергичный, с грубоватым волевым лицом и решительной походкой, он воспринимался, как олицетворение силы, как сгусток воли. Таким людям чуткость, сердечность обычно чужды.

Сегодня смену на третьем каландре принял Генрих Гольдштейн, молодой инженер, которого Брянцев заставил начать свою деятельность с места рабочего. У него, как всегда, грустные глаза и понурый вид — вынужден выполнять дело, которое не нравится. Брянцев понимает: закончил институт, готовил себя к командной должности, и вдруг на тебе — рядовой рабочий. Но именно такой путь к инженерной деятельности признавал Брянцев. Что толку от руководителя, который не умеет делать то, что делают нижестоящие? Подлинным руководителем можно считать лишь того, кто прошел все звенья производственного процесса или во всяком случае досконально изучил их специфику.

Подавленность, замкнутость, неразговорчивость Гольдштейна раздражают директора. Единственный сын, живет с родителями, дома все подано и принято, можно и перетерпеть малость. Брянцеву импонировали люди подвижные, озорные, задиристые, способные сообщить свой импульс другим. А этот?

Хотел было сделать Гольдштейну «тонизирующее вливание», как вдруг за разматывающимся рулоном корда заметил какой-то барабан с движущимися плицами явно кустарного происхождения.

— Этот барабан для ширения кордной ткани мы сами сконструировали, — объяснил Гольдштейн удивленному Брянцеву. — На сужении корда теряются, как вы знаете, миллионы рублей. Если даже всего на два сантиметра садится по ширине — и то какие убытки. А его тысячи километров.

— Кто додумался?

Гольдштейн конфузливо свесил голову, будто был уличен в чем-то постыдном.

— Каждую субботу, Генрих, докладывайте мне о результатах, — нарочито сухо потребовал Брянцев, опасаясь, что другой тон, теплый, участливый, опять побудит Гольдштейна проситься в какой-нибудь отдел или лабораторию, где работа «поинтеллигентнее».

Но молодой инженер раздумал уходить из цеха. Его захватила идея ширения корда, и осуществить ее полностью, довести изобретение до конца можно было только на рабочем месте.

— Так кто же додумался? — повторил свой вопрос Брянцев.

Гольдштейн молча обвел пальцами в воздухе широкий круг, что означало: всей бригадой.

— Скромничаете? Что ж, скромность само по себе качество похвальное, если не в ущерб делу.

В сборочном цехе Брянцев остановился у бассейна, в который погружают надутые автомобильные камеры для проверки на герметичность.

Вот из одной пошли пузырьки воздуха, и работница тотчас отбросила ее в сторону.

В цехе одни девушки. Дело это чистое, и одеты они кокетливо — пестрые блузки, брюки отнюдь не спецовочного покроя.

Завидев директора, принялись охорашиваться. Кто как. Одна быстрым, ловким движением поправила пышную прическу, другая натянула и без того плотно облегающий джемперок.

— Алексей Алексеевич, и надолго вы моего мужа запроторили? — услышал Брянцев мелодичный голос.

— Месяца на три.

— Ну, я ему!.. — подойдя, блеснула глазами женщина. — Это у Грибоедова «…любви конец, кто на три года вдаль уедет». Сейчас нормы другие.

— У каждого свои нормы. Индивидуальные, так сказать, — шутливо парировал Брянцев. — Однако я не предполагал, что в семье Кристичей нормы заниженные.

До цеха вулканизации дойти не пришлось. Ровно в девять Брянцев перешагнул порог кабинета и через несколько минут уже разговаривал с собравшимися у него людьми. Здесь были Бушуев, старший диспетчер Уваров, Целин и секретарь парткома Пилипченко, молодой, совсем недавно избранный на этот пост.

Брянцев вспомнил о квартире, отданной вне очереди плохо зарекомендовавшему себя человеку, но подавил в себе искушение немедленно выяснить обстоятельства сего деяния, поскольку от него ждали сообщения о событиях в Москве.

В дверях появился Карыгин. Опираясь на вычурную инкрустированную палку, он важно прошествовал по кабинету, важно поздоровался и не без усилия сел в кресло. У него тщательно выбритое лицо, крутой нос, тяжеловатый квадратный подбородок и большие, чуть навыкате глаза. Тяжелые глаза, проницательные, ощупывающие.

Брянцев рассказал обо всем, что произошло в комитете и в НИИРИКе, ничего не утаив и ничего не прибавив от себя, как привык рассказывать своим непосредственным помощникам.

— Вы бы объяснили им, Алексей Алексеевич, — вклинился в разговор Бушуев, — что течение реки повернуть вспять невозможно. Наши шинники предпочитают работать с ИРИСом еще и потому, что резина у нас не подгорает на промежуточных операциях. Это очень существенный фактор.

— Бывают осечки. Вот о подгорании забыл, — покаялся Брянцев.

И вдруг о московских событиях заговорили все разом. Заговорили взволнованно, хаотично. Только Карыгин многозначительно молчал, будто — так во всяком случае казалось по его виду — оставлял за собой право последнего, решающего слова.

Однако выговориться вдоволь не пришлось. Посыпались звонки из городских организаций, все в один голос просили директора приехать, доложить о положении дел.

— Приеду, дайте малость оглядеться, — неизменно отвечал Брянцев, всякий раз ловя на себе осуждающий исподлобья взгляд Карыгина. Он словно говорил, этот взгляд: «Звонят из высшей инстанции, работа, не работа — нужно поехать, отчитаться».

Ровно в десять разошлись по кабинетам — началась ежедневная оперативка по селектору. Сегодня ее вел Бушуев.

Когда Брянцев работал главным инженером, все оперативки он проводил сам. Теперь они с Бушуевым чередовались, но без внимания Брянцев его не оставлял. Стаж работы главного на заводе был невелик, и не все с ним считались, не все доверяли как специалисту. А Савелий Никифорович Гапочка — тот вообще игнорировал Бушуева, поскольку долгое время лелеял мечту стать главным и не видел кандидатуры