Дом с привидениями (сборник) - Вирджиния Вулф

дома… Для нее, видимо, явилось серьезным горем, что у них не было детей. «Как бы мне хотелось, — прочел он, — чтобы у Гилберта был сын!» Сам он почему-то никогда об этом особенно не жалел. Жизнь и без того была так полна, так насыщенна. В том году он получил свой первый, скромный пост в правительстве. Очень скромный пост, но она записала: «Я совершенно уверена, что он будет премьер-министром!» Что ж, если б дело обернулось иначе, он, возможно, и стал бы премьером. Он прервал чтение, задумавшись о том, что могло бы быть. Политика — лотерея, подумал он, азартная игра, но для него игра еще не кончена, в пятьдесят-то лет! Он пробежал остальные страницы, заполненные мелочами, теми невесомыми, счастливыми, повседневными мелочами, из которых состояла ее жизнь.

Взял новый томик. Снова раскрыл наудачу. «Какая я трусиха! Опять упустила случай. Но мне подумалось, что это эгоистично — приставать к нему с моими делами, когда он так занят. А мы так редко проводим вечер вдвоем». О чем это она? А-а, вот и объяснение, речь идет о ее работе в Ист-Энде. «Я набралась храбрости и поговорила-таки с Гилбертом. Он проявил столько доброты, столько понимания». Он помнил этот разговор. Она сказала, что чувствует себя такой бездельницей, такой никчемной. Ей хочется тоже иметь какую-нибудь работу, как-то помогать людям, и, помнится, так мило покраснела, говоря это, сидя вот здесь, в этом кресле. Он тогда чуточку подтрунил над ней. Мало ей, что ли, дела — заботиться о нем, вести хозяйство? Но если ей нужно развлечение — на здоровье, конечно, он не против. Что же именно? Какая-нибудь благотворительность? Какой-нибудь комитет? Только, чур, чтобы не переутомляться. И вот она каждую среду стала ездить в Уайтчепел. Он вспомнил, как его раздражало платье, которое она надевала для этих поездок. А она, как видно, взялась за дело всерьез. Дневник пестрел такими записями: «Побывала у миссис Джонс… у нее десять человек детей… муж лишился руки в результате несчастного случая. Сделала все возможное, чтобы устроить Лили на работу». Дальше, дальше. Его имя стало попадаться реже. Читать стало не так интересно. Некоторые записи были совсем непонятны, например: «Поспорили с Б. М. о социализме». Кто это Б. М.? Инициалы ничего ему не подсказали: видимо, какая-то женщина, с которой они вместе заседали в каком-нибудь комитете. «Б. М. неистово ругает правящие классы… С собрания возвращалась с Б. М. и пыталась переубедить его. Но он такой узколобый». Значит, Б. М. — мужчина, не иначе как из этих «интеллигентов», как они себя называют, Анджела всегда говорила, что они и неистовые и узколобые. Она, оказывается, даже пригласила его в гости? «К обеду был Б. М. Он поздоровался с Минни за руку!» Этот восклицательный знак добавил новый штрих к портрету, который уже начал складываться у него в уме. Б. М., как видно, не привык иметь дело с горничными; он поздоровался с Минни за руку. Надо полагать, он из тех прирученных рабочих, что разглагольствуют о своих взглядах в светских гостиных. Гилберт знал этот тип и не симпатизировал ему. Вот он опять. «Была с Б. М. в Тауэре… Он сказал, что революция неизбежна… сказал, что все мы живем в выдуманном мире». Да, да, вот такие истины этот Б. М. и должен был изрекать. Гилберт словно слышал его голос. Он и видел его совершенно отчетливо: неотесанный субъект с лохматой бородой, в красном галстуке и твидовом костюме, сам-то небось работал спустя рукава. Не может быть, чтобы Анджела не раскусила его. Он читал дальше. «Б. М. очень нехорошо отозвался о…» Имя было старательно зачеркнуто. «Я ему сказала, что не желаю больше слышать ругани по адресу…» — имя опять не прочесть. Неужели это было его собственное имя? Неужели поэтому Анджела поспешила прикрыть рукой страницу, когда он вошел? При этой мысли его неприязнь к Б. М. возросла. Имел наглость обсуждать его здесь, в этой комнате! Почему Анджела ему не сказала? Утаила от него такую вещь, а ведь всегда была до предела искренней. Он стал листать страницы, выискивая все упоминания о Б. М. «Б. М. рассказал мне о своем детстве. Его мать ходила на поденную работу… Как подумаю об этом, просто нет сил жить в такой роскоши… Три гинеи за одну шляпу!» Лучше бы она поговорила об этом с ним, а не забивала свою бедную головку вопросами, явно недоступными ее пониманию! Он давал ей читать книги. Карл Маркс. «Грядущая революция». Инициалы Б. М., Б. М. так и мелькали перед глазами. Но почему ни разу нет полного имени? В этом было что-то неофициальное, интимное, совсем не свойственное Анджеле. Что она, и в лицо называла его Б. М.? Дальше. «Б. М. явился неожиданно, после обеда. К счастью, я была одна». Это записано всего год назад. «К счастью» — почему к счастью? — «я была одна». А сам он где был в тот вечер? Он проверил дату по книжке, куда записывал деловые свидания и встречи. В тот вечер был званый обед у лорд-мэра. А Б. М. и Анджела провели этот вечер вдвоем! Он попытался восстановить все в памяти. Когда он вернулся, ждала она его или легла спать? А как выглядела комната, как всегда? Были на столе бокалы или нет? Были стулья сдвинуты или не были? Ничего не запомнилось, решительно ничего, кроме речи, которую он сам произнес на обеде у лорд-мэра. Ситуация становилась все более необъяснимой: его жена, одна, принимает у себя незнакомого ему мужчину. Может быть, разгадка в следующей книжке. Он схватил последний томик, тот, что остался не до конца заполненным, когда она умерла. Вот он опять, будь он проклят, на первой же странице. «Обедала одна с Б. М. Он был очень взволнован… сказал, что пора нам понять друг друга… Я пыталась его образумить, но он ничего не слушал. Пригрозил, что если я не…» Дальше все было густо зачеркнуто. По всей странице тянулось «Египет, Египет, Египет». Не разобрать ни слова, но смысл ясен: этот мерзавец склонял ее к незаконной связи. Одни в этой комнате! Кровь бросилась в лицо Гилберту Клендону. Он стал лихорадочно листать страницы. Что она ответила? Инициалы кончились. Теперь шло просто «он». «Он опять приходил. Я сказала, что не могу решить… умоляла его уйти». Негодяй, навязывался ей у нее же в доме. Но почему она сразу ему не сказала? Как могла колебаться хоть минуту? А-а, вот: «Я написала