Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович

Среди испанцев Роману особенно нравились двое — бывший пастух Филипе и пожилой токарь из Валенсии Анхел Ортис. За короткое время они стали пулеметчиками-снайперами. По настоянию Романа Ортис был назначен командиром пулеметного взвода, а молодой бесшабашный Филипе его заместителем. В один из солнечных октябрьских дней взвод был направлен на передовую и занял позиции на берегу реки Мансанарес, левее парка Каса дель Кампо. По приказу штаба обороны Мадрида пулеметчиков подчинили стрелковому батальону капитана Гуттиереса, офицера старой королевской армии, который с первых дней генеральского мятежа примкнул к республиканцам и принимал участие в разоружении мятежников в Мадриде.

Это был мрачноватый человек с черной повязкой на левом глазу. Его правый глаз, постоянно прищуренный, смотрел на всех хмуро и напряженно. На худой, густо поросшей волосами руке сверкал массивный перстень. Романа и Лесю он встретил вежливо, скупо улыбнулся и сказал:

— Противник пока бездействует. Вы можете, если у вас есть желание, посмотреть город. В Мадриде много ваших соотечественников. К вечеру, однако, вы должны возвратиться. Положение у нас не из легких. Батальон очень растянут по берегу, но мы ждем подкрепление…

Весь день Роман с Лесей бродили по мадридским улицам. Многие дома уже были разрушены немецкой авиацией, под ногами скрежетали густо рассыпанные осколки стекол, то и дело путь преграждали баррикады: мужчины, женщины и дети днем и ночью строили их из набитых землей мешков, булыжников, которые добывались здесь же, на вымощенных камнем улицах.

Не было видно ни паники, ни растерянности. Всюду носились мальчишки-газетчики, в наспех сооруженных киосках бойко шла торговля. Постукивая тяжелыми башмаками, проходили группы вооруженных солдат и милисианос — гражданской милиции.

Выпив кофе в таверне, Роман с Лесей решили зайти к Ермакову в надежде на то, что он поможет разыскать Лесиного отца, который, как она думала, сражался в одной из интернациональных бригад. Ермаков выслушал их и пообещал помочь.

— Не знаю, правда, как скоро я смогу это сделать, — сказал он, — отдельные бригады только приступили к формированию, они разбросаны в разных местах, но я постараюсь узнать.

Прощаясь, он обнял Романа и Лесю, пожелал благополучия и сказал, что, как только начнется бой, он побывает в их батальоне.

Часа полтора они сидели на скамье в городском парке Буэн Ретире. Роман сбоку смотрел на Лесю, любовался ее лицом с легким румянцем на смуглых щеках, осторожным движением гладил рассыпанные по плечам черные ее волосы, ласково сжимал теплые пальцы маленьких рук. Здесь, в парке, так же как на городских улицах, темнели баррикады, зияли окопы с ходами сообщения, неторопливо проходили солдаты, так же, несмотря на порядок и тишину, чувствовалось томительное состояние предгрозья, неуклонно приближающейся опасности.

Ощущение близкой опасности не покидало и Романа, но сейчас, в ранних сумерках парка, это ощущение куда-то исчезало, таяло, и он, думая только о ней, о Лесе, такой близкой, родной и желанной, целовал ее волосы, плечи, и сердце его сжалось от боли и жалости, когда Леся вдруг заплакала, отодвинулась, положила голову ему на колени и, всхлипывая, стала целовать его руки.

— Что с тобой, Лесенька? — тревожно спросил он.

— Ничего, это я так, — прошептала Леся. — Просто я очень люблю тебя, и на всем свете никого у меня нет дороже тебя.

На позиции батальона они добрались в кромешной тьме. Часовой окликнул их, спросил пароль и сказал, что капитан Гуттиерес ждет «камарадо совьетика» в своем блиндаже.

Выложенный из дикого камня блиндаж стоял у самой реки. Леся — она шла сзади — поскользнулась, набрала полные туфли воды, но ничего не сказала Роману. Блиндаж оказался довольно просторным. В нем стояла принесенная из разбитого дома роскошная кровать, у кровати — полированный стол, мягкое, обитое кожей кресло, несколько табуретов. В углу в железной печурке угасали дрова. Пахло дымом. Капитан Гуттиерес сидел в кресле над разложенной на столе картой. Карту освещала керосиновая лампа с круглым матовым абажуром.

— Мы находимся на второй линии обороны, и у нас пока тихо, — сказал капитан. — Однако враг приближается, он уже выходит на линию Карабанчель — Вильяверде. Это очень опасно…

Он стал говорить о том, как лучше всего расположить пулеметчиков. Роман внимательно слушал его. Склонясь над картой, оба они непрерывно курили. Леся придвинулась к печке, стала снимать туфлю.

— Что ты? — оглянувшись, спросил Роман.

Леся спрятала босые ноги под табурет, сказала жалобно:

— У меня ноги мокрые. Холодно…

Капитан Гуттиерес остро глянул на Лесю, поднялся, накинул френч, надел пилотку.

— Завтра, камарадо Росос, мы с вами осмотрим наш участок, — сказал он. — Я буду ночевать в соседнем блиндаже. На рассвете мой адъютант разбудит вас. А сейчас советую вам помочь жене, она может заболеть. В эту пору вода в реке очень холодная…

Подняв в приветствии сжатый кулак, капитан Гуттиерес вышел, плотно притворив дверь.

Роман кинулся к Лесе, уложил на кровать, стал растирать ей ноги. Под его ладонями они стали теплеть.

— Раздевайся, дорогая жена, я сейчас приду.

Слово «жена» он произнес глухо, запинаясь, и вновь, как там, в парке, чувство любви и жалости захлестнуло его, и он понял, что перед ним возникло самое большое в его жизни, то, без чего он уже не сможет существовать. Слегка касаясь губами закрытых век Леси, он поцеловал ее дважды и повторил:

— Я сейчас приду…

В кромешной тьме осенней ночи едва слышно журчала в камнях вода чужой, незнакомой реки. Роман закурил, пряча сигарету в рукав френча. Слева, со стороны Карабанчели, доносились редкие орудийные залпы, зловещими красноватыми отсветами вспыхивали сполохи. За спиной Романа, невидимый, окутанный тьмой, раскинулся огромный город. Казалось, там, на его опутанных баррикадами улицах, ворча, шевелился кто-то огромный, грозный, напрягший все свои силы: слышны были урчание моторов, стук, утробное уханье взрывов, и все это сливалось в один невнятный, тревожный гул.

Роман пытался представить, как он встретит этот теперь уже близкий бой, с кровью, криками, стонами, с неотвратимым слепым разгулом смерти. Ведь он, двадцатисемилетний Роман Ставров, изучавший в военном училище тактику, теорию стрельбы, приемы маскировки, топографию, разные уставы и наставления, то есть все то, что должно было вооружить его знанием законов боя и сделать сильным, тем не менее оставался человеком с живым, трепещущим сердцем, с легкими, которые жадно вдыхали сейчас холодноватый ночной воздух, с глазами, которые неизбежно увидят все, что будет твориться в бою, с ушами, которые услышат свист пуль, скрежет стали, взрывы. И все это — что по великому чуду жизни составляло его, человека, именуемого Романом Ставровым, — было до удивления беззащитным, слабым, смертельно ранимым…

Вспомнились Роману годы, прожитые в далекой Огнищанке, словно наяву он увидел отца, мать, братьев, сестру. Где они сейчас, что делают, здоровы ли, помнят ли о нем? Больше всего ему в эту ночь захотелось увидеть старшего брата Андрея, сверстника детских и отроческих лет, которому, как всегда, ничего не утаивая, можно было рассказать, как его, Романа, тревожит и страшит долгое ожидание первого в жизни боя, как он, собрав все силы, сумел подавить в себе тошнотворный, противный страх. И еще, только обязательно наедине, чтобы никто не услышал ни слова, можно было рассказать Андрею о самом главном, самом важном и значительном в жизни: о Лесе, черноволосой, похожей на испанку, самой красивой в мире девушке. Сейчас, в эти мгновения, она, любимая с ласковым именем Леся, здесь, совсем рядом, и он будет молить судьбу, чтобы они были всегда вместе и были счастливы в эту темную, наполненную тревогой, такую короткую, последнюю перед боем ночь…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Держась подальше от больших дорог, зорко всматриваясь в сырую, промозглую темень, два человека, Петр Бармин и Максим Селищев, пробирались в эту ночь в Мадрид. В полу потертого плаща Максима была искусно зашита тонкая бумага, на которой едва заметными кружками, треугольниками, квадратами были обозначены полевые аэродромы мятежников, расположение войск и артиллерии наступавшей на Мадрид армии «Тахо».