Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости - Максим Глебович Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Филипп: Мы уже не раз обсуждали, что наши герои жили, мягко говоря, в очень сложных условиях: арабские завоеватели, политические репрессии, распри внутри Церкви Востока, пустыни, скалы, акриды – опасности на каждом шагу. А еще ожидание конца света и даже ощущение, что он уже наступил. При этом они в своих сочинениях гораздо чаще говорят о радости и свете, чем о мраке и скорби. И мне бы ужасно хотелось понять, чему они радовались в этих угрюмых и сложных условиях? Много ли они улыбались? И как у них обстояло дело с чувством юмора?
Максим: За улыбки ответить не могу, но по поводу шуток мы уже говорили, что Исаак Сирин иронично называл мудрецами или умниками людей, обвиняющих монахов в безделье. Еще он говорил про своих противников, что они более совершенные, чем он, и могут себе позволить то, что Сирин не может. Может быть, конечно, он искренне так считал, но я думаю, что в этом есть доля сарказма.
Филипп: Я помню, что жизнь Исаака Сирина была совсем непростой. Как ему удавалось сохранять такой бодрый настрой?
Максим: Его жизнь в самом деле была непростой. Мы знаем, что он родился в Катаре и был увезен со своей родины. Известно, что он занимал важную Ниневийскую кафедру и покинул ее. Один из источников сообщает, что он понял, что люди не готовы буквально исполнять Евангелие: богатые не хотят помогать бедным. По этой или по какой-то другой причине он оставил свою кафедру и стал изгнанником – для традиционного общества это ужасная участь. Предания говорят, что Сирин рано ослеп. И вот я перевожу молитву[195] этого слепого бездомного старца, и она исполнена благодарения. Он говорит, что его опьяняет радость. Когда он думает о Боге и о его любви, то не может сдержаться – у него льются слезы, и он переполняется радостью.
Филипп: Именно слово «радость» он использует?
Максим: Да, по-сирийски это хадуфа (ḥaḏūṯā).
Филипп: Созвучно нашей любимой басимуфе.
Максим: Басимуфа – это сладость и удовольствие, и в этой молитве он говорит, что божественная басимуфа его заставляет радоваться.
Филипп: Басимуфа приносит хадуфу.
Максим: Вроде того. Кроме Сирина о радости пишет и Иосиф Хаззайа. Переводя его текст о пяти знамениях действия Святого Духа[196], я столкнулся с такой переводческой проблемой: он использует подряд восемь слов, выражающих радость.
Филипп: Сколько?! И как вы их перевели?
Максим: После некоторых мучений я перевел их так: радость (хадуфа, ḥaḏūṯā), восторг (дйаца, dyāṣā), ликование (рваза, rwāzā), хваление (шуббаха, šubbāḥā), воспевание (зуммара, zummārā), славословие (хуллала, hullālā), хвала (тешбохта, tešboḥtā) и превознесение (румрама, rumrāmā). И среди этих восьми нет еще любимых двух терминов сирийских мистиков – тахра (tahrā) и темха (temhā), которые означают изумление и восторг такой степени, что думать ни о чем другом уже не получается. Если считать басимуфу, получается одиннадцать слов, которыми можно описывать состояние радости.
Филипп: Одиннадцать оттенков радости. Забавно, что глав в этой книге тоже одиннадцать. Максим, а чему радовались сирийские мистики?
Максим: Знаете, хочется сказать, что они радовались божественной любви, или божественной красоте, или бесконечности, которая открывается людям в мистическом опыте. И все это верно, но вернее замечание Исаака Сирина о том, что настоящая радость не имеет причины. Ведь мистики в своем опыте относились к Богу как к возлюбленному – признавались Ему в любви и в том, что чувствуют Его любовь. И их радость, я думаю, возможно соотнести с тем счастьем, что мы испытываем в присутствии любимых людей. Оно, собственно говоря, не имеет причины. Обстоятельства могут быть самые разные, но мы просто счастливы, что находимся рядом. Иосиф Хаззайа вслед за Исааком Сирином говорит о том, что всякая радость, у которой есть внешняя причина – второстепенная, – может закончиться вместе с этой причиной. А у настоящей радости и любви причины нет, и это знак того, что ты докопался до главного источника. В этом, наверное, и есть глобальная идея христианства.
Филипп: Здесь у меня возникает два вопроса. Я уже рассказывал о своей любимой книге – «Дневнике» отца Александра Шмемана[197]. В записи от 3 декабря 1976 года он пишет:
По-моему, все простит Бог, кроме «безрадостности», которая состоит в забвении того, что Бог сотворил мир и спас его… Радость эта – не одна из «составных частей» христианства, это его «тональность», пронизывающая собой все – и веру, и «мироощущение». Там, где нет радости, христианство, как и религия, становится «страхом» и потому – мучением. ‹…›
«Мир сей» – веселится, но он как раз безрадостен, ибо радость (в отличие от того, что американцы называют fun) может быть только от Бога, только – свыше. Но потому и христианство вошло в мир как радость. Не только радость о спасении, но спасение как радость. Только подумать – мы каждое воскресенье «трапезуем» со Христом, «за Его трапезой, в Его Царствии», а потом погружаемся в свои «проблемы», в страх и мученье… Бог спас мир радостью, «но печаль ваша в радость будет», «и радости вашей никто не отнимет от вас…».
Мне дико нравится, что мой любимейший Шмеман так перекликается с вашим любимейшим Сирином и они как будто говорят одну длинную мысль – про радость. Но меня смущает намек на принуждение к радости, от которого недалеко до токсичного «будь на позитиве», «всегда улыбайся» – вот этого всего. Я очень надеюсь, что этого нет в тех традициях, о которых мы с вами разговариваем.
Максим: Нет, здесь речь не о том, чтобы растягивать улыбку на лице, глядя в зеркало. Тут нужно вспомнить, что в своих первоисточниках, по крайней мере на уровне новозаветных текстов, христианство – это религия радости. В Ветхом Завете пост характеризуется как период смирения, уничижения и, кроме того, как время полного воздержания от еды, что, разумеется, не способствовало особой радости. Христос же говорит в Нагорной проповеди: «А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое»[198]. То есть не делай лицо унылым, не демонстрируй свою грусть и скорбь. Будь постящимся тайно, а внешне будь веселым и радостным.
Филипп: При этом ведь бытует мнение, будто Иисус, обладая высоким чувством юмора и остроумием, никогда не смеялся?
Максим: Мы не знаем, смеялся ли Христос, но то, что он радовался, в канонических Евангелиях упоминается неоднократно. Апостол Павел тоже говорил: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите»[199]. Это очень сложный вопрос: почему потребность в унынии, дисциплине и вине у человека оказалась столь высока, что идея о радости постепенно стала как будто даже противоречащей христианству. В рамках нашего разговора мы не сможем на него ответить. Но факт остается фактом: когда на первое место выносится идея скорби, радость становится чем-то маргинализированным. И те люди, которые умеют радоваться, воспринимаются как инакомыслящие, как это было и с нашими мистиками. Ведь они, как мы уже много раз говорили, актуализировали Нагорную проповедь, поэтому фактически воспринимали радость как заповедь. Для них она была не просто бонусом за то, что ты повалялся в грязи или нанес себе тысячу ударов в грудь, а прямой обязанностью и главной целью, основой их мировоззрения. Исаак Сирин писал, что монах – это человек, который всех любит, – и его все любят, и лицо его должно быть похоже на ангельское. Можно ли стать похожим на ангела с унылой рожей? Пожалуй, нет. А для того, чтобы научиться по-настоящему радоваться, нужно вести большую внутреннюю работу. Твоя внутренняя радость
