Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение - Альфред Барков

И еще через полгода, 30 ноября 1919 г.: «Впервые на заседании присутствовал Иванов-Разумник, […] молчаливый, чужой. Блок очень хлопотал привлечь его на наши заседания [..]. И вот – чуть они вошли, – Г[орький] изменился, стал «кокетничать», «играть», «рассыпать перлы». Чувствовалось, что все говорится для нового человека. Г[орький] очень любит нового человека – и всякий раз при первых встречах волнуется романтически – это в нем наивно и мило» 12.

И.А. Бунин писал в своих воспоминаниях:

«Обнаружились и некоторые другие его черты, которые я неизменно видел впоследствии много лет. Первая черта была та, что на людях он бывал совсем не тот, что со мной наедине или вообще без посторонних, – на людях он чаще всего басил, бледнел от самолюбия, честолюбия, от восторга публики перед ним, рассказывал все что-нибудь грубое, высокое, важное, своих поклонников и поклонниц любил поучать, говорил с ними то сурово и небрежно, то сухо, назидательно, – когда же мы оставались глаз на глаз или среди близких ему людей, он становился мил, как-то наивно радостен, скромен и застенчив даже излишне» 13.

Вряд ли можно не согласиться, что позерство Мастера соответствует манере поведения Горького, каким его видели постоянно общавшиеся с ним современники. Допускаю, что Булгаков мог не быть знакомым с воспоминаниями Бунина; нет данных и о его общении с К.И. Чуковским. Но ведь манеры Горького, описанные этими писателями, не могли не быть замеченными и другими. Например, Ахматовой; или Вересаевым, имевшим, по всей видимости, весьма отличное от преподносившегося официальной пропагандой мнение о Горьком. Деликатнейший, как и Булгаков, человек, он был очень осторожен в высказывании отрицательных оценок о ком-то. И все же как можно расценить такие, например, его воспоминания: «Больше я с Горьким лично не встречался [после посещения Капри], за исключением одной мимолетной встречи в 17 году в Московском Совете Рабочих Депутатов. Но переписка поддерживалась почти до самого окончательного переезда его в СССР» 14. Следовательно, при ежегодных посещениях Горьким СССР, начиная с 1928 года, и после его окончательного «извлечения» в СССР они не виделись, хотя Вересаев жил в Москве. Это говорит о многом.

И еще несколько штрихов к портрету Мастера. Булгаков описывает его как человека «с острым носом». Не хотелось бы пользоваться услугами хулиганства в современной критике, но все же придется сослаться на запущенный недавно эпитет мэтра современной критики Ст. Рассадина, назвавшего Горького «долгоносиком». Да и «свешивающийся на лоб клок волос» Мастера тоже не может не напоминать известные портреты Горького. И, наконец, зеленые глаза Мастера:

« … Как, например, изломан и восторжен Горький!.. На зеленых глазках – слезы» – И.А. Бунин 15.

1. «Князь тьмы», с. 99.

2. «Из переписки М.А. Булгакова с Е.И. Замятиным и Л.Н. Замятиной (1928-1936)» – «Русская литература», 1989, № 4.

3. Н. Берберова. Курсив мой. Сборник мемуаров «Серебряный век» – М., «Известия», 1990, с. 488.

4. Текст статьи опубликован в «Литературной газете» 24 марта 1993 г., с. 6.

5. Н.Д. Телешов. Записки писателя. М., «Правда», 1987, с. 111.

6. К.И. Чуковский. Указ. соч., с. 95-96.

7. А.А. Блок. «Я лучшей доли не искал». Из дневников и записных книжек. – М., «Правда», 1988, с. 515.

8. А.Л. Желябужский. «Чудесная человечинка» – в сборнике «М.Ф. Андреева. Переписка. Воспоминания. Документы», М., «Искусство», 1968, с. 451.

9. А.В. Луначарский. Горький на Капри. «Огонек», № 44-1927. Цитируется по собранию сочинений, том 2, с. 39.

10. К.И. Чуковский. Указ. соч., с. 96.

11. Там же, с. 101.

12. Там же, с. 131.

13. И.А. Бунин. Воспоминания. «Наш современник», № 11-1991, с. 180.

14. В.В. Вересаев. Невыдуманные рассказы. М., «Художественная литература», 1968, с. 436.

15. И.А. Бунин. Окаянные дни. М., «Советский писатель», 1990, с. 39.

Глава XV. О «старичках»

Браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу.

Как еще один намек, вызывающий прямую ассоциацию с именем Горького, можно рассматривать и приведенную выше фразу, брошенную Воландом в полемике с Берлиозом на Патриарших прудах. Здесь упоминание о Канте как «беспокойном старике» придает всей фразе уничижительный оттенок. В принципе, это – рядовая фраза, если только ее не сопоставить с другой: «В Европе XIX-XX вв. подлинно художественно изображенная личность, человек… хочет жить «сам в себе», как подсказал ему машинально мысливший старичок из Кенигсберга, основоположник новейшей философии индивидуализма».

Понятно, что здесь речь идет тоже о Канте. А фраза принадлежит перу Горького, она из нашумевшей и неоднозначно воспринятой писательской общественностью его статьи «Литературные забавы», опубликованной в газете «Правда» 18 января 1935 года.

Что это, случайное совпадение? Но вот другая статья Горького – уже процитированная «О формализме», в которой он громил «Уэлльсов» и «Хэмингуэев» («Правда», «Литературная газета» – апрель 1936 года): «Еще старичок Платон, основоположник философии идеализма, живший приблизительно 2.366 лет до наших дней…».

А вот и знаменитая статья «С кем вы, мастера культуры?» («Правда», «Известия» – март 1932 года): «Кайо – один из сотни тех старичков, которые продолжают доказывать, что их буржуазный идиотизм, это – мудрость, данная человечеству навсегда».

Приведенные примеры показывают, что использование Горьким слова «старичок» с уничижительным оттенком было одним из характерных элементов его стиля в «громовой» публицистике тридцатых годов, на что Булгаков с его острым восприятием стилистических оттенков вряд ли мог не обратить внимание.

Но в данном случае горьковская стилистика – это еще не все. 11 декабря 1930 года в «Правде» и «Известиях», затем в первом номере за 1931 год журнала «За рубежом» была помещена одна из его «громовых» статей, которая так и называлась – «О старичках» 1. Ее содержание стоит того, чтобы привести несколько цитат:

«Наш старичок – пустяковый человечек, однако он тоже типичен. Его основное качество – нежная любовь к самому себе, к «вечным истинам», которые он вычитал из различных евангелий, и к «проклятым вопросам», которые не решаются словами […]

Он, оказывается, «гуманист», старичок-то! […] Внепартийные, да и партийные старички, в возрасте от восемнадцати до семидесяти лет и выше, могут вполне удовлетворить свою жажду правды из нашей ежедневной прессы».

Здесь в каждой букве – кондовый большевистский подход и к «вечным истинам», и к ненавистному Системе «гуманизму», и к Евангелиям (ну чем не Берлиоз!)… Это уже – не стилистика, а целая система взглядов, позиция. Позиция человека, предавшего, как и булгаковский Мастер, свои идеалы и полностью отдавшего свой талант в услужение сатанинской Системе.

Мог ли Булгаков не заметить такого?.. И, раз уж зашел разговор о горьковских «старичках», нельзя не отметить некоторые моменты генетического плана. Оказывается, «старички» стали идеей-фикс Горького задолго до тридцатых годов. Здесь нельзя еще раз не отдать должного скрупулезности Корнея Чуковского, который 5 марта 1919 года записал в дневнике: «Я читал доклад о «Старике» Горького и зря пустился в философию. Доклад глуповат. Горький сказал: Не люблю я русских старичков. Мережк[овский]: То есть каких старичков? – Да всяких… вот этаких (и он великолепно состроил стариковскую рожу)» 2.

И еще одна запись из того же дневника, от 30 марта 1919 года: «Чествование Горького в Всемирной Литературе. […] Особенно ужасна была речь Батюшкова […который] в конце сказал: «Еще недавно даже в загадочном старце вы открыли душу живу» (намекая на пьесу Горького «Старик»). Горький встал и ответил […]: «А Федору Дмитриевичу я хочу сказать, что он ошибся… Я старца и не думал одобрять. Я старичков ненавижу… Он подобен тому дрянному Луке (из пьесы «На дне») и другому в Матвее Кожемякине…» 3.