Путеводитель оптимистки с разбитым сердцем - Дженнифер Хартманн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Боже, Кэл так его и не выбросил?
Мои глаза наполняются слезами при мысли о том, что из всех хеллоуинских украшений, которые собирала его мать, Кэл сохранил именно это и до сих пор выставляет его каждый октябрь.
Погрузившись в собственные мысли, я не сразу замечаю, что Кэл стоит прямо у машины, положив руки на бедра и вопросительно подняв брови.
Я прихожу в себя и поспешно глушу мотор.
Стоит мне открыть дверцу, как собаки с энтузиазмом перелезают через мои колени, выпрыгивают из машины и бегут прямо к Кэлу.
– Прости, впала в ступор, – посмеиваюсь я и достаю сумку, в которой лежат одежда, хеллоуинская пижама, туалетные принадлежности и бутылка белого вина. Последнюю я в панике схватила с холодильника, решив, что с ней пережить первую ночь будет проще. Меня одолевают нервы.
Кэл наклоняется и подбирает поводки, пока мои собаки не сбежали в поисках несчастных белок и бурундуков.
– Не то чтобы пятизвездочный отель, но, надеюсь, сойдет, – говорит он, потирая затылок, освобожденный от шапки. В его глазах читается некоторая застенчивость, будто меня могут не устроить такие условия.
– Все просто идеально, – говорю я без тени сомнения, выходя из машины. Он кивает, берет у меня сумку и надевает ее через плечо.
– Пойдем, я покажу тебе дом. – Он заходит внутрь с моими вещами в руках.
Когда я вслед за ним прохожу через красную дверь, меня окутывает его аромат. От диффузора на кофейном столике исходит запах почвы и пряностей с легкой ноткой амбры.
Когда Кэл отстегивает поводки, собаки тут же бросают меня в прихожей и начинают исследовать новую территорию.
В этот момент я замечаю кое-что еще.
То, что застает меня врасплох.
Практически сбивает с ног.
Не дает вымолвить и слова от потрясения.
Кэл знает, почему я замерла, прижав руки к сердцу. Он разувается и пинком отбрасывает свою обувь в сторону, будто надеясь таким образом прогнать нежданное открытие из моей головы.
– Я не собираюсь это обсуждать.
– Кэл…
– Я не шучу, Люси. Серьезно, забудь.
Не забуду, никогда не забуду, ни за что.
Фортепиано.
В углу гостиной стоит старое фортепиано Эммы, занимая собой почти все помещение. Совсем как сама Эмма, которая заняла важное место в моей душе, впервые притащив меня к себе во двор. Кэл тогда как раз вел баскетбольный мяч по дорожке у дома. Фортепиано укрыто толстым черным бархатом, из-под которого выглядывают ножки из вишневого дерева. Судя по слою пыли, никто не играл на нем уже много лет.
Оно простаивает зря.
Не забытое, но утратившее свое предназначение.
Просто бесцельно существующее.
Кэл не хочет об этом говорить, но мне все равно. Я должна его спросить.
– Ты… Ты на нем играешь? – я говорю тихо, будто в прострации.
– Нет.
Я отрываю взгляд от фортепиано и смотрю на Кэла. Как обычно, на его лице ничего невозможно прочитать. Но он смотрит на меня в полумраке, в нарастающем между нами напряжении.
Взглянув в мои подернутые пеленой глаза, он испускает вздох, с которым я давно знакома, и потирает лицо.
– Я даже смотреть на него не могу, – приглушенно говорит он. – Но здесь так мало места, что это невозможно. Я вижу его каждый день. И у меня рука не поднимается его выбросить.
Я киваю, потому что прекрасно его понимаю. И хочу, чтобы он продолжал говорить.
– Раньше оно стояло у мамы, но… – Он сжимает зубы. – Она не выдержала.
Я сглатываю и снова киваю, потом поворачиваюсь к фортепиано. Подняв взгляд, я замечаю висящую прямо над ним репродукцию в рамке. Надпись на фоне усеянного звездами ночного неба гласит:
Красота быстротечна —
Потому и гаснут светлячки.
Меня душат слезы.
Любовь переплетается с утратой, порождая скорбь.
Я слышу, как Кэл приближается ко мне легкими шагами. Он стоит совсем рядом, его теплое дыхание ворошит волосы у меня на затылке.
– Не надо, Люси.
Это не столько требование, сколько признание поражения. Мои слезы льются еще сильней. Я утираю их – мне бы хотелось, чтобы Кэл видел меня только радостной и беззаботной. Но трясущиеся плечи меня выдают.
– Мне просто попалась на глаза эта цитата.
Он говорит так, будто это мелочь.
Но я знаю правду, и ее вес тянет меня на дно, будто глыба, привязанная к груди.
– Все нормально, – я хлюпаю носом и вытираю глаза. – Со мной все хорошо.
Проходит несколько мгновений, прежде чем я беру себя в руки и прячу свои чувства поглубже, чтобы черная дыра не проголодалась. Кэл не дотрагивается до меня, но стоит совсем рядом. Я гадаю, хотел бы он меня коснуться. Хотел бы он обнять меня и прижать к груди, схватиться за меня так, как я хваталась за него.
Я бы ему позволила.
Я бы не отстранилась, если бы он захотел держаться за меня вечно.
Но он лишь вздыхает в последний раз, шевеля мои волосы, и отступает. Вместо объятий он выбирает смену темы.
– У меня, хм, толком ничего нет, но мы можем заказать еды. Пиццу или что-нибудь китайское, как хочешь.
– Хорошо.
Хорошо, ладно, конечно.
Мы будем бродить по мелководью, где ничто не укусит нас за лодыжки.
Мы останемся за полосатой лентой, чтобы случайно не увидеть лишнего.
Я медленно оборачиваюсь. Надеюсь, мои глаза не покраснели. Надеюсь, моя улыбка выглядит искренней.
– А ты чего хочешь? – спрашиваю я, имея в виду ужин.
Печаль в его глазах сменяется чем-то иным, более податливым. Он складывает руки на груди, смотрит в сторону, а потом – снова на меня. На его лице появляется сдержанная усмешка.
– Это сложный вопрос.
Я краснею, а его лицо будто озаряется неясным, мерцающим светом.
Мы на мелководье, так что я решаю не тонуть в его намеках.
– Может, закажем тайской еды?
– Без проблем. – Кэл кивает и разворачивается. Он включает настольную лампу и пересекает гостиную, заходя на кухню, где любопытные собаки обнюхивают каждый угол, словно пираты в поисках клада. Я иду следом, убирая за уши распущенные волосы. Атмосфера по-прежнему остается несколько напряженной, и я не знаю, как себя вести. В мастерской все проще, там я всегда могу поболтать о работе.
А иногда – о клитометрах.
Но здесь мы в неформальной обстановке.
Можно сказать, в интимной.
В одной комнате с нами присутствуют воспоминания, невысказанные чувства, фортепиано в углу и…
И котенок.
На кухонной столешнице сидит котенок,
