Водоворот чужих желаний - Елена Михалкова

В кухню забежал Бублик, сунулся носом в свою плошку и убежал обратно. Из комнаты донесся Костин смех.

– И чем все закончилось? – спросил Сергей.

Маша помолчала, негромко постукивая чайной ложечкой по краю баночки с вареньем.

– В конце концов он ее избил, – наконец негромко сказала она, не глядя на мужа. – Сильно. Из больницы ее забрала бабушка, и больше я о Юльке ничего не знаю. И что сталось с ее папашей – тоже, потому что мы скоро переехали из того района. Поэтому я не могла не помочь этой девочке… Кате… понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Бабкин: он и в самом деле понимал. – Ладно. Только скажи мне, куда мы денем терьериху?

– Тетушка хотела второго в пару своему Бублику? Хотела. Вот и прекрасный случай, если Катя не придумает, куда ей пристроить собачку. Но я отчего-то думаю, что у нее хватает проблем и без того, чтобы искать хороших хозяев чужой псине.

Ночью Сергей встал, попил воды, вернулся в комнату. Маша спала, уткнувшись лицом в его подушку. На кресле возле кровати лежали два терьера, свернувшись в клубки. Один из них сопел, но Бабкин не разобрал, какой именно. Он присел на кровать и провел рукой по рыжим пушистым волосам Маши.

– Я тебя люблю, – стесняясь самого себя и своих слов, сказал он спящей жене. – Можешь еще хоть десяток таких же принести. Я все равно тебя люблю.

Кто-то из собак прерывисто вздохнул, и Сергей рассмеялся в темноте.

Глава 8

Лето 1984 года. Село Кудряшово

Пашка толкнул скрипящую калитку, вошел во двор, по которому бродили сонные грязно-белые куры.

– Марья Авдотьевна! Вы где?

Старуха вышла из-за дома, прищуриваясь.

– Да это никак Паша пожаловал? Точно, он! Ай, голубчик, дай расцелую тебя!

Буравин покорно дождался, пока бабка обмусолит его со всех сторон.

– Марья Авдотьевна, я ненадолго. Вот, мамка просила передать. – Он протянул лекарство, привезенное теткой из города.

– Спасибо, Пашенька, спасибо! Ты понимаешь, спина болит – сил никаких нет! И настои делала, и припарки – ничего не помогает! Проходи, проходи, обедать будем.

Продолжая причитать о своих болячках, Марья Авдотьевна затащила парня в дом. Пашка поначалу отпирался для виду, потом согласился – есть и в самом деле хотелось. И не зря же он в Кудряшово тащился за пять километров!

– Красавец ты, Пашенька, красавец! – приговаривала старуха, накрывая на стол и поглядывая на высокого голубоглазого парня. – А загорел-то дочерна!

Пока он уплетал окрошку, Марья Авдотьевна с гордостью рассказала, что кудряшовскую церковь, в которой последние годы был склад, собрались реставрировать.

– Церковь-то, оказывается, какая-то особенная! Ее из самой Москвы человек приехал смотреть. Будет указания давать, что да как делать. У меня остановился. Я как сказала, что нарисовать ее могу, так он и загорелся – нарисуйте, Марья Авдотьевна, да расскажите! Вот, вечером художествами займусь. – Она довольно рассмеялась. – Рассказывай, что новенького у вас?

– Да ничего, – промычал Пашка, допивая вкуснейший холодный квас. – К мамке в гости сестра с мужем приехала из города. Вся из себя такая фря! А как батя на стол картошку жареную поставил, так и забыла обо всем – только что ложку не съела!

Он расхохотался, вспомнив тетю Зину.

– Нос от всего воротит, привередливая. А муж-то у нее ничего мужик, только болезный какой-то. Сидит, на солнце греется. Точно ящерица. Мамка с батей головы сломали, что бы ей подарить – у нее день рожденья скоро.

Он доел, отодвинул тарелку и встал, с сожалением глядя на старушку.

– Пора мне, Марья Авдотьевна. Хорошо у вас, да только дома работы по горло.

Та засуетилась, забегала по дому, ища, что бы дать ему с собой. Наконец неизвестно откуда был вытащен большой мешок, от которого умопомрачительно пахло сушеными грибами.

– На, Пашенька! Держи, мальчик. Пусть мамка пирогов напечет. Я-то уже старая для такого баловства, а она сестру побалует.

Пашка покачал головой – грибов у них и самих было вдоволь, – но мешок взял, чтобы не обижать бабульку. У нее родственников никаких нет, а с тех пор, как умерла Пашкина бабушка, с которой дружила Марья Авдотьевна, не осталось и подруг. Семья Буравиных заботилась о старушке, как могла, хотя что это была за помощь – из другого села! Если бы рядом жили…

– Побегу я, Марья Авдотьевна, – сказал Пашка. – За окрошку спасибо!

– Подожди, милый, подожди… – Старушка рылась в ящике старого комода. – Нинке-то я гостинец нашла, а вот тебе никак не разыщу!

– Да какой там гостинец, бросьте!

– Да подожди ты, прыткий! Куда же я ее… Ага, вот ты где, голубушка!

Марья Авдотьевна вытащила из-под груды пожелтевших скатертей небольшую деревянную фигурку и протянула Пашке. Тот молча посмотрел на русалку, лежащую в морщинистой грубой ладони, затем перевел непонимающий взгляд на старушку.

– Это чего? Игрушка? Зачем она мне?

– Да бери, бери! – хозяйка насильно всучила ему русалку. – Как зачем! Тетке подаришь! Скажешь – на память, сам вырезал.

«А что? Мысль!» Пашка рассмотрел фигурку, ухмыльнулся. Ничего сделано, красиво. Грудь, бедра, зад – все на месте. Ишь, русалка!

– Ну спасибо. – Он сунул поделку за пазуху. – Откуда она у вас?

– Соседка подарила, дурья голова. Говорит, она желания исполняет. – Марья Авдотьевна хихикнула, вспомнив Наталью. – Как была глупой, прости господи, так и осталась.

– Чего делает? – не понял парень. – Желания исполняет? Как так?

– А вот так! Махнет хвостом – будет тебе, Паша, сундук с золотом! Махнет другой раз – появится девица-лебедь. – И Марья Авдотьевна неожиданно прошлась по комнате, мелко перебирая ногами и плавно взмахивая рукой. – Махнет третий – и появится перед тобой батька с ремнем, чтобы не пил ты больше, Паша, и сундуков с девицами-лебедями не видел с пьяных глаз.

Парень рассмеялся.

– Ясно. Да я непьющий.

– Вот и славно. Значит, завидный из тебя жених, Пашенька.

Пашка распрощался с говорливой старушкой и, чуть не забыв мешок с сушеными грибами, отправился в свое село.

Они вышли из леса у самой окраины села – трое невысоких, жилистых, с широкими скуластыми лицами. Встали на дороге. Самый младший, Кирилл, повозил босым пальцем в песке и, сплюнув, лениво бросил:

– Слышь, Буравин! Поговорить не хочешь?

– О чем мне с тобой говорить? – мрачно спросил Пашка, останавливаясь и засовывая руки в карманы. «Вот же черт. Нет бы мне другой дорогой пойти».

– Правильно, – подал голос средний из Сковородовых. – С тобой уже говорили. А ты все не понимаешь.

– У них в семье все такие непонятливые, у Буравиных-то, – издевательски объяснил старший. – Батьке его тоже намедни что-то объясняли, так всю морду разбили, прежде чем понял. Говорю же – непонятливые.

Троица засмеялась. Пашке кровь в лицо бросилась.

– Что несешь-то? Отец спьяну подрался! – выкрикнул он, делая шаг вперед и подбираясь для драки.

– Спьяну? Ну а нам для этого дела пить не нужно.

В следующую секунду на Пашку налетел вихрь, в котором он различал только кулаки. На пятом ударе перестал различать и их. Он пытался отбиваться, но силы были неравны, и осознание этого лишало Пашку последней способности к сопротивлению. Перед глазами мелькнуло злое лицо Кирилла, и Пашка, изловчившись, изо всех сил врезал в противную скуластую рожу. Это было последнее, что он успел сделать перед тем, как удар старшего из братьев Сковородовых свалил его с ног.

– Будешь, гнида, еще за Оксаной ходить, а?

Пашку пнули в живот, и он застонал. Перед глазами стояла красная пелена, во рту было солоно и противно. Он сплюнул, попал на чью-то босую ногу и получил новый удар, болезненней предыдущего.

– Будешь, тебя спрашивают?

Кирилл присел на корточки, схватил Пашку за волосы, ткнул его лицом в песок.

– Тебе по-хорошему сказали, а ты, Паша, не понял. Скажу второй раз, по-плохому – не лезь к ней! Не по твоим соплям Оксана!

– А будешь лезть, – снисходительно заметил сверху средний брат, Колька, – станешь песочек есть.

Все трое заржали. Пашка выплюнул песок, мотнул головой.

– Вот и погутарили, – подытожил Кирилл. – Смотри, Паша! Сегодня ласковый разговор был, понял? В третий раз такого не дождешься.

Сквозь красноватую пелену перед глазами Пашка видел три пары ног, удаляющихся по проселочной дороге. Он моргнул, почувствовав резь в глазах, сел и провел рукой по лицу. На ладони остался грязно-кровавый след. Ощупал языком зубы и с облегчением убедился, что вроде бы все целы. А вот нос, из которого беспрерывно капала кровь, оставляя темные вмятинки в пыли, на ощупь показался ему свернутым.

– Вот же гады, а! – сдерживая слезы, сказал Пашка. – Втроем на одного!

Самым обидным для него было не то, что его избили, – этого он подсознательно ждал с того вечера, как пошел провожать после танцев красавицу Оксану, опередив нагловатого Кирилла. С братьями Сковородовыми редко кто в селе связывался: за ними ходила слава парней отчаянных, готовых на многое. Нет, Пашка испытывал горькое унижение от того, что его ткнули лицом в песок, как беспомощную собачонку или напакостившего кота.