Судьба вампира - Дэннис Крик

— Не говори ерунды, — поэт попытался отмахнуться, но Камелия поймала его руку.

— Я не знаю, что с тобой происходит, Люций. Но мне кажется, что ты играешь с огнем. Никогда и никому просто так не дается такое. — Я же сказал, что встретил друга, который помог мне… — Он что, сделал тебя бессмертным?

— Послушай…

С трудом я еще могу поверить в то, что он исцелил тебя от слепоты. В конце концов, мы не могли обойти всех лекарей от бога! Но поверить в то, что за одну ночь он каким-то образом помог тебе избавиться от увечий, которые едва не свели тебя в могилу, я не могу.

— Как знаешь. Ты во всем видишь божественное или дьявольское начало. Но есть еще и третья сила…

— Люций, — до боли она сжала холодную руку, но ни один мускул не дрогнул на его лице, — прошу тебя, скажи мне правду.

— Я тебе уже все сказал.

После этих слов брата девушка поняла, что таким образом ничего от него не добьется и решила зайти с другой стороны.

— Скажи мне, ты ходил к ней?

— Нет, — он покачал головой. — Не ходил.

— Последний свой концерт Аника отменила, сославшись на недомогание.

— Да? И что же с ней произошло? Она не говорит?

— Во всеуслышание нет. Но молва судачит, что организацию ее тонкой творческой души нарушил внезапный визит сумасшедшего поклонника, после которого она не смогла настроить свои голосовые связки на нужную тональность.

— И ты думаешь, что этим поклонником был я?

— Я этого не говорила.

— Но подумала, — сказал поэт со вздохом. — Камелия, я не хочу говорить об этом.

— Пойми, Люций, мне страшно за тебя. В мире слишком много недоброжелателей и завистников.

— Поверь, мне нечего бояться.

— Но ты пропадаешь целыми ночами. Каждое утро я ловлю себя на мысли, что ты больше не придешь. И не из-за того, что разлюбил свой дом, и душа поэта потребовала простора и путешествий. А из-за того, что тебя убили.

— Убили? С чего ты взяла, что меня могут убить?

— Вчера пропал соседский мальчик. Изот Гальер, помнишь такого?

— Чистильщик обуви?

— Да.

— И что же с ним случилось?

— Никто ничего не знает. Парень как обычно ходил на озеро ловить рыбу, но ни к вечеру, ни к утру следующего дня не вернулся.

Поговаривают, что теперь уже не вернется никогда. И еще говорят, что в округе завелся убийца. Невидимка.

Невидимка? — поэт сконфузился. — Ты шутишь. Здесь со времен первых поселенцев, наверное, никого не убивали.

— А сейчас в Лунной Бухте пропадают люди. И это сильно беспокоит всех.

— Не думаешь ли ты, что и я так же могу пропасть?! — короткая усмешка скользнула по его губам.

— Соседи боятся отпускать своих детей на улицу не только ночью, но и днем. Зара, дочь пекаря Соломона, помнишь ее (?), пропала днем. Ее ходил искать отец с сыновьями, но безрезультатно.

— А каковы успехи скобров?

— Они тоже ничего не нашли и, думаю, уже не найдут.

— Почему?

— Потому что опять никто ничего не видел.

— Но ведь если их убили, должны остаться тела. А если тела не нашли, то это еще не значит, что их убили.

— По-твоему, они просто исчезли и все? Что это может быть?

— Да все что угодно. Например, похищение, — он попытался усмехнуться, но в последний момент сдержался. На подсознательном уровне сработал былой человеческий рефлекс, который дал ему понять (правда, уже не так настойчиво, как раньше), что данный диалог — не самое подходящее время для шуток.

— Священное собрание установило плату за любую информацию о похитителе или убийце. Они сделают все, чтобы поймать его. Но, прежде всего, мы сами должны быть очень осторожными.

— Священное собрание — сборище тупоголовых христиан, для которых нет ничего важнее собственной гордыни! Вряд ли у них что-то получится.

— Не говори так. Вспомни, кто помогал нам, когда отца не стало.

— Да, я все помню, но это не значит, что теперь мы им должны всю жизнь!

— Святой отец Антоний приходил к нам едва ли не каждый день, чтобы справиться о твоем здоровье, когда ты занемог в первые дни после смерти отца. Он оставлял нам деньги на лекарства. Разве ты забыл, Люций?

— Нет, — с разочарованием в голосе произнес поэт. — Я все помню. Но ты же знаешь, что я не разделяю его взгляды на жизнь. И не приемлю учения и проповеди того сборища, в котором он состоит.

— Это и моя вера тоже, Люций, — она смотрела на него с печалью и сожалением, искренность которых могла ранить чье угодно сердце, но только почему-то не ее брата.

Что случилось с тобой? После того, как ты обрел зрение, ты стал другим.

— Да, я стал другим, ибо глаза у меня открылись не только на мир, но и на некоторых личностей наподобие этого отца Антония!

— Господи, чем он тебе так не угодил?

— Не он конкретно, а все эти молящиеся выродки, которые и знать не знают, что такое настоящая вера!

— Это говоришь не ты, Люций… — печаль в ее глазах сменилась болью. — Я знала настоящего Люция. Доброго, чуткого, отзывчивого… А что я вижу теперь? Лишь бледную тень того поэта, которого так преданно любила…

— Не будет больше прежнего Люция! Как ты это не поймешь, Камелия? Не будет!

Ты все время талдычишь про бога, но никак не можешь понять, что совсем не его заслуга в том, что я прозрел. Где он был раньше, твой бог? Почему не дал мне зрение раньше, когда я еще не влюбился в эту суку?

Камелия, молча, смотрела на брата. В ее душе боролись два родственных чувства: любовь к богу и любовь к брату. И что из них было сильнее, она не знала. Но только не ее любовь к такому брату.

— А-а… не знаешь. Вот и я не знаю. По-моему, он и сам ни черта не знает.

— Не надо, умоляю.

— Я говорю то, что думаю!

— Прекрати, прошу. Мы уже не раз обсуждали это, Люций, — Камелия попыталась уйти от религиозной темы. При столкновении с упертым атеизмом своего брата она испытывала нечто вроде горького сожаления. Она понимала, что заставить человека верить вопреки его желанию невозможно, однако это понимание не облегчало ее боль.

— Твои молитвы и походы в церковь меня просто умиляют, сестра, — от этого его «сестра» ее покоробило, раньше он так к ней никогда не обращался.

— Пожалуйста, остановись.

— А ты все молишься, молишься… — он вскочил с кровати. — Постоянно молишься! Тебе не надоело поклоняться мертвому божку? Открой глаза, прозрей, сестра! Прозрей, как и я однажды прозрел!

— Остановись, Люций, прошу тебя…

— Пойми, все, что делается в мире, делается исключительно нашими руками. Или руками тех, у кого настоящая власть над миром! — пространный намек на третью силу, о которой поэт уже успел обмолвиться, Камелия не поняла. И то, что он причислял к ней себя, как неотъемлемую часть этой силы, тоже.