Принц и Нищин - Кондратий Жмуриков

— Привет, Андрюха! — сказал он Аскольду и присел на краешек дивана. — Весело прошел твой концертик в «Белой ночи», ничего не скажешь. Ну что, чем порадуешь? Как здоровьице, ась?

Тот изумленно засопел, глядя на выросшего за спиной визитера рослого мрачного парня в черных брюках и мягкой темной рубашке с галстуком, — и наконец выдавил:

— Гриль… ты?!

— А если и я, — отозвался тот, брезгливо присаживаясь на грязный табурет с отваливающейся краской. — Да-а-а, Андрюха, хорошо пошумели в «Белой ночи». Три трупа, полтора десятка раненых… жуть!!

— Что-о? — заорал свежеобритый «суперстар», привставая с дивана и вытягивая по направлению к Грилю цепенеющую шею с напружиненными веревками жил. — Какие три трупа?

— А беспорядки там были. Постреляли. Ухлопали одного посетителя, второго люстрой задавило, и еще танцора из нашего шоу-балета, Лио… замочили.

— Лио-о-о?! Замочили?! Да ты что же такое мелешь, сука? Как его…

— Ногами, — устало перебил Гриль, а потом вдруг покачнулся на табурете и едва не упал. Его лицо, и без того смертельно бледное, стало просто-таки пепельно-серым. Он снова покачнулся на краю табурета и приложил руку ко лбу, а потом уронил неопределенный мутный взгляд на продолжавший кровоточить бок.

— Хреново мне что-то… — пробормотал он. — Кажется, в самом деле довольно прилично зацепили. Василь!

— Чего? — отозвался здоровяк в черных брюках и мягкой темной рубашке с галстуком.

— Ведь это не из наших Лио-то… срубили, да? Что же это такое… тот, который его убил, испугался, что Роман Арсеньевич… т. е. он не знал, что Роман Арсеньевич и без того в курсе… что мы…

— Чев-во? — заорал с дивана Аскольд. — Ты что несешь, скотина? Кто в курсе?! Роман? Дядя?

— Э, Гриль, — почти испуганно проронил Василий, — в натуре тебя здорово зацепили… в больницу тебе надо, брат… в больницу. Бредишь ты что-то.

— Сразу в морг ему надо!! — заорал Аскольд. — После этих художеств ему и до Первого Мая не дотянуть. Май течет реко-о-ой нарядной… по широкой ма-а-астовой… льется песней неоглядно-о-ой… над кры-ыссавицей Ма-а-асквой! — дурным голосом завыл он, а потом истерически захохотал. Хохот оборвался жутким бульканьем, а сразу после него Аскольд подпрыгнул на диване и заорал:

— Отдай колбасу, дурррак, я все прощу!

— Какую к-колбасу? — поднял на него взгляд Гриль, и с первого взгляда стало видно, как ему худо.

— Какую? Краковскую! Докторскую! Ливерную! Салями! На фига мне твоя колбаса?! «Кокса» мне принеси, ассел… таращит меня, не понимаешь, что ли?!

— Ничего тебе… не будет. Полежишь тут… покамест. Пока… пока, в общем. Бывай.

— Ах ты, сука! — завизжал Аскольд, по лбу и по лысому черепу которого текли целые ручьи пота, хотя в комнате жарко вовсе не было. — Падла! Сучара бацильная! Стафилокк! Ну Гриль! Мишка… дай кокса! Мишка-а-а!! Дай, сука!! Уебок! Вырезка телячья! Жертва аборта орангутанга! Ну Мишка, дай… да-а-а-ай!!!

Мишка-Гриль, казалось бы, и не слышал этих воплей. Он встал с табурета с уже слипающимися от слабости глазами и подламывающимися коленями и забормотал:

— Он знает… и завтра ответит, что… Василь, подцепи его к батарее, чтобы ненароком… не свалил…

— Кто? — не понял Василий. — Они же оба связаны.

— А-а-а… да. Не убе… чтобы никто не убежал.

— На кухне еще Толян, — напомнил Василь. — Так что куда он денется? Да… Толян, где там этот урод?

— Который? — отозвались с кухни.

— Хозяин этой халупы!

— А он нажрался! Он же тоже на концерте был. Как таких дятлов вообще пропускают — непонятно! А, ну да, ты сам же ему флайер давал, Вася. Э-э-э… ты че?! — вдруг рванул голос Толяна. — Полегче, ты!..

Послышались дробные шаги, и в комнату, где на диване валялись Аскольд и Алик Мыскин, ввалился хозяин квартиры. И Алик выпучил глаза, узнав его. Человек был одет в модные джинсы и темно-синюю рубашку, на нем были хорошие туфли, но даже этот приличный прикид, несвойственный хозяину, не помешал Алику узнать его и понять, где же, собственно, они находятся.

Это был Гришка Нищин, отец Сережи Воронцова. А окна квартиры выходили на клуб «Белая ночь».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ СЕМЕЙСТВА НИЩИНЫХ

Сережа и Алик оставили Гришку-выпивоху без внимания в тот самый момент, когда он разбил сливным бачком лобовое стекло «девятки», а потом сам вылетел в окно, прошу позволения за каламбур, с легкой руки сына. Сережа пошел на встречу с Романовым и Фирсовым в «Верго», а его папаша остался барахтаться под окном.

Разгневанный хозяин «девятки» бросился наверх, чтобы покарать негодяя, изуродовавшего его авто. Впрочем, в квартире он нашел только перепившуюся компанию, которая ничего не могла внятно объяснить, а только непрестанно предлагала выпить. Хозяин «девятки» выпить отказался, а вот желание незамедлительно набить морду тому, кто испортил его машину, выразил в полном объеме.

Впрочем, с семейства Нищиных взятки оказались гладки. Взять-то особо было нечего. Дарья Петровна, как мать-героиня, непрестанно и пространно материлась, пьяные дочки валялись по углам, а сожитель одной из сестер Нищиных взялся рассказывать несчастному автовладельцу про то, как плохо живется на свете бедным финнам, у которых сухой закон.

Водила уже хотел было махнуть на все рукой и улетучиться, но тут — на свою беду — в квартире появился Гришка, прихрамывающий и распространяющий в атмосферу замысловатые ругательства. Водитель сразу узнал его, а узнав, схватил за шкирку и принялся месить руками и ногами. Гришка был настолько пьян и оглушен падением, что никак не сопротивлялся, а только вяло трепыхался и невпопад икал.

Впрочем, вдруг водитель машины перестал бить его. Он пристально вгляделся в Нищина и спросил:

— Погоди… Григорий?

— Д-да, — мутно подтвердил тот.

— Ты меня не помнишь? Мы ж с тобой вместе сбежали из колонии и побратались. Ну конечно… точно! Я Рукавицын, Василий. Ты должен меня помнить.

Гришка по-ленински прищурился на Рукавицына и прислонился спиной к грязной стене. Одна его бровь поползла вверх, изломившись шалашиком, вторая только подпрыгнула и заняла исходную позицию.

— Василь? — неуверенно спросил он. — Эк… а точно ты! А… ну да! Эта-а… лет тридцать не виделись, твою мать! А то и сорок. Сразу не упомнишь.

Рукавицын покачал головой:

— Ну ты скажешь тоже: сорок. Мне самому сорок четыре, а ты с тобой, если мне память не изменяет, одногодки.

— А, ну да! — обрадовался Гришка. — Только я тебя должен быть на год старше, потому что меня в каком-то там классе на второй год оставляли.

Рукавицын тяжело вздохнул, осмотрел незавидное обиталище Нищина и сказал:

— Что ж ты до жизни-то такой дошел?

— А чево жизни? — обиделся Григорий. — Жизнь, так я тебе скажу, я не жалуюсь. Сын вот у меня только — полудурок. А так нормально. Только что ушел. А что я тебе машину попортил, так это он и виноват. Но мы… ик!.. свои все-таки… сочтемся!

— Сочтемся! — с сомнением выговорил Рукавицын, глядя на драные штаны Нищина и думая, что тот совершенно соответствует своей деклассированной фамилии. — Ладно… помял ты мне машинку, но по старой памяти… да уж. Все-таки побратались.

— А ты, Василь… ик!.. не это… не бедствуешь, я смотрю, — выговорил Гришка, рассматривая неброскую, но дорогую одежду Рукавицына и особенно часы на его левом запястье и прицепленный к поясу мобильный телефон.

— Нет, не бедствую. Я в Москве работаю. Хотя приходится мотаться по всей стране. Я сейчас настройщиком аппаратуры работаю у Аскольда. Певец такой модный, слыхал?

— А, ну да, — отозвался Гришка. — Вон там у моей дочки, у Аньки, на плакате болтается. Анька, дура, говорит, что этот Аско… Аскаль похож на нашего Сережку. Только чушь это собачья.

— Я приехал пораньше, чтобы проверить акустику этого клуба, вот, прямо напротив тебя который. Там послезавтра концерт Аскольда будет. Еду, а тут из окна этот твой сливной бачок вылетает и мне в стекло — хрррясь! А потом, оказалось, и ты сам вылетел.

— Это меня Сережка, паразит, выкинул. — сообщил глава семейства Нищиных.

Рукавицын кивнул, потом произнес:

— Ладно. Сейчас мне некогда. Зайду завтра. Или ты мне лучше позвони. Вот моя визитка, не потеряй. А то у тебя тут выпить… как-то не то. Ну, бывай, Григорий.

Он хотел было выйти, но Гришка вцепился ему в плечо и заговорил:

— Это… Василь… деньги уж коли есть, так займи по душам. А то вон оно как.

— Только не говори, что это на лечение, — отозвался Рукавицын, но деньги дал. Сто рублей.

Он появился не завтра, а послезавтра. И не один, а с высоким статным парнем, носящим смешную и совершенно ему не подходящую фамилию Курицын. Сама фамилия, а тем паче сочетание фамилий — Курицын и Рукавицын — рассмешило Гришку, и он смеялся до колик и до угрюмоватого тычка Василия: