Тынянов. Писатель и ученый - Сергей Михайлович Эйзенштейн

теряет из виду историческое качество своего материала. Историчность этой книги, так сказать, подразумеваемая. «Единство и теснота стихового ряда, динамизация слова в стихе… совершенно отличают самую структуру стиховой лексики от структуры лексики прозаической». И Тынянов показывает, как в стихе «смысл каждого слова… является в результате ориентации на соседнее слово». Он показывает это, в частности, на примере стихотворения Блока:

В кабаках, в переулках, в извивах,

В электрическом сне наяву

Я искал бесконечно красивых

И бессмертно влюбленных в молву.

Анализ этих строк подтверждает чисто теоретическое положение. Но опирается он на историческую концепцию поэтики Блока и, шире, поэтики символистов, которые, «употребляя слова вне их связи и отношения к основному признаку значения, добивались необычайной интенсивности колеблющихся признаков…» То же относится к истолкованию баллады Жуковского «Аллонзо».

Небеса кругом сияют

Безмятежны и прекрасны…

И надеждой обольщенный,

Их блаженства пролетая,

Кличет там он: Изолина!

И спокойно раздается:

Изолина! Изолина!

Там, в блаженствах безответных.

Подробно и точно Тынянов проследил, как подготовляется закрепление в слове «блаженствах» колеблющегося признака пространственности. Опять вопрос теоретический; но решается он проникновением историка в поэтическую систему Жуковского.

3

Чем дальше, тем прямее раскрывал Тынянов социальные и политические предпосылки литературного процесса. В поздней статье «Прокофий Ляпунов. Трагедия Кюхельбекера» («Литературный современник», 1938, № 1) Тынянов писал: «На нем («Прокофии Ляпунове». — Л. Г.) отразилось представление Кюхельбекера как ученика Грибоедова о народности, мысли декабриста, пережившего разгром освободительного движения, в котором принимал непосредственное участие, — о русском народном движении XVII века и вожде его». Общественная обстановка 1810–1820 годов, вопросы политической идеологии выдвинуты на первый план во всех поздних работах Тынянова о Кюхельбекере, в статье «Французские отношения Кюхельбекера» («Литературное наследство», т. 33–34), во вступительных статьях к изданиям Кюхельбекера 1939 года в Большой и Малой серии «Библиотеки поэта».

В статье «О «Путешествии в Арзрум» (Пушкин. «Временник Пушкинской комиссии» № 2. М. — Л., 1936) творчество Пушкина погружено в политику и социальную действительность 1830-х годов.

Тынянов тридцатых годов проявляет все больший интерес к тому, что в двадцатых годах он называл дальнейшими социальными рядами. Ранний Тынянов мог недооценивать непосредственное значение этих «дальнейших рядов», но в своих историко-литературных работах он никогда не отрывал литературу от действительности. Напротив того, он всегда искал факт, который пружинит и подымает большое обобщение.

У Тынянова было острое исследовательское и писательское чутье факта и документа. Притом — ни малейшего документального фетишизма. «Есть документы парадные, и они врут, как люди», — утверждает Тынянов в заметке, предназначавшейся для сборника «Как мы пишем» (1930).

Тынянов искусно владел фактами-рычагами, от действия которых разваливались благополучные формулы ложноакадемической науки. Слепота на факты — вот характернейшая, по убеждению Тынянова, — черта дурного литературоведения.

В 1964 году, в десятом номере «Вопросов литературы» опубликована юношеская работа Тынянова «Литературный источник «Смерти поэта» (публикация 3. А. Никитиной). В 1913 году Тынянов подготовил этот доклад для Пушкинского семинария С. А. Венгерова. В статье девятнадцатилетнего исследователя (а это статья исследователя, но еще сидящего на студенческой скамье) ясно виден будущий Тынянов. Стержень статьи — открытие дотоле неизвестного факта: устанавливается связь лермонтовской «Смерти поэта» с посланием Жуковского «К кн. Вяземскому и В. Л. Пушкину» (1814), в котором идет речь о трагической судьбе драматурга Озерова[19]. Это открытие обставлено анализом литературных отношений, жизненных обстоятельств, политической ситуации, стиховой структуры. Много точных подробностей. А главное — энергия мысли, которая ищет уже сжатое выражение, не вынося пустых мест, проходных фраз. Фраз в этой студенческой статье нет, но есть пафос; пафос любви к поэзии и к поэтам России, которую Тынянов пронесет сквозь всю свою недолгую жизнь.

В статье «Достоевский и Гоголь» (1921) научный метод Тынянова 20-х годов уже определился. В центре построения также фактическое открытие: «Село Степанчиково» Достоевского, помимо социального обобщения, содержит личный памфлет, речи Фомы Опискина пародируют гоголевские «Выбранные места из переписки с друзьями». Тынянов присмотрелся к текстам, к фактам действительности, к литературным отношениям и увидел то, что до него не замечали: Достоевский не только учился у Гоголя, но боролся с Гоголем, — чтобы стать Достоевским. Для Тынянова противоречия и борьба — неиссякаемая движущая сила развития литературы. Пародийное начало в «Селе Степанчикове» — найденный и подтвержденный щедрым материалом доказательств факт. Факт пружинит и подымает важные пласты литературных отношений. Концепция этих отношений возникает на стыке литературы и социальной действительности; биография Достоевского, общественная позиция Гоголя служат ей материалом.

Тот же методологический принцип в статье 1923 года «Пушкин и Тютчев». Литературный процесс есть борьба и движение вкось. Тютчев как «архаист» боролся с