Восстание на «Св. Анне» - Лебеденко Гервасьевич

Ветер крепчал. Он то наносил новые волны густого тумана, то разрывал в клочья белесоватые, нависшие от капельной тяжести над самым морем облака. Но где-то наверху все так же прочно сгущалась облачная завеса и, кроме серой убегающей дали, тяжелого неба и темных, бурно перекатывающихся волн, ничего не было видно.

Английский канал превратился в пустыню.

Но нет. Вот впереди загудела, завыла сирена. Сирена «Св. Анны» ответила пронзительным гулом. Затем другая, третья... Раздирающий вой понесся над волнами.

Серый низкий корпус с тяжелыми массивами пушечных башен показался впереди по левому борту. Шторм свирепым порывом сорвал пелену тумана с косматых волн, и перед нами выросла небольшая эскадра военных судов. Впереди — дредноут, дальше, в кильватерной колонне, четыре крупных эскадренных миноносца и транспорт. Кованько, стоявший на вахте, свистнул, и вахтенный матрос помчался на ют, чтобы приспустить флаг в знак приветствия. Купец, по традиции, первый козыряет военному судну. Почти одновременно цветистый флаг на гафеле адмиральского судна поплыл книзу, затем вновь поднялся на свое место.

Международная вежливость была соблюдена.

К вечеру мы вступили в самое широкое место канала, все время придерживаясь английского берега.

Похоже было на то, что мы идем в Плимут.

Волны разгулялись вовсю. Матросы крепко задраили люки, пересмотрели двойные железные шипы, стягивавшие брезенты на люках трюмов. Убрали с палубы все лишние предметы. Проверили крепления якорей, палубного груза, шлюпок и стрел.

Сычев накрепко затягивал замысловатые морские узлы на тросах, которыми были привязаны на палубе не поместившиеся в трюме ящики, поглядывая на них с тоской: все равно-де, если будет буря, гулять вам по морю!

Приближалась Бискайя — бурное море, о котором сложено столько легенд. Бискайя — гроза моряков, коварное море, где от берегов Лякоруньи до острова Ушант волны поднимаются, как горы, даже тогда, когда нет ветра и небо тихо и приветливо. Волны Бискайи — это эхо всех бурь, какие прошли из конца в конец по Атлантике. Прибежит вал из просторов океана, ударит в треугольник берегов Испании и Бретании и отольется вновь в глубину залива. Здесь сшибаются в неистовой бессильной злобе, с последней утихающей и уже сокрушенной силой, все волны Атлантики — и не понять, откуда и куда идут они, но треплют они корабль не величественной килевой качкой, а «болтовней», изнуряющей и противной.

А когда мчится буря над самой Бискайей, тогда корабли здесь гибнут пачками, и Плимут, Брест, Бордо, Лиссабон и Гибралтар составляют синодики ожидавшихся, но не пришедших кораблей.

Ветер спрятал в тучах английский берег. Маяки отступили на север и перестали мигать. Ветер показывал 10 баллов. Палубу омывала теперь высокая океанская волна. По ровному накату убранной палубы — от носа к корме — перекатывались волны озверевшего моря. Они разбивались о люки, о мачту, о спардек, о борта, шумным потоком бежали по ватервейсам. Порой казалось, что по морю идут только труба да верхушки мачт. Матросы, несмотря на многолетний опыт, опасливо пробегали по палубе, держась за штормовые леера ближе к середине корабля. Нельзя было подняться по трапу на мостик, не рискуя упасть в море, и без нужды никто не выходил из кубриков на палубу. Я пошел на вахту, закутавшись в подбитый фланелью теплый непромокаемый плащ. Забившись в самый угол, я думал про себя: какого черта несет капитана в Бискайю, когда еще час назад можно было зайти в английский или французский порт?

В полночь капитан поднялся на мостик и отдал приказ идти на SSW. Я понял, что курс взят на крайнюю западную точку французского побережья — остров Ушант.

Итак, значит, в Бискайю!

К концу вахты на мостик с большим трудом взошли две плотно закутанные фигуры.

— Кто здесь? — спросил я невольно.

— Мы с Загурняком, Николай Львович.

Я узнал голос Андрея.

— А что такое? Чего не спите?

— А вот не верит этот самый тюлень, Николай Львович.

— Во что не верит?

— А вот скажите: какой маяк это там мигает?

Я посмотрел вперед по борту. Едва заметной точкой вспыхивал в ночи крошечный огонек.

— Ушант, я думаю.

— Я ж тебе говорил, дурила! Ушан, а ты не верил. Пойдем в кубрик!

И оба удалились.

Я понял, что в матросском кубрике идет словесный бой. Андрей, неугомонный агитатор, все хочет склонить матросскую братву на выступление против капитана. Он доказывает, что мы идем в Америку, но ему не верят.

Маяк острова Уэссан прошел мимо нас в трех — четырех милях; я сдал вахту и отправился спать.

Но отдохнуть не удалось.

Едва я задремал, как снова проснулся. Удары волн в борта усилились и стали походить на выстрелы из пушек. Судно трепало и бросало во все стороны. Мой маленький будильник, уже однажды пострадавший во время шторма, упал мне на голову. На полу валялись карточки и книги. Их не удержали высокие бортики стола, поднятые по случаю качки.

Было ясно, что мы попали в ураган.

Одевшись, я попытался выйти на палубу.

Но это оказалось делом не легким. Двери прохода под спардеком, куда выходила моя каюта, были сорваны, и по всему коридору бушевала залетевшая с бака волна. Она, как таран, мягкий, извивающийся, но упругий, била в другую дверь, которая вела на ют. Два матроса пытались исправить поломку, но безуспешно.

Я сразу попал в воду. Волна обдала меня до пояса, но я все же решил выйти на ют. Однако и здесь открыть дверь удалось не сразу. Перевалившаяся через борт волна многопудовой тяжестью придавила дверь, и только тогда, когда ют пошел кверху, дверь открылась. Я вышел на палубу, но волна ветра сейчас же с несокрушимой силой приковала меня к переборке спардека. Только впиваясь руками в леера и поручни трапа, останавливаясь каждую минуту, чтобы отдохнуть от напряженных усилий, я медленно, но упорно продвигался к мостику.

Когда я очутился наверху под прикрытием рулевой будки, передо мной предстала знакомая картина вконец разбушевавшегося моря. Кругом танцевали, ходили, нарастали и опрокидывались покрытые облаками пены, широко разбежавшиеся и поднимавшиеся к самому небу волны. Нос судна то глубоко зарывался в борта этих волн, то взлетал над черной пропастью, дна которой не было видно. Гребень волны скатывался на палубу судна, грохотал и лязгал железом, перекатывался через спардек и рассыпался на юте, сбегая в разные стороны каскадами пенной воды. Иногда сбоку подбиралась высокая, неожиданно набухающая волна. Тогда черная труба парохода, словно рука утопающего, высовывалась из волн, наклонялась и казалось, судно вот-вот перевернется. Рулевой озверело крутил штурвал. Буря рвала и свирепствовала, не давала вздохнуть ни на секунду ни рулевому, ни вахтенному. Низкое зловещее небо дымилось. Клубилось и набухало горами пены море, и казалось, нет конца, нет края этой взбунтовавшейся стихии и никогда не кончится этот ад, никогда не уйти из этого круга бури, никогда и нигде больше не будет покоя, ясного неба, спокойной воды.