Мурка, Маруся Климова - Анна Берсенева

Мирзоев умер раньше, чем Матвей разорвал медицинский пакет, чтобы его перебинтовать. Когда он вытирал кровь, текущую из-под так и не выдернутого из раны ножа, то чувствовал уже, что держит на руках не человека, а только тело.

Глава 2

То, как это жило в нем теперь, не называлось воспоминанием. Это просто было, было всегда, даже во сне. Стук в груди, который Матвей чувствовал физически, как стук сердца, как раз и начался в то утро, когда его группа взяла курьеров с большим грузом героина при переправе через Пяндж. Этот-то раздражающий стук и не давал Матвею Ермолову жить так, словно впереди у него вечность. Прекрасная в своей неосмысленности вечность была позади, а то, что он видел впереди, должно было иметь смысл, притом такой смысл, который не нуждался бы в пафосных словах, но чувствовался бы настолько ясно, чтобы заглушить этот мучительный стук. Такой вот смысл должна была иметь его жизнь, но такого смысла она не имела, и это не давало смотреть стриптиз в ночном клубе, спать в своей кровати и любить красивую постороннюю женщину, которая жила с ним под одной крышей.

Единственное, чему научился Матвей за полгода, прошедшие после армии, – некоторое время не обращать внимания на этот назойливый метрономный отсчет в груди. Надолго такой фокус, правда, не удавался, но на какие-нибудь несколько часов... Часы эти следовало использовать рационально, и Матвей использовал. Продал «БМВ», потому что кончились деньги. Сейчас вот шел в офис депутата Корочкина, потому что невозможно же было бесконечно жить на деньги, выручаемые от продажи вещей, которые прежде казались ему нужными, а теперь необязательными.

«Чтобы продать что-нибудь ненужное, надо сначала купить что-нибудь ненужное». Он улыбнулся, вспомнив эти слова из мультфильма про кота Матроскина.

Работа у депутата Корочкина была как раз тем ненужным, что ему сейчас следовало приобрести, особо не разбираясь зачем.

Офис располагался там же, где и три года назад, – в Вознесенском переулке, укромно начинавшемся от Тверской, прямо за углом мэрии. Это был не депутатский офис Корочкина, а гнездышко его бизнеса. Формально никакой бизнес депутату, конечно, не принадлежал, но о формальностях в денежных делах никто особо не заботился. Это Матвей понял еще в те времена, когда работал у Корочкина помощником и тот поручил ему управление своими подмосковными заводами, заметив при этом:

– Ты, Матюха, конечно, пацан еще зеленый. Но голова у тебя варит, а главное, страха перед жизнью нету. Типа, с одной стороны, так, а с другой – сяк, ну и всякие такие ваши сопли интеллигентские. А что молодой – ничего, раньше сядешь, раньше выйдешь! – хохотнул он. – Я сам по бизнесу раскрутился, как только с армии пришел, тоже сопляком был. Сейчас время такое, некогда клювом щелкать в университетах.

Конечно, неприятно было сообщать маме, что его отчислили из МГУ за полгода до окончания пятого курса за несданные сессии и хроническое непосещение занятий. Но Матвей еще в четырнадцать лет понял, что мама готова к самым неожиданным виражам их семейной биографии и ведет себя нестандартно в таких ситуациях, в которых любая другая женщина повела бы себя абсолютно предсказуемо. Мама была не любая другая – она была единственная, в этом Матвей не сомневался. Но не было в его жизни ни одной ситуации, в которой он действовал бы с оглядкой на маму.

Ну а оглядываться на мнение отца было бы и вовсе странно. Отец жил так, как считал нужным сам, и никогда не требовал, чтобы сын жил иначе. Даже когда Матвей был маленький, не требовал, а потом, когда сам перевернул и переменил всю их жизнь, – тем более.

Матвей получил пропуск, прошел через рамку контроля и по галерее со стеклянным потолком направился к лифту. Офис Корочкина находился в самом престижном бизнес-центре Москвы; все здесь было рассчитано на то, чтобы потрясти неподготовленное воображение. Можно было удивиться, что за три года он не отвык от спецэффектов вроде стеклянного потолка и зимнего сада с экзотическими растениями. Но Матвей не удивился. Ничто из происходившего с ним в жизни не казалось ему небывшим.

В комнате отдыха рядом с корочкинским кабинетом шла гулянка. Удивляться этому тоже не приходилось, несмотря на то что время было предполуденное. Депутат считал, что работа нужна для жизни, а не наоборот.

– Здорово, Матвей Сергеич! – Корочкин схватился за низкий столик и попытался встать навстречу Матвею, но это ему не удалось; звякнули стаканы, упала на пол бутылка. – Ну так с прибытием тебя! В смысле, с отбытием. Срока, – уточнил он. – А меня, видишь, на второй срок избрали. Не армейский, как понятно. Садись, гостем будешь. Или как?

Сквозь пьяный самодовольный туман в его глазах проступил цепкий интерес. Матвей и раньше знал, что Корочкин редко расслабляется во время пьянки настолько, чтобы не контролировать ситуацию. Значит, за три года и это не изменилось – так же, как респектабельность зимнего сада в прозрачной галерее.

– Как карта ляжет, – сказал он, садясь на кожаный диван.

– Как сдашь, так и ляжет, – усмехнулся депутат. – Савельич, водочки налей Матюхе. Или ты все так же по спорту ударяешь?

Корочкин никогда не спаивал своего самого молодого помощника – ценил не то что непьющих, а хотя бы незапойных людей, которые в его окружении были наперечет. Матвею даже не приходилось ссылаться на занятия спортом.

– С избранием тебя. – Матвей поднял стакан, качнул его, изображая тост, и выпил.

– Изменился ты... – с пьяной готовностью в меру пооткровенничать заметил Корочкин. И, не дождавшись от Матвея вопроса, в чем именно он изменился, объяснил: – Глаза как ледяшки. Что, интереса-то к жизни поубавилось? Ну и правильно. Чего до старости в пацанах ходить? А я тебе рад. Хоть мы с тобой не друзьями расстались, помнишь?

– Помню.

– А ты забудь. Кто старое помянет, тому глаз вон.

– А кто забудет, тому оба долой. Сам же говорил, – усмехнувшись, напомнил Матвей.

– Как знаешь. Ну а мозги-то не растерял, пока с Мухтаром по границе шастал? – ответно усмехнулся депутат. – Или ты теперь только из автомата молодец, короткими от живота? Так нет проблем, охранником возьму!

– Обломаешься, Гриша.

Матвей произнес это спокойным тоном. Меньше всего он был озабочен самоутверждением – слишком хорошо знал своего бывшего работодателя. Корочкин обожал то, что сам же называл дешевыми понтами, но при этом знал им цену, то есть прекрасно сознавал их дешевизну.

– Ну ладно, ладно, – примирительно сказал депутат. – Для тебя и серьезные дела найдутся. Я тут пару заводиков новых прикупил. Один по редкоземельным металлам, – похвастался он. – Есть чем порулить! Аккуратненько так, с головой – не нажить бы геморроя, сырье же, типа, стратегическое. Ты как насчет поруководить, не забыл, что к чему?