Дама с рубинами - Евгения Марлитт

Все-таки она не могла прибежать туда достаточно скоро, чтобы убедиться, что с отцом случился лишь припадок сильного головокружения, что все опять хорошо, все по-старому, что его голос, как всегда, говорит ей, что глаза смотрят на нее, и этот ужасный час прошел, как страшный сон.

«Они нашли его за дамбахской рощей», — снова раздалось в ее ушах, и ее ноги остановились, и вера в обманчивый сон вдруг исчезла. Да, вот там, где среди буковых стволов виднелись березы, земля была утоптана, как на поле битвы; большие сучья деревьев были обломаны, чтобы расчистить место. Вся внутренняя сила Маргариты разом сломилась, и, когда лесок и дома деревни были, наконец, позади нее и пред нею показались каменные строения фабрики, она была вынуждена прислониться к стволу одной из лип, возвышавшихся против ворот фабричного двора.

Во дворе виднелось несколько групп фабричных рабочих, но ни одного звука человеческого голоса не доносилось оттуда; раздавался только топот лошади, это был гнедой Герберта. В ту минуту, когда Маргарита достигла лип, сам ландрат вышел из сада в фабричный двор; почти в эту же минуту с шоссе завернул экипаж и подкатил к воротам. Молодая девушка, как в тумане, видела развевающиеся ленты и перья — это были дамы из Принценгофа.

— Ради Бога, милейший ландрат, успокойте меня! — воскликнула баронесса Таубенек, увидев Герберта, который подошел к экипажу и поклонился; он был бледен, как смерть. — Боже мой, какой у вас вид! Значит, правда — то ужасное, непостижимое, что сообщил мне только что при встрече главный управляющий из Гермслебена? Наш милый, бедный коммерции советник…

— Он жив, дядя? Не правда ли, он жив? — произнес рядом с ним сдержанный, дрожащий от горя, голос Маргариты, и горячие пальцы сжали руку Герберта.

Он с испугом обернулся.

— Господи Боже!.. Маргарита…

Дамы в экипаже наклонились и с изумлением рассматривали богатую купеческую дочь, разгоряченную и запыленную, в простом платье, с черной косынкой на голове, прибежавшую сюда, как простая служанка.

— Что? Фрейлейн Лампрехт… ваша племянница, милейший ландрат? — спросила толстая дама, нерешительно и недоверчиво, но с тем любопытством ограниченных людей, которое проявляется даже в самые тяжелые минуты.

Он ничего не ответил. Маргарита даже не взглянула на его будущую важную тещу. Какое ей было дело в эту ужасную минуту до взаимоотношений этих троих людей! Ее глаза были с безумным страхом устремлены на расстроенное лицо Герберта.

— Маргарита… — он не произнес больше ни слова, но его тон, полный внутренней муки, сказал ей все.

Она вздрогнула, оттолкнула его руку, которую все еще крепко держала в своей, и направилась через двор к дому.

В сенях стояли два доктора, собиравшиеся уходить, и заливавшаяся слезами жена управляющего. До слуха Маргариты долетели слова об ударе и легкой смерти, которой можно было пожелать всякому. Не подымая взора, она проскользнула мимо говоривших и вошла в комнату, где обыкновенно проводил время ее отец. Теперь он лежал на диване, его красивое лицо резко выделялось своей бледностью на фоне красных подушек; возле него сидел дедушка, закрыв руками свою седую голову.

Когда Маргарита в безмолвном горе опустилась на колени возле дивана, старик поднял взор. Для него не было удивительно, что она прибежала в таком виде; он знал свою Гретель. Не сказав ни слова, он нежно привлек ее к себе, и тут на его грудь полились, наконец, благотворные слезы.

XVI

Всех покойников, носивших при жизни имя Лампрехт, ставили обыкновенно на одном и том же, установленном семейными традициями, месте, находившемся в больших сенях, между средним окном и дверью в большую гостиную. Здесь они еще раз появлялись в блестящей, хотя и безмолвной роли, прежде чем их навек скрывали сырые своды склепа.

Здесь лежала также злая Юдифь; и на этом самом месте, под иноземными цветущими растениями, окружавшими украшенный серебром гроб богатой женщины, Юст Лампрехт впервые увидел прекрасную Дору; она была осиротевшей дочерью одного его товарища, назначившего Юста ее опекуном. Через несколько лет на этом же самом месте лежала и прекрасная Дора с мертвым ребенком на руках. С тех пор «последнее прости» раздавалось над многими; отцы и сыновья, матери и дочери — все отдыхали в последний раз на этом месте, но такого покойника, как только что умерший Лампрехт, еще не видели стены этих обширных сеней. При виде этого красивого человека богатырского сложения, лежавшего в гробу, казалось, что он каждую минуту должен вскочить, стряхнуть с себя цветы, расправить свои члены и насмешливо посмотреть на любопытных своими жгучими глазами.

Перешептывавшиеся между собою мужчины были правы, говоря, что последний столп старого дома теперь обрушился. Тощая фигура Рейнгольда с тонкой шеей, ущемленной высоким воротником, и костлявыми пальцами, бродившая взад и вперед, имела такой жалкий вид по сравнению с покойным, что его за наследника нечего было и считать. Сначала боялись, что испуг по поводу столь неожиданно наступившей катастрофы может иметь и для него роковые последствия; однако оказалось, что он не особенно сильно испугался, а скорее изумился и первый день ходил, как во сне. Потом он проявил еще большую холодность, чем прежде, по отношению к служащим в конторе, и никому не показалось удивительным, что он уже на второй день попробовал, как сидится на осиротевшем стуле покойного.

Печальная церемония была окончена; большая часть присутствовавших уже удалилась, только кое-где оставались еще некоторые, не могшие досыта наглядеться на все великолепие. Духовенство, дамы из Принценгофа, адъютант герцога и ближайшие друзья дома находились еще в большой гостиной, где собрались и родственники умершего, только его дочь отсутствовала; она спряталась за черную суконную драпировку, богатыми складками ниспадавшую до среднего окна. Неужели были необходимы эти церемонии, эта жестокая выставка покойного и печали его родственников? Неужели было необходимо, чтобы чужие лица толпились вокруг гроба, в то время как священник произносил прочувствованные прощальные слова? Но чем их было больше, тем больше чести для семьи! С каждым вновь подъезжавшим экипажем изящная фигура бабушки буквально росла.

И какие легкомысленные речи переходили из уст в уста!.. «Усопшему хорошо», — повторялось на все лады; но ни один из этих краснобаев не знал, что как раз в последние часы его жизни все его мысли и желания были проникнуты таинственным намерением, выполнить которое он стремился всем своим существом.

Покидая свой дом, он и не подозревал, что смерть отправилась вместе с ним. На фабрике он был самым спокойным между служащими, рассеянно бродившими среди разрушений, причиненных бурей. Он осматривал все, что было поломано, и отдавал приказания; затем он поехал домой, и тут-то все и случилось. Почувствовав головокружение, он сошел с лошади и имел еще достаточно силы, чтобы привязать горячую лошадь и лечь на мягкий мох. Но кто мог знать, какие мысли бродили в его голове, когда он почувствовал приближение смерти?

Присутствовавшие на печальной церемонии ушли, и в сенях наступила такая торжественная тишина, что был слышен треск горевших восковых свечей. Тут из глубины выступил старик Ленц, вероятно, незаметно простоявший там во время всей церемонии. Старик был не один; рядом с ним шел его маленький внук и, по приказанию дедушки, направился прямо к обитому черным сукном катафалку, на котором стоял гроб. Мальчик только что собирался поставить ногу на первую ступеньку, как вдруг Рейнгольд, словно сумасшедший, вылетел из гостиной.

— Туда, наверх, тебе нельзя, мальчик, — задыхаясь, произнес он пониженным голосом, но, видимо, возмущенный, и потянул мальчика за рукав.

— Позвольте моему внуку поцеловать руку, которая…

Старый живописец больше ничего не мог сказать, потому что Рейнгольд перебил его:

— Этого нельзя, Ленц! Вы, кажется, сами должны бы понять это, — резко произнес молодой человек. — Что было бы, если бы все рабочие обратились к нам с подобной просьбой? Вы, вероятно, согласитесь с тем, что ваш внук не имеет на это большего права, чем дети наших рабочих.

— Нет, господин Лампрехт, с этим я не могу согласиться, — быстро возразил старик, сильно покраснев. — Господин коммерции советник был…

— Боже мой, — нетерпеливо пожимая плечами, перебил его Рейнгольд, — папа во всяком случае очень часто бывал изумительно снисходителен, но вряд ли можно допустить, что он разрешил бы этому мальчику подобную интимность в присутствии высоких гостей, — он указал на гостиную. — Поэтому и я должен отказать вам. Иди, — он взял мальчика за плечи и указал на выход, — твоих поцелуев не нужно.

Маргарита с негодованием откинула черную драпировку и вышла из оконной ниши; в эту самую минуту из гостиной быстрыми шагами вышел и Герберт, который, вероятно, стоял недалеко от дверей. Ни слова не говоря, он взял мальчика за руку и, минуя Рейнгольда, поднялся с ним на ступени катафалка.