Поход - Афонсо Шмидт

Здесь я вспомнил о Марселино, негре с санфоной. Никогда я не встречал человека, который рассказывал бы столько всяких небылиц. Как-то, зайдя со мной в энженьо, он остановился у этого места и разыграл целую комедию.

– Вы уже здесь? – спросил он угрожающим тоном, глядя в угол, где никого не было. И, так как ответа не последовало, бросил в темноту какую-то планку. Послышался таинственный шорох: это разбегались крысы.

– Это что, соседские мальчишки?

– Какое там! Это дети старых негритянок, которые уже сто лет живут в безделье.

Помню, что, по словам Марселино, один такой негритенок, которого впоследствии раздавило пестиком, однажды наклонился над ступкой и пестик опустился на него. Мальчишка болтал в воздухе черными ножонками и кричал:

– Я уронил свой берет! Я уронил свой берет!

Марселино якобы поднял пестик, и негритенок, освободившись, поскреб на дне ступки, вытащил свой красный берет, напялил его до ушей и убежал, подпрыгивая по пыльному полу.

У лестницы стоял большой деревянный ящик, отполированный от долгого употребления. В нем находился вентилятор с большими латунными крыльями, изъеденными ржавчиной; от сит остались одни обода. Этот аппарат приводился в движение руками. Я был им в детстве просто зачарован. Мне нравилось смотреть, как с глухим шумом, похожим на завывание ветра, в этом таинственном ящике вращаются лопасти.

Через широкое овальное отверстие в стене проходила ось, которая соединяла водяное колесо с жерновом. Этот вал вращался на деревянных подшипниках, когда-то скользких от тавота и еще сейчас, спустя столько лет, блестевших, словно лакированные.

В отверстие видно было колесо, покрытое высокой травой, и на заднем плане – обрыв, поросший жуазейро, в листве которых мелькали золотые шарики.

Мы вошли в другую часть энженьо – обширное темное помещение. Долгое время взгляд едва различал узкие щели в толстых стенах, сквозь которые вливался, подобно растекающимся чернилам, красный свет заката.

Вспугнутые летучие мыши беспорядочно заметались, едва не задевая крыльями за стены, чуть не касаясь нас своими холодными перепонками.

Мой дед, шедший впереди, остановился у входа и посоветовал мне соблюдать осторожность, потом проскользнул внутрь и исчез.

Когда мои глаза понемногу привыкли к полумраку, я понял, что нахожусь на краю пропасти. Бури окончательно разрушили эту часть здания. В полу на своих местах остались лишь вырубленные топором просмоленные балки – доски провалились. Старик скользнул по тонкой перекладине и исчез где-то в глубине.

Во мраке послышалось чирканье спичками. Наконец одна зажглась и вслед за этим появился огонек керосиновой лампы. Он освещал небольшой круг, центром которого была рука деда, державшего лампу высоко над головой. Обломки черепицы и куски штукатурки с бульканьем падали вниз, в зеленую воду.

Я испуганно ступил на балку, покрытую осыпавшейся землей, и увидел разложенные в углу, где разрушений было меньше, рваные джутовые и рогожные мешки; там дед устроил себе жилье. Иногда он подолгу оставался в энженьо, здесь же хранил всякую всячину: ларь с пожелтевшими от времени бумагами и жестяные коробки со склянками гомеопатических лекарств.

При красноватом призрачном свете лампы я увидел двенадцать чанов, стоящих в ряд на крепких балках. Каждый из них был выдолблен из целого ствола. Эти чаны казались лодками без кормы и носа. Они, как объяснил старик, сохранились еще со времен иезуитов.

На балках стоял и огромный, чуть не с комнату, ящик на четырех квадратных подпорках. Он был плотно сбит из узких досок, между которыми еще виднелись черные полосы конопатки. Это был куб, где в свое время всегда хранилось для торговцев из-за перевала двадцать бочонков прозрачной водки.

Внизу, в подвале, лампа чуть осветила стоячую воду, в которой плавали какие-то обломки. В углах, где мрак казался еще гуще, скользили привлеченные светом ящерицы. У задней стены вода постепенно высыхала – там виднелся выросший на скользкой почве анемичный цветок. Из сумрака выступали остовы котлов, на них выстроились четыре перегонных медных куба, поверхность которых уже покрылась слоем окиси. Из колпаков в форме перевернутых курительных трубок выходили, перекручиваясь во мраке, металлические змеевики, похожие на каких-то допотопных животных.

Недавно я как-то проезжал на автомобиле по приморскому шоссе и снова посетил это развалившееся здание. Теперь я обнаружил только кусок стены среди цветущих жакатиранов. Я сорвал один из ростков самамбайи, которые больше походят на зеленых морских улиток, чем на растения. В конце концов после полувековой тяжбы, закончившейся во всех инстанциях победой нашей семьи, должно же было мне что-нибудь остаться!.,»

XII

Негр Пио

Лаэрте, Лу и мадемуазель Жувина ранним утром выехали в коляске к Пиньейросу, чтобы встретить там отряд беглых негров. В пути они обгоняли группы направлявшихся туда же каиаф. Освобожденные негры несли на головах большие корзины с продовольствием. Когда у них спрашивали, для чего это, они хитро улыбались, но из страха перед полицией не отвечали.

Прибыв в Пиньейрос, мадемуазель Жувина сочла путешествие оконченным. Нельзя было придумать предлога, чтобы увести старуху куда-нибудь в сторону от размытой дороги на Иту. Примерно в одиннадцать часов, уже изрядно надоевшая молодым людям, она нашла средство снова завоевать их расположение. Она отправилась к экипажу, который они оставили около какой-то лавки, и принесла оттуда завернутую в салфетку жареную курицу, начиненную поджаренной маниоковой мукой, вареные яйца и маслины. Позади нее шел извозчик с корзиной, где были тарелки, столовые приборы и бутылка вина. Предусмотрительная старуха позаботилась обо всем.

Как ни искренен был их аболиционизм, как ни сильно желание присутствовать при прохождении негров и помочь им кое-какими деньгами, у влюбленных разыгрался аппетит, и они радостно встретили тетку с угощением. Пройдя вперед по дороге, они остановились у старого ветвистого дерева, под которым ковром раскинулась тень, уселись и, словно это был приятный пикник, принялись завтракать.

Они уже заканчивали завтрак, когда проходившие мимо каиафы сообщили, что невольники обходят Сан-Пауло стороной и в эту минуту головная часть колонны уже находится, вероятно, в Имбу. До сих пор не произошло никаких инцидентов, и с наступлением вечера негры, очевидно, начнут спускаться с перевалов через ущелье Санто-Амаро…

Получив эти сведения, молодые люди, а с ними и мадемуазель Жувина, решили возвратиться в город, поскольку поездка оказалась бесполезной, и, кроме того, им хотелось поскорее узнать, как развертываются события. Они снова сели в коляску. Мадемуазель Жувина и Лу открыли зонтики из розового шелка, обшитые широкими кружевами. Лаэрте, сидевший между ними, чувствовал себя на седьмом небе, совершенно забыв об освобождении рабов, о походе негров и о всех своих идеалах.

Въехав в город, они увидели на улицах возбужденную толпу. У редакций «Провинсия», «Коррейо» и «Газета до Пово» скопилось много народу. Шли горячие споры. Время от времени неизвестно откуда появлялся какой-нибудь человек и сообщал последние новости, которые толпа внимательно слушала.

В этот час невольники двигались уже по направлению к Сантосу, или, вернее, к холмистому району между Котией и Санто-Амаро, за которым вырастают горы, обрывающиеся крутыми спусками в ущелье.

Если Лаэрте и Лу не удалось увидеть беглых рабов, то другие каиафы оказались счастливее. Еще накануне они направились в пункты, где, по полученным ими достоверным сведениям, обязательно должны были пройти негры. Здесь они пробыли всю ночь и утро, пока последний невольник не миновал ровное поле, покрытое густым бородачом. Аболиционисты вытаскивали из корзин и мешков продукты и объявляли:

– От Антонио Бенто!

И негры отвечали им:

– Да здравствует Антонио Бенто! Ура!

Наиболее крепкие невольники, еще сохранившие силы, проходя мимо, взваливали на плечи мешки и корзины. Однако даже они шли пошатываясь, изнуренные голодом, бессонницей и усталостью, их поддерживало только мучительное желание добраться до обетованной земли, которая, как им говорили, была землей свободы.

Солнце поблескивало на засохшей глине дороги. Деревьев не было. Уже давно в пути не попадалось ни одного источника, лишь изредка встречались темные и глубокие промоины в земле. От засухи трава на лугах выгорела. Встречавшиеся вдоль дороги ранчо были, как обычно, пусты; кое-где владельцы плантаций, уходя, отравляли колодцы мышьяком, который применяют для истребления паразитов у животных. Негры боялись водоемов как огня: некоторые из них, напившись из таких колодцев, падали на дороге, корчась в муках и кусая траву, в то время как уходящая вперед колонна терялась вдали.

В районе Санто-Амаро негры встретили группу рослых, но хилых деревенских жителей, все они были светловолосыми. Крестьяне улыбались, показывая гнилые зубы. По-видимому, это были потомки первых немецких колонистов. Увидев шагающих негров, они присели на корточки у обочины дороги и стали наблюдать за ними молча, с нескрываемым удивлением.