Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нетрудно догадаться, что значила для Шрагина эта шифровка и с каким волнением он ее читал. В это самое трудное время Москва встала рядом с ним.
И коробке была еще записка от Андрея Прокофьевича.
«Все, как видите, прояснилось, — писал он. — Податель сего будет постоянным связным. Передавайте ему ваши шифровки для Москвы. Паренек он трижды проверенный, надежный. Он будет приходить к вам два раза в месяц. Числа и прочие условия установите сами. Мы все желаем вам успехов.»
На этот раз Боря унес подробную шифровку Шрагина о положении группы, о том, что происходит в городе, и накопившиеся за время отсутствия связи разведывательные данные.
Боря запрятал спичечную коробку в недрах своего пиджака и сказал:
— Я пошел. Через двенадцать дней буду как часы.
Шрагин с Федорчуком не успели даже толком с ним попрощаться.
— Что Москва шлет? — осевшим голосом спросил Федорчук.
Шрагин прочитал ему шифровку. Федорчук слушал, склонив свою большую кудлатую голову над лежавшими на столе пудовыми кулаками, стиснутыми до белизны в суставах. Потом он долго молчал, справляясь с волнением, и, наконец, сказал негромко:
— Игорь Николаевич, дайте «добро» на мою операцию, все уже налажено до последней мелочи.
— Расскажите.
И правда, все у него было тщательно продумано, выверено, подготовлено для диверсии на нефтебазе. С наступлением темноты он возьмет ведро и отправится к открытому резервуару с нефтью. Чтобы не вызвать подозрения у часовых, он каждый вечер ходил туда с этим ведром, принося в нем нефть для растопки печи в дежурке. Но на этот раз в ведре будут лежать три бутылки с противотанковой горючкой. К одной из бутылок присоединен бикфордов шнур, кольцами уложенный на дне ведра и прикрытый куском асбеста. Шнур сгорает ровно за девять минут. Федорчук подожжет шнур еще в дежурке и быстро пойдет к цели. Он оставит ведро на краю открытого резервуара и быстро вернется в дежурку. Взрыв первой бутылки подожжет остальные, разбросает горящую жидкость. Сперва от нее вспыхнет нефть в открытом резервуаре, а затем раздуваемый ветром, пожар неминуемо охватит всю территорию нефтехранилища, в том числе и гигантские закрытые баки с бензином.
Все было хорошо продумано, но все-таки Шрагин «добро» ему не дал. Ему показалось, что Федорчук, загоревшись идеей ответить Москве своей операцией, излишне этим взволнован и может допустить опасную в таком деле торопливость.
— Подождем, Александр Платонович, — сказал Шрагин и, видя, как вспыхнул Федорчук, добавил: — Давайте подгадаем ваше дело к Октябрьскому празднику. Договорились?
Федорчук молчал, было видно, что он не согласен.
Вернувшись домой, Шрагин с досадой вспомнил, что сегодня суббота, а это значит, что у Эммы Густавовны гости. А вот и сама она в присланном ей Аммельштейном ярко-зеленом кимоно, похожая на попугая с перебитыми крыльями.
— Как прекрасно, что вы пришли! — проворковала она. — Идите скорее к столу. Вилли прислал настоящие, самые настоящие сардины.
Вилли — это Аммельштейн.
В последнее время Эмма Густавовна непременно тащила Шрагина в гостиную. После того как генерал Штромм покинул город, ее приемы сильно поблекли. Высокопоставленных, вызывающих у нее трепет гостей обычно приводил генерал. Теперь гостей приводил доктор Лангман, и в застольных беседах образовался абсолютно не интересный Шрагину медицинский уклон. Дружба Лили и с Лангманом продолжалась. Устроить ее в санаторий ему не удалось. Но он доставал ей какое-то редкое лекарство, и Лиля последнее время чувствовала себя значительно лучше.
На этот раз в гостиной, кроме Лангмана, были уже знакомые Шрагину начальник военного госпиталя Грейнер и окончательно помирившаяся с хозяйкой дома Любченко.
После ужина Лиля ушла к роялю, диван и кресло заняли Лангман, Грейнер и Эмма Густавовна, за столом остались вдвоем Шрагин и Любченко.
Когда Лиля начала играть, Любченко наклонилась к Шрагину и тихо сказала:
— Я прошу извинения за мою бестактность… тогда, — говорила она, не глядя на Шрагина и будто слушая музыку. — Но, рассчитывая на вашу порядочность, я хочу сказать вам, что я тогда была искренна. Я просто еще не знала толком, кто вы. А теперь Эмма мне все объяснила.
Шрагин молчал, смотря на играющую Лилю.
— Вы любите музыку? — спросила Любченко.
Шрагин еле заметно кивнул. В это время у него в душе звучала своя радостная музыка.
— А для меня в этой обстановке музыка нечто нереальное, но вместе с тем она зовет вернуться в человеческое состояние. — Послушав немного музыку, она спросила тихо: — Вы читали листовку про счет, который всем нам предъявят в свой час?
— У меня нет времени заниматься чтением этой литературы, — не взглянув на нее, ответил Шрагин.
— Мне эту листовку дал больной, — доверительно, будто не замечая тона Шрагина, продолжала Любченко. — Дал и говорит: «Вы, доктор, не беспокойтесь, за вас мы слово замолвим, когда наши придут.» — Любченко многозначительно посмотрела на Шрагина.
Шрагин молчал, напряженно обдумывая то, что слышал.
— А как хотелось бы стать полезной, если бы вы только знали, — продолжала Любченко. — Иду по больнице, вижу свободные койки и думаю: я могла бы на этих
