Последний защитник Брестской крепости - Юрий Стукалин

Матиас даже представить боялся, как можно выдержать такой срок без поддержки основных сил. Страх и отвага, безумие и безрассудство! Они действительно настоящие герои, эти храбрые парни.

Здесь, в Цитадели, Матиас постоянно испытывал страх. Самым жутким было пересекать открытые пространства. Ему казалось, что в каждом окне прячется ствол и каждая выпущенная из него пуля — его. Они передвигались перебежками, подстраховывая друг друга. Пока один пересекал опасное место, другой судорожно всматривался в черные проемы окон, готовый стрелять на любое движение в них.

Два очага сопротивления они уже успели погасить. Действовали всегда одинаково — забрасывали окна или опасные проходы гранатами, выжигали струями пламени из огнеметов, а когда дым рассеивался, заходили внутрь и добивали оставшихся в живых из стрелкового оружия.

Чего только Матиас не насмотрелся здесь! Он видел оторванные головы и конечности, вспоротые осколками животы. Но сильнее всего ужаснули его тела мертвых детей. Впервые наткнувшись на изуродованный труп маленького ребенка, он потом долго блевал под дружный смех сослуживцев.

Однажды при нем застрелился советский офицер. Пехотинцы ворвались в подвал и едва не выскочили оттуда из-за тяжелого смрада. Фонари высветили в полутемном помещении груду трупов. Сверху лежал живой русский. Его сперва приняли за мертвеца, но мертвец вдруг пошевелился. Пехотинцы вскинули карабины, но человек опасности не представлял. Он был ослаблен и изранен настолько, что едва мог двинуться. Приподняв голову, он окинул их мутным взором. Потом вдруг вскинул руку с зажатым в ней револьвером и, прежде чем кто-то успел среагировать, приставил ствол ко рту и нажал на спусковой крючок.

Голова офицера безжизненно упала, изо рта полилась густая струя крови. Остолбеневший Матиас стоял и не мог оторвать взгляда. Ему казалось, что он видит, как из развороченного затылка лениво поднимается дымок…

— Сэкономили патроны, — гнусаво пробубнил Риммер. Он явно храбрился.

Вонь в подвале стояла такая, что пехотинцам пришлось зажимать пальцами носы, но им необходимо было проверить все закоулки. Карл потянулся к фуражке мертвеца, чтобы снять с нее звездочку для коллекции, но перехватил суровый взгляд Матиаса.

— Не ты же его пристрелил, — остановил его Хорн.

— И что? — невозмутимо осклабился Карл. — Не будь он таким шустрым, я бы его сам продырявил.

— Но не продырявил же, — настаивал Матиас.

— Ты прямо как моя мамочка, — скривился Риммер. — Вечно она меня погоняла: «То не делай, это не бери, зачем стекло разбил».

— Я тебе не мамочка, — ответил Матиас. — Я твоя совесть.

— Что?! — удивленно вскинул брови Риммер и даже убрал пальцы от носа. — Ты моя совесть?

— Да. Не даю тебе опуститься на самое дно. Потом меня поблагодаришь еще.

Риммер скорчил гримасу, но промолчал.

Они осторожно пошли дальше по темным помещениям. Риммер держался в стороне от Матиаса и всем видом своим показывал, что ему глубоко наплевать на существование приятеля. Он явно обиделся, но Хорн никак не мог взять в толк, почему тот не понимает очевидных вещей и ведет себя словно средневековый вандал.

Матиас снова представил закованных в латы средневековых рыцарей. Тогда еще существовали такие понятия, как честь, долг, благородство и милосердие. На этой войне все проще. Не питай иллюзий, не морализируй, не жалей. Просто убивай. Делать это оказалось проще, чем Хорн изначально думал. Нажимаешь на спусковой крючок, и все, дело сделано. Отбрось переживания. Перед тобой враг, а истреблять врага — твоя работа. И неважно, в каком он обличье: солдат, женщина, ребенок, древний старик. Стреляй! Думать за тебя будут твои командиры.

— Карл, — позвал приятеля Матиас, но тот сделал вид, что не слышит. — Карл!

— Чего тебе? — неохотно отозвался Риммер.

— Не злись на меня.

— А с чего я должен на тебя злиться? Вовсе не злюсь, — ответил Карл, но вид его утверждал обратное.

— Просто мне показалось, что мы начали черстветь на этой войне, — попытался высказать свои переживания Матиас. Ему было сложно выразить одолевавшие его чувства, но он искренне надеялся, что Риммер его поймет.

— Идет война, дружище, тут нет места для жалости, — стал объяснять ему собственную позицию Карл. — Даже этот полудохлый комиссаришка представлял опасность. Они все тут сумасшедшие, разве ты не понял? Мы с тобой среди сумасшедших! Они сидят по подвалам, морят себя голодом и не выходят, хотя ясно понимают, что война проиграна. Ты погляди, как они засрали мозги своим женам и детям. Те тоже сидят по казематам, и нам с тобой приходится их оттуда вылавливать. Это безумная страна! Я не зверь и не хочу убивать женщин, пусть даже они неполноценные существа. Но эти ублюдки сами толкают меня на это! У нас с тобой нет выбора. И если ты хочешь жить, то сначала стреляй, а потом смотри, куда попал. И вообще, тут такая вонь. Хер с ними, с этими славянскими ублюдками, пошли отсюда.

Они выбрались из подвала на свежий воздух. Гнетущее чувство, что служба в вермахте идет не так, как он себе представлял, не покидало Матиаса. Наоборот, оно еще более усилилось. Он не думал, что будет расстреливать женщин, стрелять в спины и забрасывать гранатами подвалы, где прячутся дети.

— Эй, чего встали? Вперед! — прикрикнул на них Пабст. — А то ночью у меня тут будете ползать.

— Вот они должны думать, — указал на Глыбу Риммер, — а мы выполнять. Все просто.

К ним подошел ефрейтор Гельц, высокий несуразный баварец, ростом больше двух метров. Над ним постоянно все насмехались, ибо ему в русских казематах с низкими потолками было тяжело передвигаться и приходилось сгибаться почти пополам. Набил он себе там шишек. В конце концов его перевели во взвод охраны, чему Гельц был несказанно рад. Одно дело — ползать по подвалам, рискуя нарваться на мину или пулю, и совсем другое — охранять баб и полуживых красноармейцев.

Все, что творилось в крысиных норах Цитадели, постепенно обрастало всевозможными слухами и сплетнями. Каждый рассказчик, выпучив глаза, утверждал, что все это происходило именно с ним — или как минимум на его глазах.

Слухи ходили разные, и от некоторых кровь стыла в жилах.

Поговаривали, что в кольцевой казарме засел отряд русских, которые не убивают захваченного пехотинца сразу, а берут в плен и, постепенно отрезая у него плоть, пожирают человечину. Рассказчик уверял, что случайно наткнулся в подземелье на аккуратную горку черепов, после чего бежал оттуда без оглядки.

Другой убеждал всех, что видел горбатого бородатого мужика, который передвигался на четвереньках, а на спине у него был закреплен пулемет. За ним неотступно следовал похожий лицом на Сталина карлик. Заметив группу немецких солдат, мужик замирал, а карлик вскакивал ему на спину и палил из пулемета. Рассказчик предполагал, что бородатый мужик слепой и находит врагов по запаху, а карлик — внебрачный сын Сталина.

Еще был слух, что от крепости идет прямая подземная дорога до самой Москвы и русские так упорно сражаются, потому что должны защищать подземку. Кто первым найдет этот неимоверно длинный туннель, тому Фюрер лично вручит Рыцарский крест.

Матиас в подобную откровенную ерунду не верил. Риммер тоже считал, что всю эту муть придумывают мандражирующие свиньи, чтобы оправдать собственную трусость.

Ефрейтор Гельц, напротив, собирал всяческие слухи и с удовольствием их пересказывал. Он делал страшные глаза, размахивал руками, изображая отвратительных русских, ползающих, как пауки, по подвалам.

Вот и сейчас, подойдя к Матиасу и выпросив у него сигаретку, выждав некоторую паузу, доверительно сообщил:

— Слыхали, фрау мит автомат[2] снова объявилась.

— Ой, брось, — отмахнулся Карл, — начинается!

— Клянусь! — засуетился Гельц. — Фельдфебеля Зойцберга нашли с простреленным сердцем.

— Что с того? — фыркнул Риммер. — Мало ли у кого сейчас дырка в сердце? Вон сколько уже крестов в крепости.

Матиас совершенно не понимал, о чем идет речь. Заметив его удивленное лицо и узрев в Хорне свежую жертву, Гельц затараторил:

— Это какая-то полоумная русская баба. Живет, как крыса, в казематах и ходит с нашим МП-40. Вылезает всегда неожиданно, из разных нор и в разных местах. Отследить ее невозможно, но кое-кто из ребят успел на нее поглядеть.

— Тьфу, — сплюнул Риммер и картинно удалился.

Матиас, напротив, заинтересовался историей.

— Так вот, — увлеченно продолжил Гельц. — Она вся грязная, в рваном платье, коса развевается, и глаза горят дьявольским огнем. Но это не самое страшное. Она всегда попадает прямо в сердце! Каждая выпущенная ею пуля приносит смерть. Один выстрел — один покойник. Прямо как снайпер. Вот ее и прозвали «Фрау мит автомат». Дружок мой вместе с фельдфебелем Зойцбергом был, когда с ним беда приключилась. Он-то ее и заметил. Она пристрелила беднягу Зойцберга, нырнула в казематы, и след ее простыл.