Искусник (СИ) - Большаков Валерий Петрович

– Ерунда это все, – тряхнула девушка головой, щекотно касаясь волосами. – Да, ты был похож на недокормленного студента, на мамсика, но я чувствовала в тебе скрытую силу. Настоящую, ту, которую не накачаешь в спортзале. – Помолчав, она улыбнулась. – О-о, как же я там маялась, в этот чертовом Лондонграде! Время тянулось ме-едленно-о… А когда мы прилетели в Шереметьево, я забоялась встречи с тобой! Понимаешь, я и к себе-то далеко не сразу привыкла. Я-то миниатюрная… была, метр шестьдесят, а Лида высокая, такая, дылда! И грудь у меня… Помнишь? А у этой дылды – четвертый…

Я с удовольствием пощупал ее размер.

– Тугая зато…

– Знаешь, а к тебе я быстро привыкла, – забормотала девушка. – Просто знала, что это ты! Но все оттягивала и оттягивала встречу… Настоящую, как сегодня! Не то, чтобы я боялась признаться… Ну… Мне хотелось убедиться, что ты меня помнишь. И не сдашься после первой же атаки хорошенькой стервы.

– Стервочки, – ухмыльнулся я.

Лида хихикнула, заелозила всем телом, целуя и сползая все ниже, губами касаясь моей шеи, груди, живота… И стало понятно, что мы с ней зависнем в мансарде до самого утра. До чудесного воскресного утра в расчудесном «застое»…

«Дом с рыцарями», 22 апреля 1973 года. Позднее утро

Не торопясь, я шагал по Арбату и улыбался. Хорошему дню, красным флагам и стягам, полоскавшим в день рождения Ленина, прохожим – неспешным и торопыгам.

Моя драгоценная натура напоминала сейчас откупоренный сосуд, в котором плещется дорогое вино. И вот я бережно несу сей кувшин, чтобы не выплеснулось за край, ибо налит хмельным счастьем «с горкой».

Заботы, угрозы – все сдвинулось на второй план. Я помнил кое-какие подробности из рассказа Светы… нет, Лиды. В те благостные мгновенья, внимая сбивчивому шепоту девушки, я расслышал и тревожные звоночки, но не стал даже намекать возлюбленной на таящиеся опасности. С женщиной надо победу праздновать, а воевать положено мужчине. Эволюция, брат…

…В коммуналке пахло ванилью. Небось, тетя Вера затеяла пироги печь. За дверьми бубнил голос Лизаветки, повторявший скучные правила, а Софи распевала про «клен зеленый, да клен кудлявый, да ласкудлявый, лезно-ой!». Судя по разрывчатому исполнению, малышка при этом подпрыгивала на диване, как на батуте. Да, вон и пружина тренькнула…

Внезапно все мое благодушие мигом испарилось, замещаясь непокоем, злостью и страхом – замок на моей двери кто-то раскурочил. Холодея, я отворил дверь, спотыкаясь о выломанный механизм. Да-а…

Шкаф распахнут, тряпье разбросано по полу. Из ящиков комода тоже всё выгребли. Картины на стене висят косо.

Отпуская матерки, я бросился наводить порядок, пытаясь понять, что пропало. Странно! Пятьсот с лишним рублей валялись на диване – рассыпанные червонцы и четвертные мешались с носовыми платками, носками и салфетками. И документы на месте. Значит, не ограбление? А что тогда? И какая сволочь тут отметилась?

– Ой! – воскликнули за дверью, и в комнату вошла Лиза. – А чего это?

– Кто-то тут побывал, – выцедил я, ожесточенно складывая простыни. – Ничего, вроде, не украли, нагадили только… Чужих не видела?

– Да нет… – затянула нимфетка и вдруг хихикнула.

– Смешно ей, – буркнул я.

– Да нет! – Лиза мило покраснела. – У тебя на шее… засос!

– А вот нельзя юным девицам про такие вещи знать! – сказал я в назидание. Удивительно, но ко мне вернулось утраченное спокойствие. Как будто само существование любимой, еще вчера безнадежно потерянной, обнуляло все невзгоды с неприятностями.

– Нужно! – парировала Лизаветка. – А целоваться как? – все еще пламенея, она коварно спросила: – Научишь?

И радостно засмеялась, когда у меня самого щеки затеплились румянцем.

Глава 7

Москва, Кремль. 25 апреля 1973 года. Позднее утро

Стояла самая приятная мне весенняя погодка – в меру тепло, а коли задует ветерок, то не сырость доносит, а свежесть и запахи пробуждающейся жизни. Клейкость юных листьев, парной дух отогревшейся земли, легчайший аромат цветенья. Вдохнешь – и выдыхать не хочется…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Пропускное бюро в Кутафьей башне я миновал вне очереди, и затопал по кремлевским просторам, куда моя нога еще не ступала. Если бы существовал барометр, показывающий погоду в душе, стрелка уперлась бы в край шкалы, где выведено: «Безоблачное счастье».

Я почти изнемогал от позитива.

Схлынуло амурное пекло, когда мы с Лидой, изголодавшись друг по другу, утоляли желание с неистовством последних людей на Земле, но нежная теплынь осталась – и грела.

Каждый день после работы я спешил к любимой. В мансарду мы больше не заглядывали, боясь раскрыться перед Кербелем. Лида приходила ко мне или я оставался у нее в «красном доме» – к тому времени неведомого мне Эдуарда услали в Канаду. Дипломату Рожкову тоже перепало великое счастье – он остался «выездным», несмотря на развод. Каждому свое.

Да, конечно, я примечал редкие тучки на горизонте событий, но никакие возможные неприятности не портили настроения – жизнь обрела полноту и цельность. Я занимался любимым делом, ко мне вернулась любимая женщина – чего тебе еще, человече? А тучки рассеются!

Благодушествуя, я добрался до Сенатского дворца (уж не знаю, как он сейчас называется) и прошел несколько постов охраны. Ребятки из «девятки», не признав во мне агента мирового империализма, вежливо подсказывали, куда топать дальше – по красной «кремлевке», как по дорожке, вымощенной желтым кирпичом.

В приемной дежурил Дебилов. Он закивал мне, как старому знакомому, и провел к дверям, за которыми вершил дела Брежнев. Говорят, чекисты подхватили однажды шуточку генсека – мол, сижу высоко, гляжу далеко, – и с тех пор именовали главный кабинет страны не иначе, как объект «Высота».

Площадью объект не поражал, зато был узнаваем. Вон и знаменитые «рогатые» часы в виде штурвальчика. А за окнами – зеленые крыши Арсенала и мощная Троицкая башня.

Сталинским духом повеяло…

Леонид Ильич как раз прохаживался у окна, смакуя утреннюю сигаретку и щурясь на солнце.

– О, Антоша! – оживился он. – А я тут табачком балуюсь… – голос генерального прибавил жалобных нот. – Угнетает меня этот ваш «знахарь»! Лишает радостей земных. Курить, видите ли, здоровью вредить!

– Так ведь правда же, – ухмыльнулся я, пристраивая мольберт и подкручивая барашки на треноге. – А в здоровом теле – здоровый дух!

– Такими темпами от меня скоро один дух и останется, – добродушно забурчал Брежнев. – На девять кило похудел!

– О! – поднял я палец. – Считайте, что прежде таскали с собой всюду полное ведро воды, а теперь гуляете налегке.

– Эт-точно! – хохотнул генсек. – Ну, что? Попозировать?

– Прошу! – повел я рукой в приглашающем жесте.

– А вот мне интересно… – генеральный обошел стол и уселся, кряхтя скорей по привычке, чем из-за физической надобности. Заерзал, устраиваясь поудобнее. – Вы как, Антон, не в партии еще?

– Пока нет, Леонид Ильич, – ответил я, смешивая краски, – но подумываю…

– Верно мыслите, – удовлетворенно кивнул Брежнев.

– …Хотя и сомнений больше, чем надо, – хладнокровно заключил я.

– А что так? – Брови генсека недоуменно повисли, нагоняя тень на глаза.

– Да такое впечатление, Леонид Ильич, что проблемы только копятся, а вот решения… Где они? Нету их.

– Хм… – лицо у генерального обрело серьезное выражение. – Вижу, вы человек честный и умный. Потому и доверяю. Хотя многое из того, что звучало в наших с вами разговорах, оч-чень не понравилось бы Михаилу Андреевичу…

– Суслову? – колонком я проработал тонкие черточки. – А Михаилу Андреевичу не кажется, что тупо оберегать марксовы идеи опасно и вредно? Любые консервы протухнут от долгого хранения! Ленин как учил? Мир меняется, и марксизм должен эволюционировать вместе с обществом. Развивать надо идеи Владимира Ильича и Карла Генриховича, а не пересыпать нафталинчиком!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Плечи Брежнева затряслись от смеха.