Собрание сочинений: В 10 т. Т. 3: Мальтийский жезл - Еремей Парнов

Окончательно успокоившись насчет протекающего в духовке процесса и возвратившись к столу, хозяйка наконец оценила создавшуюся ситуацию. Самое время было выправлять положение. Приступать впрямую, однако, не годилось из-за риска задеть племянницу, которую и без того еле удалось вытащить. Требовалось во что бы то ни стало встряхнуть Бариновича, который — и это начинало серьезно тревожить — чем больше пил, тем глубже замыкался.

— Ваша книжка про это… средневековье для меня целый мир! — Дина Мироновна томно воздела очи, искусно передвинув бутылку композитору, потягивавшему исключительно боржоми. — Это вообще моя настольная книга. Вы действительно так любите алхимию?

— Обожаю, — промычал Баринович, не переставая жевать. — Где вам удалось раздобыть каперсы? Сто лет их не видел.

— А вот и удалось! — Дина Мироновна кокетливо засмеялась. — Ну, так расскажите же нам, расскажите… — Она капризно выпятила полные губы, украдкой сдувая прилепившуюся к вишневому бархату крошку. — Мы умираем от любопытства… Правда, Талочка?

— Я так уже почти умерла, — не без двусмысленности призналась Наташа.

— Расскажите! — решительно тряхнув сапфировыми сережками, поддержала хозяйку косметичка Альбина, о которой было известно, что она состоит в тесных отношениях с самим Протасовым, всемогущим директором близлежащего гастронома.

— Право, не знаю. — Баринович обстоятельно проглотил кусочек осетрины и с некоторым сожалением покосился на остатки желе. — Вас интересует какой-то определенный вопрос?

— Все, положительно все! Люди так этим увлечены…

— Честно говоря, не замечал.

— Уверяю вас… Спросите хоть у Архипа Михайловича.

— Некоторые аспекты действительно приобретают известную значимость, — довольно невнятно промямлил Глазырев, — в определенном ракурсе.

— Это в каком же? — сыто прищурясь, спросил Баринович, не испытывая особого пиетета к чужим рангам и титулам.

— В медицинском хотя бы, — уточнил Глазырев, садясь на свой конек, чем немало порадовал хозяйку. — Мы переживаем период вновь пробудившегося интереса к воззрениям древних на первопричину недугов. Я давно говорю, что не болезни надо лечить, а человека. Организм мудр. Нужно лишь помочь ему мобилизовать на борьбу весь комплекс защитных средств. Человек, как известно, почти целиком состоит из воды. Отталкиваясь от этого непреложного факта…

— Верно сказано! — бранчливо встрял писатель, которому изрядно поднадоели подобные разглагольствования. — Я про другое хочу спросить. — Он тяжело и настороженно глянул на Бариновича из-под насупленных бровей, — Вы знакомы с «Утром магов» Повеля и Бержье?.. Вашей книги я, простите, не читал.

— Знаком, — кивнул Баринович, силясь надеть на вилку ускользающую маслину.

— И ваше отношение? Меня интересует раздел, где говорится о встрече с современным алхимиком Фульканелли и ядерном катализаторе.

— Чушь, — устало поморщился Баринович. — Вздорные враки.

— Это почему же, позвольте спросить? — негодующе взвизгнул Туганов. — Ведь Бержье описывает то, что случилось с ним лично! Не с чьих-то там слов! Нет-нет, давайте разберемся!

— Чего уж тут разбираться, если заведомое вранье? — Баринович тоже повысил голос. — Философского камня не было, нет и быть не может, а ядерный катализатор, тайной которого якобы владели в средние века, — нонсенс.

— Но вы ведь признались, что обожаете? — Стремясь внести разрядку, Дина Мироновна игриво погрозила мизинчиком.

— Кого? — не понял химик-медиевист.[18]

— Да алхимию вашу!

— Так смотря в каком смысле. Во-первых, это мой хлеб, а во-вторых, интереснейшее поле для исследований. Почти нетронутое притом. И именно по той простой причине, что мне выпало счастье его обрабатывать, я особенно болезненно воспринимаю измышления шарлатанов вроде Бержье. Наука раз и навсегда отодвинула алхимию в область теней. И нечего воскрешать то, что заведомо мертво. — Баринович сердито засопел и решительно придвинул к себе остатки салата.

— Не спешите отрицать, не спешите, — с улыбкой тайной осведомленности предостерег Валерочка. — Кибернетику с генетикой тоже отрицали, а чем это кончилось?

— Вот именно! — Туганов значительно прокашлялся в кулак. — Послушать иных узких специалистов, так ничего замечательного в мире не было и нет — никаких тайн, никаких загадок. Они вечно готовы пресечь стремление человека к звездам, на корню раздавить самую способность мечтать.

— Мечтать о чем? О том, что заведомо невозможно? Но это пустые бредни, а выдавать желаемое за действительное — обман, — невозмутимо сформулировал Баринович.

— «Тише, тише совлекайте с древних идолов одежды», — решив, что настал ее час, подала голос дама в лиловом и, картавя, процитировала Бальмонта, которого, кроме нее, никто здесь, кажется, не читал.

— Они уж давным-давно голенькие. — Баринович, очевидно, составлял в этом смысле исключение. — И валяются на земле, как статуи острова Пасхи. Всячески изучать, всесторонне исследовать — я «за». — Он поднял руку с зажатой в ней вилкой. — Но всерьез принимать сказки «Тысячи и одной ночи»?.. Извините!

— Я с вами полностью солидарна, — поддержала философа Наташа, раздражаясь уже самой близостью клокотавшего гневом фантаста. — Люди настолько заморочены всяческими спекуляциями, что не отличают уже, где правда, где ложь. Все принимается на веру: маленькие зеленые человечки, гуманоиды всякие, которых выдают то за пришельцев, то за снежного человека, экстрасенсы…

— Вы и в экстрасенсов не верите? — поразилась женщина в лиловом платье, обласкав Наташу улыбкой мудрого всепрощения. — Спросите вашу тетю, она вам кое-что объяснит.

— Не обижайтесь, Дианочка, — поспешно пришла на помощь хозяйка. — Талочка просто увлеклась в своем полемическом азарте… Однако я на минуточку должна отлучиться, прошу извинить. Главное, без меня ничего не рассказывайте! — И умчалась в кухню, откуда вскоре донесся грохот и лязг раскаленных противней.

— Неужели еще что-то? — лицемерно посетовал Туганов. — Мы же умрем, товарищи.

— А вы не ешьте, — посоветовал Глазырев, соблюдавший завидную умеренность. — Засорить организм легко, а уж очистить… Всегда предпочтительнее воздержаться.

— Не хватает силы воли, — пожаловался фантаст, самодовольно подкручивая усы. — А вы правы, Диана Сергеевна, отрицатели наши все в одну кучу валят: обитаемые миры, вечный двигатель, биополе… Послушать их, так вообще ничего нет. Прямо по Чехову получается. Жалкие слепцы!.. К вам это, разумеется, не относится, сударыня. — Он галантно поднял бокал, наклоняясь к Наташе. — Ваше здоровье!

— С вечным двигателем вы, однако, хватили, любезнейший, — не одобрил Глазырев. — Уж это-то действительно невозможно. Против термодинамики не попрешь.

— Грош цена вашим выдуманным законам! — вскипел Туганов, брызнув слюной. — Природа выше всяких ограничений. Недаром ваш брат ученый что ни день, то сам себя опровергает… А вечный двигатель есть, представьте! Я читал недавно про одного изобретателя. В его лаборатории вот уже два месяца непрерывно вращается велосипедное колесо, и никто не может догадаться, в чем тут секрет. Этими вот глазами читал!

— Мало ли ерунды печатают, — вяло отмахнулся Глазырев, бесповоротно усвоив, что запрет на перпетуум-мобиле в отличие от биополя автоматически выводится из основополагающих формул. — Сколько, действительно, развелось трюкачей и всяких мошенников. Мутят воду. — Он дружелюбно придвинулся к Наташе. — Ах вы умница, ах раскрасавица…

Готовый было вновь разгореться спор приостановило торжественное восшествие Дины Мироновны. Пылая от кухонного жара и гордости, она внесла круглое блюдо, на котором дымилась туго набитая и обложенная печеными яблоками утка.

— Боюсь, что немного сыровата! — пожаловалась хозяйка. — Наверное, надо было еще потомить.

— Сейчас посмотрим. — Диана Сергеевна повелительно выпростала из-под кружев жилистые руки. — Давайте сюда!

— Поразительно! — ахнула заранее потрясенная Альбина.

Второпях очистили место на скатерти, прибирая и складывая опустевшую посуду, и над вызывающе румяной утиной грудкой нависли чуткие, ищущие пальцы экстрасенсорной женщины. Наташа изумленно ахнула и поспешно потупилась, пряча глаза. Ее душил смех. Поражала не столько сама сцена священнодействия, сколько оказанное ею воздействие. Особенно на Бариновича, впавшего в совершеннейшую прострацию. Багроволикий, с отпавшей челюстью, он напоминал обиженного ребенка, которому ни за что ни про что дали подзатыльник. Известное удивление выразил и художник, не принадлежавший, очевидно, к узкому кружку посвященных.

— Чего это она? — он вопрошающе тронул свою даму за локоток, следя за пассами Дианы Сергеевны. — Игра, что ли, такая?