День рождения мертвецов - Стюарт Макбрайд

— Да, вы уж, пожалуйста, извините нас. — Я протянул визитную карточку. Затем, покопавшись, вытащил двадцатку и тоже протянул. Весьма щедрые чаевые, но если уж быть совсем честным — то, как себя вела доктор Макдональд… Она сидела, склонившись вперед, обняв руками тарелку с чизкейком и упав головой на руки. Кудрявые каштановые волосы разметались по лужице пролитого бренди. И что-то тихо напевала.

Вечно эта проблема с психологами — слишком много времени проводят, копошась в сознании чокнутых насильников, убийц и педофилов, так что даже иногда некоторая часть их «нормального я» стирается.

Я бросил красный пластиковый фолдер в ее сумку, набросил на шею ремень и, просунув руки ей подмышки, поставил на ноги.

Она прекратила петь. Нахмурилась:

— Его обидела светловолосая тринадцатилетняя девочка. Она разбила… она разбила ему сердце. И еще, может быть, руку сломала или ногу. Или еще что-нибудь.

— У вас вся щека в чизкейке. — Отпустил ее. Доктор Макдональд, пошатнувшись, сделала шаг назад. Это было похоже на то, как будто она собиралась врезаться в соседний стол. Я снова схватил ее. — Лучшая на курсе, да?

— А вввам… вам когда-нибудь… тринадцатилетняя девчонка сердце раз… разбивала?

О-о, она ничего не знала.

— Идти можете?

— Готова поспорить, что она это сделала Бьюсь об заклад, она разбила его на две половинки — и наступила на него ногой, как… как на жука.

В ванной блевали. Я лежал на спине на своей койке — подушки под головой, босые ноги на пуховом одеяле — и просматривал фотографии в фолдере доктора Макдональд. Трамадол и напроксен обнимали меня теплыми мягкими руками, и это успокаивало сильнее, чем слабое раскачивание парома.

Еще один взрыв раскатистых рыганий. Потом голос:

— Эш… Эш, придержите мне волосы…

— Нет.

В фотографиях Макдональд, казалось, отсутствовал какой-либо порядок. В самом начале были поздравительные открытки Ханны Келли, но сразу после них шли фотографии Хелен Макмиллан — двенадцатилетней девочки из Данди с подписанными первыми экземплярами книг на тридцать две тысячи фунтов на книжной полке в спальне.

Она уже не была похожа на ту девочку на фотографиях, которые мы нашли у нее в комоде. Сейчас ее сердцевидное лицо и длинную, покрытую синяками шею обрамляли огненно-рыжие завитки кудрей. Нос и щеки были покрыты веснушками, из носа вытекала тонкая струйка крови. Слишком много туши на ресницах — краска смазана и размыта слезами.

Воротник ярко-зеленого пальто разорван сбоку, торчит подкладка. Обе руки за спиной, лодыжки привязаны к ножкам стульев, на джинсах в промежности и на бедрах темные пятна. В верхнем левом углу нацарапана цифра «1».

Эта фотография не была поляроидным снимком, как карточки Ребекки или других, более ранних, жертв. Мальчик-день-рождения стал наконец-то двигаться в ногу со временем и купил себе цифровую камеру. Дело, скорее всего, было в том, что он не мог покупать обычную пленку и проявлять ее в супермаркете.

Я посмотрел Хелен в глаза. Они были серо-зеленого цвета, розовые по краям, блестящие в тех местах, где вспышка отсвечивала от слез. Открытка пришла вчера вечером, но мертва она была уже целый год.

— Эш… Эш, я умираю… — Звуки рвоты. — О нет… У меня… у меня черный пудинг в волосах…

Слава богу, что вытяжка начинала работать тогда, когда включали свет — она вытягивала вонь от непереваренной еды, двух порций виски, бренди и двух бутылок вина. Ей бы лучше было употреблять все это сразу в туалете — чиститься удобнее.

Я отложил карточку Хелен Макмиллан в сторону и вытащил другой набор — девочку из Кардиффа. Затем другую, из Бристоля. Из Абердина, Ньюкасла, Инвернесса, Лондона. Снова из Лондона. Из Олдкасла, Глазго… Десять жертв, не считая Ребекки, за девять лет. Всего сорок две открытки.

Открытки Эмбер О’Нил шли в самом конце. Похищена десять лет назад из торгового центра «Принцесс-сквер» в Глазго. Первая, на кого положил свой маленький черный глаз Мальчик-день-рождения.

Пепельная блондинка, по бледному лицу текут слезы, нос слишком большой, губы приоткрыты, обнажая окровавленные зубы. Кляпа нет. По крайней мере, на первых двух фотографиях. Он хотел послушать, как она кричит, потом передумал. Наверно, было не очень весело слушать, как она зовет на помощь, когда он вырезал разные фигуры у нее на коже.

Блондинка, и это значит, не надо перекрашивать волосы. Похищена в Глазго. Больше никто ее не видел.

Лорен умерла между четвертой и пятой открыткой. Эмбер продержалась до номера шесть — глаза умоляюще расширены, но всему телу граффити, вырезанные острым лезвием. А через год пришла открытка номер семь. Левая сторона головы вдавлена внутрь, на пепельных волосах запеклась кровь. Следующая открытка была еще хуже, но, по крайней мере, Эмбер уже ничего не чувствовала. Пришло время страдать ее родителям.

Я расстегнул молнию на своем чемодане, вытащил сигарную коробку, открыл крышку и достал открытки Ребекки. Их было пять, и на них она все еще была жива, все еще боролась, кричала и истекала кровью…

Звуки спускаемой воды в унитазе, затем пара приглушенных стонов, потом зашумел душ. Доктор Макдональд смывала с себя непереваренные ошметки.

Я смотрел на последнюю поздравительную открытку Ребекки, когда дверь ванной комнаты, щелкнув, отворилась, и на пороге появилась завернутая в полотенце доктор Макдональд. К груди она прижимала свою одежду. Мокрые волосы, завившись плотными кудряшками, обрамляли лицо, один глаз зажмурен, другой открыт и налит кровью. Она открывала и закрывала рот, производя липкие чмокающие звуки.

— Бррр…

Я положил открытку с Эмбер О’Нил поверх фотографий Ребекки:

— А вы чего ждали?

Ее язык все еще заплетался. Впрочем, как и ее ноги.

— Я мертвая. Я умерла, а это — ад… — Плюхнулась на другую койку и, сжав колени, стала раскачиваться взад и вперед. — У нас есть вода? Та, что в кране, на вкус как собачья моча.

Ну что, расхотелось болтать?

— Бутылка рядом с кроватью. Купил в магазинчике, пока вы там унитаз пугали.

— Больше. Не буду. Пить. Никогда. — Бросила одежду на пол, подняла двухлитровую бутылку и сделала большой глоток. Рыгнув, отлипла. — Бррр… Блевотиной отдает.

— Прекратите скулить и пейте. Завтра будет лучше.

— Почему вы позволили мне выпить все это?

— Предполагалось, что вы взрослая, помните?

— Бррр… — Она упала на спину — тело на кровати, ноги на полу. Закрыла рукой лицо. — Вы неправильно это делаете.

Я хмуро взглянул на нее:

— Я ищу…

— Это Эмбер, правильно? Вы должны… вы должны смотреть сразу на все, или это… На все ее поздравительные открытки… сразу…

— А какая разница?

— Смотрите, для нас они приходили с разницей в год, это вроде как… это как рисунки на стене пещеры, нечто происходившее много лет назад. Медленное движение, но для… для него это быстро, реально, для него это — фууууууууухх… — Еще раз рыгнула. — Бррр… — Снова липкие чмокающие звуки. — Это все сейчас, это ярко, это все кроваво и резко… Вы должны… вы должны ощущать это так, как он это ощущает… вы должны находиться в том же самом моменте, что и он. Должны… находиться… находиться… — С каждым словом все тише и тише. Потом молчание.

— Доктор Макдональд? — Ничего. — Элис? Элис, эй? — Молчание.

Отрубилась.

Я сунул поздравительные открытки Ребекки обратно в сигарную коробку, все остальное положил на маленький столик, привернутый болтами к переборке, и встал с койки. Перевернул доктора Макдональд на бок, вытащил из-под нее одеяло, потом перевернул обратно и накрыл. Наверное, следовало бы положить ее в безопасное положение, чтобы не захлебнулась собственной блевотиной. Правда, это только в том случае, если в ней еще осталось что-нибудь, чем можно захлебнуться.

Потом взял мусорное ведро из-под чайно-кофейного столика и поставил ей под голову. Встал, осмотрел ее — она лежала, приоткрыв рот, по щеке стекала блестящая струйка слюны.

Прямо как Кети после своей первой настоящей вечеринки. Первая неделя в средней школе, и нате вам: белый свитер весь в пятнах цвета глины, в кусках непрожеванной сосиски, воняет мерзким липким черносмородиновым сидром Одиннадцать лет, но больше уже не хочет быть любимой папиной дочкой.

Эх, добрые старые времена.

Подоткнул теплое одеяло под подбородок доктору Макдональд:

— Спи крепко, маленький шизик…

Под одеялом что-то пророкотало, и приторно завоняло протухшей капустой.

— О, господи! Фу…

Затем последовало еще три афтершока с таким звуком, как будто кто-то выбивал засор из трубы. И вонь!

Я открыл туалетную дверь и включил свет — заработала вытяжка.