Луна доктора Фауста - Франсиско Луке

На каждом корабле стояло по четыре клетки со звероподобными псами. Ходивший за ними Доминго Итальяно ночевал там же, на корме, рядом со своими питомцами.

----------------------------------------------------------

1 Галеото (galeoto, ucn.) - каторжник, галерник.

Ночью волнение на море не стихло, а ветер усилился. Крутые валы раскачивали каравеллы. Гуттен, заложив руки за спину, стоял на палубе под мостиком, который ходуном ходил от ударов волн. "Отыщу Дом Солнца,- думал Филипп,- стану богаче самого Писарро, надену серебряные доспехи с золотой насечкой, повешу на шею цепь из самоцветных каменьев, перетяну стан поясом, отделанным брильянтами, и приду к старому герцогу просить у него руки Бланки. Быть при дворе - и счастье, и беда. Как трудно приходится родовитому рыцарю, если он живет только на свое жалованье, а оно чуть больше того, что платят простому латнику. Когда юные фрейлины спрашивают, кто мой отец, я отвечаю: "Амтман Кёнигсхофена", ибо это непонятное слово звучит лучше, чем "бургомистр", а значит то же самое. Можно подумать, что амтман - не меньше, чем герцог или ландграф, что он сидит в своем неприступном замке и на сотни миль вокруг нет никого могущественнее. Эти благородные девицы и представить себе не могут, что наш дом, хоть он о двух этажах и под высокой крышей и заметно выделяется среди других домов,- всего лишь древняя развалюха с бесчисленными пустыми комнатами и неотесанными слугами, которые родились в ней и в ней же умрут, подобно своим отцам и дедам. Да, конечно, когда отец идет к мессе или в ратушу, двое оруженосцев несут перед ним знаки его достоинства, а все встречные низко кланяются, но если бы знали эти отпрыски высшей кастильской знати, что мой отец при всей своей родовитости - всего лишь чиновник на службе у императора, старый орел с полинялыми перьями, который принимает у себя и капитана ландскнехтов, и даже тех, кому сдает в аренду свою скудную землю!

Каравелла круто накренилась, едва не опрокинувшись.

- Ваша милость! - крикнул рулевой.- Не стойте там, смоет за борт!

Гуттен, спотыкаясь и падая, хватаясь за леера, с трудом добрался до лесенки, ведущей на капитанский мостик. Рулевой, крепко вцепившись в штурвал, боролся с разбушевавшимся морем. Гуттен хотел было подняться к нему, но тот крикнул:

- Оставайтесь внизу! А лучше - укройтесь в каюте: мы попали в шторм!

В ста милях от Санлукара на флотилию налетел ураганный ветер. Волны перекатывались через палубу. Завыли в своих клетках псы, беспокойно заржали лошади. Обшивка трещала под неистовыми ударами воды, а люди молились или богохульствовали.

- Это все оттого, что кто-то свистал на борту. Я ведь предупреждал: избави бог свистать в открытом море - от свиста морские бесы приходят в ярость,- сипло сказал какой-то андалусиец.

Шторм не стихал двое суток.

- Боюсь, что нас несет в противоположную сторону,- сказал штурман.Ветер гонит нас обратно к берегам Испании. А где же остальные суда? Пропали бесследно! Эй, сеньор Гуттен! Земля! Быть того не может! Благословен будь господь наш и Пречистая Дева! Мы опять оказались в Санлукаре, там, откуда начинали путь!..

Причалить удалось с большим трудом. Три каравеллы уже были в безопасности в широком устье Гвадалквивира. Не хватало только корабля, которым командовал Федерман. Сойдя на берег, суеверный андалусиец сказал Гуттену:

- Море нас отвергло. Я больше рисковать не стану и вам не советую. Прощайте!

В одной из портовых таверн Гуттен и шестеро его офицеров пили подогретое вино и обсуждали свое незавидное положение. Ветер так и не стихал.

- Никогда не видел такого шторма,- с еще не остывшим возбуждением говорил Гольденфинген.

- А где же Федерман? - спросил Гуттен.

- На дне морском,- ответил моряк.- В этом нет никакого сомнения. Нужно поставить толстую свечку Пречистой за наше чудесное избавление.

В эту минуту дверь распахнулась, и вместе с порывом ветра в таверну ворвался Хуан де Себальос:

- Каравелла Федермана вошла в гавань!

Эскадра, пройдя двести миль, воротилась туда, откуда вышла, и неудачное начало путешествия дало обильную пищу для разговоров.

- А я утверждаю, что это волшба! - горячился Гольденфинген.

- Клянусь кровью Христовой, похоже на то! - поддержал его Спира.Какой-то злой рок тяготеет над нами. Чем еще можно объяснить все наши злосчастья?

Между тем шторм усиливался день ото дня, и день ото дня острее становились разногласия между Спирой и Федерманом.

Однажды утром, возвращаясь после мессы, губернатор сказал:

- Мне думается, что несчастья преследуют кого-то из тех, кто уже побывал в Индиях и запятнал себя преступлениями или недостойными деяниями. Как по-вашему, Филипп?

- Право, не знаю...- раздумчиво отвечал тот.

- Поверьте мне и отриньте сомнения. Иначе как божьей карой за очень серьезные прегрешения я наши неудачи объяснить не могу.

- Видите ли, сударь,- тотчас возразил Федерман,- в мореплавании такое случается сплошь и рядом. Дождемся, когда буря уляжется, и снимемся с якоря. А пока что должно повеселиться на славу и впрок: восемь дней мы даже не увидим женщин. Следующая стоянка у нас только на Канарах.

Спира поглядел на него осуждающе, а Гуттен покраснел.

Тридцатого октября шторм наконец стих, и корабли экспедиции снова подняли паруса, но не успели они выйти в открытое море, как новая буря, еще страшнее первой, принудила их вернуться в гавань. Каравеллы, которыми командовали Спира и Гуттен, причалили к берегу благополучно, а корабль Федермана исчез.

- Затонул,- уверенно сказал Спира.

Но на следующий день они получили известие о том, что Федерман, целый и невредимый, укрылся в бухте Кадиса.

Снова корабли флотилии собрались вместе и, дождавшись погоды, в первых числах ноября предприняли третью попытку. Но Нептун, как сказал Гольденфинген, видимо, задался целью погубить их: тотчас разразился шторм, ярость которого не шла ни в какое сравнение с первыми двумя, и четыре каравеллы без малейшего участия судоводителей оказались в Санлукаре. Снова не досчитались Федермана.

Назавтра все оставалось по-прежнему. На третий день опасения сменились непреложной уверенностью. Через две недели экипаж Николауса Федермана внесли в список погибших.

Спира, облачившись в глубокий траур, присутствовал на заупокойной мессе.

- Это за его душой охотился сатана,- обратился он к Гуттену по окончании литургии,- отныне и впредь нам не встретится больше никаких препятствий.

Гуттен, решив не перечить ему, бодрым шагом направился домой.

- Капитан-генерал не прав,- мрачно произнес чей-то голос за спиной. Гуттен обернулся и увидел негра Доминго Итальяно, которого за непомерно большие уши прозвали Нетопырем.- Нехорошо все валить на Федермана. В нашем невезении никто не виноват.

Гуттен заметил, что паж Спиры, идущий в нескольких шагах от них, прислушивается, и решил переменить предмет разговора.

- Ну как поживают ваши собачки, дружище Итальяно?

- Рыжий пес, которого так любил сеньор капитан-генерал, помните? ухитрился сломать клетку и прыгнуть за борт. Не знаю, как и доложить об этом. Боюсь, сеньор Спира рассердится.

При этих словах на губах пажа снова появилась злорадная ухмылка. Обеспокоенный Гуттен поспешил взять негра под руку и прибавил шагу.

Все попытки сняться с якоря оканчивались неудачей: шквальный ветер не давал судам выйти из бухты. Кое-кто из экипажей уже сбежал, наскучив бесконечным ожиданием.

- Ходят слухи, что экспедицию нашу сглазили,- пробормотал Перес де ла Муэла.- Келлер, капитан пятой каравеллы, услышавши про это, сбежал в Севилью от греха подальше.

К концу ноября, после еще двух неудачных выходов больше двухсот человек отказалось от участия в экспедиции, приводя один и тот же довод: "Тут дело нечисто".

- Если мы будем бездействовать,- сказал Лопе де Монтальво, сменивший Келлера,- вся наша американская затея лопнет: двести разбежалось, сто двадцать утонуло с Федерманом. Осталось всего-навсего двести восемьдесят человек.

- Это колдовство! Это козни сатаны! - твердил Спира.- Но я найду того, кто навел порчу на экспедицию, я сумею отыскать его! Нет сомнения, он таится среди нас! До сих пор я грешил на Федермана - человек с таким темным прошлым невольно внушает подозрение.

Но нет, это оказался не он, ибо Федерман лежит на дне морском, а мы так и не можем выйти в море. Но кто же тогда? Должно быть, этот человек повинен в тягчайших грехах против господа. Должно быть, он запятнан с головы до ног... И он - среди нас! Есть ли у вас какие-нибудь предположения, сеньор Гуттен? Что вы думаете об этом, Гольденфинген? Непременно уведомьте меня, как только заметите что-нибудь подозрительное.

Филипп и Гольденфинген быстро переглянулись и тотчас поспешили потупить глаза.

Лопе де Монтальво понуро тащился на коне по улицам города. Попадавшиеся навстречу солдаты и моряки приветствовали его, а он отвечал им неразборчивым ворчанием или не отвечал вовсе. По общему мнению, скорое продвижение по службе не пошло ему на пользу: он сделался нестерпимо надменен, чересчур властен и недоступен.