Святой дьявол: Распутин и женщины - Рене Фюлёп-Миллер

Чиновники, совершавшие важные сделки по заданию салонов Андронникова, Бурдукова и Розен, использовались в гостиной Игнатьева для более значительной политической деятельности: на их долю выпала историческая роль — доведение нетерпимости и реакции из «черного салона» до обычно недосягаемых императорских ушей.

В этот ранний период, когда «черный граф» еще был крепок и деятелен, эффективность его салона была очень высока и в некотором отношении оказывала роковое влияние. Но позднее, когда граф все больше и больше отдалялся от общественной жизни, политические игры в салоне Игнатьева превратились в несерьезную, повторявшуюся трижды в неделю болтовню.

И хотя «черный салон», руководимый впоследствии вдовствующей графиней, по-прежнему придерживался реакционных идеалов и ярой религиозной нетерпимости, тем не менее все это потеряло после смерти графа серьезную значимость. Правда, так же, как и раньше, приходили прежние гости, велись те же разговоры, но салон все больше и больше принимал характер кружка, где за чашкой кофе лицемерные старые дамы беседовали с генералами пенсионного возраста о своих сердечных заботах.

Чем старее становились хозяйка и ее гости, тем более заметной становилась эта безудержная болтливость. Со временем одни и те же политические темы уже не удовлетворяли собеседников, и, таким образом, они незаметно перешли к «мистицизму» и «оккультизму», что часто идут рука об руку с реакционными убеждениями.

Теперь уже старые дамы, генералы и духовенство, собиравшиеся трижды в неделю в салоне графини Игнатьевой, буквально несколько минут уделяли политике, чтобы затем сразу же, по молчаливому согласию, перейти к «сверхъестественным силам». Окруженные благодарными слушателями, они до поздней ночи могли рассказывать друг другу о «мистических событиях» и об «открытиях», часто гости «черного салона» никак не могли распрощаться и, даже стоя в дверях, продолжали болтать о «тайнах сверхъестественного».

Скоро всякий, интересовавшийся оккультизмом, стремился стать членом кружка графини Игнатьевой, потому что произошло то, что чаще всего случается в такого типа объединениях рьяных салонных оккультистов: там, где люди собираются вместе ради бесконечной болтовни о сверхъестественном, оно не заставляет долго себя ждать и в один прекрасный день подает более или менее ясные знаки. Также и в салоне графини Игнатьевой магический мир духов проявился во всех возможных «приметах» и «астральных феноменах».

Через некоторое время легковерные, но еще не достаточно компетентные члены кружка нашли «учителей», «вестников», «ясновидцев», «мистиков» и «монахов-францисканцев», обладавших способностью расшифровать и объяснить все сверхъестественные знаки, появлявшиеся до сих пор и продолжающие появляться. Эти «просветленные люди» все без различия принимались гостями дома с большими почестями, как если бы это были святые, и из салона старой графини многие из них находили дорогу в гостиные «черногорок». Таким образом тот или другой попадал в Царское Село, и там он уже появлялся с утвердившейся репутацией чудотворца и «посланника божьего».

Из-за болезни маленького наследника царь и царица все больше поддавались влиянию таких «святых» и «ясновидцев» и не замечали того, что все глубже попадали под влияние идей, желаний и интересов, взлелеянных в салоне графини Игнатьевой.

Так случилось, что болезненная антипатия императора к совещаниям и общению с авторитетными людьми, его доверие к любому искреннему человеку и полная отрешенность от всей страны привели наконец к тому, что мелкие интересы какого-то реакционного кружка, состоявшего из старых дам и генералов, могли определить царские решения.

Уже в ранней юности Николай Второй принимал все удары судьбы со спокойствием обреченного, при этом его смиренная религиозность придавала ему внутреннюю стойкость. И позднее он старался как правитель неустойчивого русского государства, так и отец, казалось, приговоренного к мучительной смерти сына найти убежище в смиренной покорности воле божьей. Повсюду тихо и неумолимо подкарауливала беда, это был самый настоящий рок, и всякое сопротивление уже с самого начала казалось обреченным на неудачу.

«Император верит в судьбу, — заявил однажды один из его министров. — Когда ему ничего не удается, он вместо того, чтобы попытаться что-то изменить, полагает, что именно так захотел Бог, и без всякого сопротивления отдается воле Всевышнего».

Царь уже не видел другого пути к спасению, как вера в провидение, покорное приятие любых невзгод и непрестанная мольба о защите господней. Когда на маленьком тельце Алексея из-за слишком сильного толчка или стремительного движения возникали кровоподтеки, когда затем его личико, смертельно бледное и искаженное от боли, было повернуто к стене и родители в беспомощном отчаянии стояли у его постели, они искали утешения в молитве.

Также и перед принятием любого политического решения они молились, и когда государству грозили трудности и опасности, они были уверены, что их можно преодолеть только с помощью молитвы. Когда в 1905 году император после долгих колебаний подписал указ о Государственной думе, он вместе с царицей встал на колени и молил Бога, чтобы это серьезное решение принесло благо России.

В Царскосельском дворце была домашняя часовня, помещение, полузатемненное тяжелыми шелковыми занавесями, на одной из стен которого был размещен иконостас. В этой комнате, украшенной дорогими коврами и драпировкой, были прекрасные резные кресла для императорской четы и несколько более простых стульев для царских детей и придворных дам.

Эта великолепно обставленная часовня не полностью соответствовала желаниям склонной к одиночеству императрицы, и поэтому она велела приготовить для ее молитв другое помещение. Недалеко от Александровского дворца в Царском Селе находился Федоровский собор, церковь конногвардейского полка; в склепе этого божьего дома императрица повелела заложить подземную часовню и отправлялась туда всякий раз, когда хотела помолиться в одиночестве; там она стояла на коленях на каменных плитах перед святыми образами, освещенными колеблющимся светом нескольких лампад.

Но когда беды стали стучаться одна за другой, надвигались новые опасности, царь с царицей поняли недостаточность строгого соблюдения веры. Полные забот и страха, они больше не получали удовлетворения от проповедей и молебнов придворных священников, от хорового пения и бесконечных молитв, на которые Небо не давало ответа.

Как и все слабые, отчаявшиеся люди, они почувствовали потребность в непосредственном контакте с Богом, потребность обратиться непосредственно к нему. Это желание чуда расходилось с канонами православной Церкви и ее строгой догматикой.

Так случилось, что прежде всего императрица склонилась к мистике. Эта гессенская принцесса, воспитывавшаяся с детства в строгом протестантском духе и девочкой находившаяся под влиянием идей Давида Фридриха Штрауса, после того как стала русской царицей и приняла византийскую веру, вдруг превратилась в фанатичную сторонницу, ярую поборницу православия.

Позднее у нее появилось сильное влечение к мистицизму, которому она в конце концов полностью отдалась. Особенно глубокое впечатление на нее произвела книга, написанная в XIV веке, в которой речь шла о посредничестве между Богом и человеком, а также о «друзьях Божьих» — необычайно щедро одаренных смертных. Императрица твердо верила в то, что есть такие люди, которые благодаря страстным молитвам могут приблизиться к святости и, не обладая церковным саном, могут быть лучшими посредниками между небом и землей, нежели обычное духовное лицо.

Царь совершенно не собирался препятствовать увлечениям супруги. Еще будучи молодым человеком, он сам имел склонность к религиозному мистицизму, так же как и его предок Александр Первый. Эти склонности очень поощрялись и в доме его родителей, потому что Александр Третий был убежден в наличии чудодейственной силы у благословленных Богом людей. При дворе отца молодой наследник Николай познакомился с удивительным человеком — Иоанном Кронштадтским, единственным в своем роде, которого не только простой люд, но даже сам император считал святым. Хотя Иоанн Кронштадтский был служителем православной Церкви, тем не менее в глазах всей России он стоял выше всего духовенства, потому что ему приписывалась способность творить чудеса, предсказывать будущее, излечивать больных и страждущих. Когда он проповедовал, народ толпами устремлялся в церковь и благоговейно падал ниц перед ним. В трудных ситуациях, перед принятием важных решений или когда кто-нибудь из членов семьи заболевал, царь Александр призывал святого во дворец и просил у него совета и помощи. Николай Второй вспоминал в течение всей своей жизни об одной весенней обедне — в церкви в Ореанде, где Иоанн Кронштадтский читал проповеди для тяжело больного старого императора и его семьи и молился вместе с ними. Краткими, отрывочными предложениями, звучавшими, словно приказ, Иоанн Кронштадтский просил у Бога милости и благословения для царского дома. Эта глубоко взволновавшая Николая картина навсегда осталась в памяти, уже тогда он был убежден, что это истинно святой человек, посланник божий. После этого богослужения молодой царевич всем сердцем стал разделять убеждения тысяч пилигримов, которые в набожной вере в чудо постоянно стекались к проповеднику Иоанну Кронштадтскому.