Я обязательно вернусь - Эльмира Нетесова

Анна невольно рассмеялась над незнакомой бранью.

— Кто знал, что эта лоханка — мамаша прокурора юрода? Я в глаза его не знала и не видела. Но представь, через три дня та же старуха накапала врачу, будто я у нее ворую жратву из тумбочки, какую приносят сын и невестка. Но в этот раз брехала без меня. Конечно, ей поверили, а меня «на ковер» выволокли в ординаторскую и вставили «клизму с битым стеклом". До истерики довели, спроси за что? Я ни к чьей тумбочке не прикасалась. Даже когда угощали, отказывалась и не брала. Но докажи врачам невиновность? Мне они не поверили. И получила выговор. Будь виноватой, не было б обидно, — сжала кулаки Юлька:

Та бабка с месяц у нас лечилась. Я, как праздника ждала, когда ее выпишут. Так эта стерва, уходя, сказала, будто сотовый телефон пропал, и снова кивнула на меня. Поверишь, всю как есть наизнанку вывернули. Сумку обшарили, даже сапоги, и это при всех. Конечно, ничего не нашли. Но я со стыда сгорала. За что такой позор?

— Нашли тот телефон?

— Сыскали у нее под матрацем. Сама там прятала. Но и тогда не извинилась, и врачи, будто ничего не произошло, молча ушли в ординаторскую. Я до вечера ревела. Только наша санитарка подошла. И сказала:

— Забей на всех! Не то загремишь, как та старуха, в палату на лечение. Себя береги!

А тут дедочка принесли в отделение. Он тоже из лежачих. Я ему судно поставила, а старик мимо налудил, опять меня обвинили, дескать, сунула не глядя. Вовсе никакого внимания ему не уделяю. Меня снова упреками засыпали. И даже то, что он в исподние навалил, снова оказалась виноватой. Он же набрехал, что кто-то стащил из тумбочки пакет кефира. И опять трясли мою сумку. Не отыскали. Проверили всех. Нашли у санитарки. Ну, что тут было! Старик развонялся, мол, в Москву на нашу больницу жалобу сочинит, будто его, ветерана войны, вконец обобрали. Что плохо лечим и не обращаем внимание на больных. Ну, а я его послала на третий этаж без остановки. И сказала, что его ни к нам, а в психушку стоило отправить. Он меня вконец достал. Так тот, хорек немытый, пытался по морде дать за это, да руки подвели, не достали. Зато сукой назвал. Тут я ему звезданула слегка. Конечно не в полную силу. Иначе вбила б ему протезные зубы в самую задницу. Ну, не могла терпеть бесконечное хамство. Так тот гнойник на меня такую кляузу нарисовал, что из военкомата возникали. Я им все рассказала, как было. Покрутили головами, поморщились, извинились и долго говорили с тем стариком. Уж видно хорошо вставили «мухомору», до самой выписки ни на кого не наезжал и не грузил мозги.

— Но почему все на тебя валили? — спросила Анна Юльку.

— Баб! За меня вступиться было некому, вот и отрывались все кому ни лень. У других мужья и родня не дадут в обиду, а я кто? Вот у той санитарки, какая кефир стащила, сын в милиции работает. Он как пришел в ординаторскую, перед ним все на задние лапы вскочили. Кому охота с ментом брехаться? Он любого достанет за жабры!

— Это ж что за больные у вас лежали?

— Бабуль! Дело не только в них. Увидели, что наши врачи на мне отрываются, не защищают, вот и сами вздумали покуражиться. А разве не обидно, когда за человека не считают. Вот и огрызалась с ними. А не надо ни за что катить бочку! Я тоже человек! — покрылось лицо красными пятнами.

— Знаешь, какая бабка у нас лечилась? Ее в каждой палате знали. Ну, редкое дерьмо! Валялась три месяца. Первый — вообще не вставала, не ходила, а потом пошла по всем палатам. Каждого больного знала в лицо и по имени. Так вот, шлялась до обеда, потом возвращалась в палату и требовала, чтоб санитарка судно ей поставила и после всего еще и подмыла. Сама не меньше полутора центнеров весом. А ну, подними и поверни такую, если в санитарке полсотня килограмм едва наберется. Ну, кое-как справится наша, попросив помощи у других. А та баба после ужина снова судно просит. Ну, ей сказали, мол, все палаты обошла, почему туалет проскочила, зачем над санитаркой издеваешься? Поимей совесть! Так эта больная до ночи на весь этаж базлала, пока главврач не услышал и распорядился немедленно выписать ее, — рассмеялась Юлька, вспомнив, как увозили больную.

Она никак не хотела уходить из больницы. С самого утра до обеда прощалась со всеми. Говорила, что привыкла как к родным. А мы поспешили все постельное убрать скорее, чтоб на прощанье судно не потребовала. Кое-как от нее избавились. Гром-баба! И надо же, такой свалиться на наши головы!

— Ну, эта без жалоб ушла?

— Она без кляуз напихала всем полные пазухи. Оторвалась по полной программе. И как такие в семье живут? За нею муж с сыном приехали, так заставила их отнести на руках себя до самой машины. И оттащили эту кадушку. Ох, и сочувствовали той родне все наши больные. Думали, что у них геморрой на пятку вывалится, а грыжа и вовсе на ботинки упадет. Она как села в машину, у той брызговики на асфальт легли. Во, колода! Против нее твоя печь детским горшком покажется.

— Разлюбила ты свою работу, — тихо сказала Анна.

— Баб! А за что ее любить? Платят гроши, люди какие лечились, не стоили тепла. Врачи, даже вспоминать неохота, много средь них слабаков и негодяев. Дашь деньги, будут лечить, а коли нет, ну и подыхай. Человечья жизнь никого не интересует. Всем безразлично здоровье людей, все только на словах. На деле элементарного сочувствия нет. Это я тебе говорю честно. Знаешь, как хотелось мне стать медиком. Мечтала, вот буду лечить людей. Каким розовым представляла свое будущее. С гордостью получала диплом колледжа. И училась старательно. Зато уже на первом месяце работы получила разочарование, а вскоре и вовсе стала терять всякое уважение к своему делу. Первыми унижают нас врачи, считают недоучками, позволяют себе окрики, а то и откровенный мат. Цинизм и пренебрежение от врачей познала каждая медсестра. Нас по делу и без причин унижают в присутствии больных. Как после этого мне делать инъекции, если врач минуту назад облил грязью с ног до головы. А мне предстоит делать внутривенные уколы. Как, если дрожат руки и хочется выскочить наружу, выреветься, что и сейчас получила ни за что. И уж какое там желание работать, только и ждешь, когда закончится дежурство и побыстрее уйти домой, в свои стены, где никто не глумится и не высмеивает, — вздохнула Юлька тяжко:

— Я через год пожалела о своем выборе. Ведь, потеряв мечту, потеряла частицу самой себя. Мне было больно. Ведь рушилась сказка детства. И вскоре отказалась от мысли продолжить учебу в институте, хотя отец настаивал. Я оказалась неудачницей и поняла, что медицина не для меня. Но ведь были смелые девчонки! Они сумели увидеть, что медицина не для них и уволились вовремя, не теряя время зря. Одни ушли в торговлю, воспитателями в детсады, в библиотеки и на почту. Они уже давно переквалифицировались, и никто не пожалел о том. И только я все не сыщу свое место, мотаюсь, как дерьмо в портках. Вот и дождалась, что сократили, да еще оговорили, наплели про кучу жалоб. Я знала, защищаться бесполезно, меня никто не услышит и не поймет. Вот ты в Сосновке авторитет. Не только в нашей деревне тебя знают. А вот в нашей больнице, не говоря о медсестрах, даже ни у одного врача нет ни имени, ни уваженья. Все одинаково серые бездари. Может, потому что нет условий и возможностей показать себя, согнула всех ежедневная рутина и безысходность. Потому им не верят люди, ищут таких как ты, заранее зная, что наши врачи не способны на чудеса. А каждому так хочется чуда! Пусть оно маленькое, но как без него? Отними надежду, и человек перестанет дорожить здоровьем и жизнью. А тогда для чего на земле нужны медики? Меня уже не повернуть к ним лицом, у меня погасла мечта. Ее растоптали. Понимаешь, баб? Отняли звездочку из рук, оплевали, испоганили сказку. И на душе, как в мусоропроводе, обиды и грязь.

— Но ведь впереди жизнь, ты только заглянула в ее дверь, а уже дальше ничего не хочешь видеть. Может, только в вашей больнице не заладилось, а в других лучше! Ты ведь не знаешь!

— Спрашивала однокурсников. У иных даже хуже. И тоже убежали, работают где попало. Ни одной мне не повезло. Жаль, что не вернуть время! Куда теперь податься, ума не приложу. Но от медицины отворотило вглухую.

— А ты попробуй себя в знахарстве, — предложила Анна внучке.

— Бабуль, ты смеешься надо мной? К знахарству приучают с детства. Да и не каждому дано такое, как сама говоришь, лишь от Бога дается достойным. Мне такое не отпущено. Ни в чем не везет, — угнула голову потеряно.

— А ты проверь себя. Ведь в том, что приняла за невезенье, немало твоей вины имеется. Я не придумала, сама о том сказала. И не серчай на сказанное, — улыбалась Анна кротко:

— Ты обижаешься на больных, разве это мыслимо? А ведь лечишь! Но, как вижу, не понимала их хворь. Не то лечила. Не узрела самое хворое и не помогла как надо. Нынче у человеков, кого ни возьми, нервы страдают, от них все беды. Так-то вот у старух, и у того мужика. К ним другой подход был нужен. Не спешить с иглой к заднице, а поначалу поговорить, успокоить, дать настоя, заговор сказать. Это никому не помеха.